Сайт Евгения СычёваEugi Gufo

Сергей Бунтман — Начинаем нашу программу. Я тут даже, видите, бежал. Наталья Ивановна...

Наталия Басовская — Очень приятно, что добежали.

С. Бунтман — ... чтобы быстрее прийти, да...

Н. Басовская — Здравствуйте.

С. Бунтман — Да, я добежал, чтобы мы с вами сумели сегодня рассказать вторую и заключительную прижизненную часть, потому что посмертная часть лорда Байрона...

Н. Басовская — Не имеет конца.

С. Бунтман — ... не имеет конца, да. О ней будут говорить, говорить по-разному, будут его читать, переводить на разные языки, декламировать, разыгрывать, снимать о нем фильмы и ставить спектакли. Вот. Ну, давайте мы сейчас попробуем вот такой печальный вопрос задать о лорде Байроне и сказать, какие книги мы разыгрываем сегодня нашим слушателям и зрителям. Это «Повседневная жизнь британского парламента» Уны Макдональд. Я помню, это чудесная книга, как она презентовалась в Москве, ее перевод на русский язык в 2007-м году.

Н. Басовская — А лорд Байрон произносил в Парламенте две свои знаменитые речи.

С. Бунтман — Знаменитые речи. И у нас еще один соотечественник и современник лорда Байрона: «Адмирал Нельсон», автор Владимир Шигин. Это тоже в «Молодой Гвардии», но уже в серии не менее, может быть, даже более известной — «Жизнь замечательных людей», выпущена в 2010-м году. Вопрос вот такой: в каком городе умер лорд Байрон? Да, вот, пожалуйста, напишите. +7-985-970-45-45. Или же, если вы пользуетесь Твиттером, аккаунт наш называется @vyzvon. Хорошо. Теперь напоминаем, где мы остановились в жизни короткой и бурной лорда Байрона.

Н. Басовская — Да. Прежде всего, хочу еще раз подчеркнуть, особенно для тех, кто, может быть, не слышал первую половину передачи, что, конечно, это не литературоведческий разговор ни в коем случае, хотя как раз Сергей Александрович — филолог, и, наверняка, с этой стороны, может быть, знает вполне много о лорде Байроне. Меня он особенно заинтересовал как знак эпохи...

С. Бунтман — Да, несомненно.

Н. Басовская — ... как человек... он, он вошел... вот кумир эпохи. Он был кумиром для очень немногих избранных, а против большинства он один, как огромный какой-то моральный, я не знаю, ледокол, моральная башня несокрушимая, шел поперек. Потому что его зрелые годы пришлись на время страшной политической реакции во всей Европе. Родившись ровно за год до французской революции, названной Великой в последующие годы, он напитался, конечно, с юности и детства идеями этой революции, хотя видел все ее жестокости и писал об этом. Затем Бонапарт и некие иллюзии, связанные с Бонапартом, и они тоже рухнули. Человек превращается из революционного генерала в дважды коронующегося императора — это тоже страшное разочарование. И, наконец, вот последние годы его жизни, самые зрелые — это абсолютная реакция в Европе после Венского конгресса под флагом легитимизма, восстановления всех законных монархий, монархий...

С. Бунтман — То есть, вместе с тираном была выброшена еще и свобода, которую он в свое время нес...

Н. Басовская — Само слово «свобода» становится враждебным. Они, конечно, они бьют Бонапарта, это корсиканское чудовище и так далее, и люди демократического устройства ума давно в нем разочаровались, как, например, будущие русские декабристы, когда-то полюбив его в начале, они разочаровались в нем. Но и те, кто с ним борются — тоже не свободолюбцы. Священный союз — это абсолютное собрание реакционных сил, темно-грозовых туч, которые хотят навсегда слово «свобода» практически из политического лексикона изъять. И вот эта личность, которая одиноко противостоит этому всему, но противостоит очень ярко в силу необычности своей натуры... С детства хромой и, казалось бы, должен чувствовать себя... Мать называла его очень деликатно «мой хроменький мальчуган» и подчеркивала его... Так он переплывет Дарданеллы, став взрослым и показав... его турки назовут «англичанин-рыба». Он доказывает, что нет у него этого физического недостатка, он сильный, он независимый, он свободолюбивый. Безумно красивый, пользуется успехом у женщин, что тоже может быть в любую минуту повернуто против него, о чем я сейчас скажу. Но и оказывается безумно талантливый. Как он сказал сам: «Однажды утром я проснулся и увидал себя знаменитым». Вот здесь мы остановились. Это было в 1812-м году, очень памятном, примечательном для нашей страны, для нашей истории. В это время война с тем же самым Наполеоном приходит в Россию. А для лорда Байрона пока малопонятно, что это, хотя Россия станет его духовной родиной. Так, как его будут любить в России лучшие люди России, мало где... в Англии так не будет. Но сама по себе война, она ему и непонятна, он далек от нее. Для него это просто продолжение темы Бонапарта. Но вот тут он прославился. Он произнес свою знаменитую речь в Палате лордов, ибо кресло лорда ему досталось по наследству. Его происхождение: предки считали свою родословную от Вильгельма Завоевателя, от 1066-го года, через Столетнюю войну, через Генриха Восьмого. То есть, происхождение ярче некуда, аристократичнее. И кресло досталось. И он произнес свою речь знаменитую в защиту рабочих-луддитов, этих несчастных темных, которые думали, что машины виноваты в их страданиях, ломали машины, и лорды, в силу вот уже обстановки в Европе в это время обще мрачной, предложили ввести немедленную смертную казнь за выступление рабочих.

С. Бунтман — Это как раз вот этот год, как раз вот у нас сейчас, когда мы хроники печатаем, Наталья Ивановна, у нас приходит сообщение из Англии... вот мы день в день печатаем сейчас хроники, у нас на сайте и в эфире звучат. Вот как раз выступление луддитов у нас вот в эти дни.

Н. Басовская — Очень знаменательные...

С. Бунтман — В эти дни они как раз и происходят.

Н. Басовская — Очень знаменательные были события.

С. Бунтман — Да.

Н. Басовская — И этот лорд, чьи предки гордились вот Вильгельмом Завоевателем, Столетней войной, Генрихом Восьмым, Тюдорами, преданностью Тюдорам... то есть, как он далек должен быть от рабочих! Поэтическая душа, поэт чувствует по-другому. Чувство несправедливости, горечи, что с людьми нельзя так, что это преступно. Он говорит: «Вы что, посадите целое графство в Ноттингемскую тюрьму? Что вы делаете?!» Конечно, его голос не был услышан, только ошеломил, этот билль приняли о смертной казни. Потом он скажет еще одну речь в защиту католиков Ирландии. То есть, выясняется, что его сердце откликается на любое явление, которое ему кажется несправедливым, неправильным, попирающим человеческую свободу и достоинство. И через два дня после первой его речи о луддитах выходит первая часть песни... две первые песни «Путешествии Чайльд-Гарольда», Ну, что такое это за произведение? Это крик о свободе, о душевной, духовной свободе, это крик в атмосфере, совершенно этому не соответствующей. Но все-таки людей, тяготеющих к этой красоте свободолюбивых чувств, было много, ибо в первый день было реализовано 14 000 «Чайльд-Гарольда». Невероятно, даже для нашего времени невероятные тиражи, невероятный успех. Вот таков он. И выходит еще... Узнав, что он такой великий поэт, чего он сам еще не знал, он пишет теперь непрерывно. За 1813–14-й годы написаны знаменитые поэмы: «Гяур», «Абидосская невеста», «Корсар», «Еврейские мелодии» — они все о свободолюбивых личностях, которые бьются, которым трудно, которым невозможно. Вот поэма «Прометей» тоже одна из его, четыре строчки оттуда, как он видит одинокую личность, сражающуюся за независимость, за справедливость. Звучит это так: «Мрак отчужденья, непокорства, беде и злу противоборства, когда силен одним собой (это он про себя), всем черным силам даст он бой». Он там Прометей, а в жизни это сам Байрон. И невероятно раздражает его личность консервативную абсолютно не в лучшем смысле слова в тот момент реакционную монархическую часть английского общества. Что можно противопоставить этой его славе? Его и в салоны приглашают, и везде узнают, и книги расхватывают, и реакция чувствует, что он дурно влияет на умы. Как сбить эту волну? Повод и основание — его личная жизнь. Всегда нравившийся очень сильно женщинам, он оказывается героем нескольких достаточно скандальных, и раздуто скандальных историй. То ему мстит женщина обиженная, как Каролина Лэм, например, то общество само присочиняет что-то. И начинаются разговоры о том, что его личная жизнь столь позорна, давайте тогда забудем и его талант, и его свободолюбивые мечты.

С. Бунтман — Он — скандальная фигура. Сразу ли, Наталья Ивановна, говорят, что и после его речей, и одновременно и выход поэм... сейчас бы сказали точно: вот, это самопиар, ему нужно...

Н. Басовская — Конечно.

С. Бунтман — И сразу говорят, что это действительно эксцентричный лорд, не бесталанный, пишущий стихи, он еще и всей своей жизнью он и рекламирует себя, и вот, конечно, он красуется. Он денди, красующийся человек, как Камю говорил, человек с постоянным зеркалом в руках.

Н. Басовская — Вы сейчас практически процитировали еще одного французского литератора — Стендаля, который повстречается очень скоро... сейчас наш герой переедет в Италию, и Стендаль повстречается с ним там. В Милане они будут долго и много беседовать и общаться. И поначалу у Стендаля сложится такое впечатление, что, да, пожалуй, вот он занят одним собой. Но через 12 лет после этих встреч, когда Байрона уже не будет в живых, Стендаль напишет зрелые, уже продуманные — он всего на три года старше Байрона, Стендаль — напишет зрелые, вдумчивые свои воспоминания, в частности об этих встречах, и совершенно переоценит эту личность. Что это внешняя мишура, казалось бы, что он озабочен чем-то только в себе самом, на самом деле, напишет Стендаль... я просто пересказываю, у меня вот ровно сейчас в руках нет цитаты, хотя она где-то здесь есть. Но смысл таков, что это внешнее, первое впечатление, на самом же деле это был человек, искренне горящий поисками хотя бы какой-то точки, где можно реализовать идею свободы личности, не только своей, а для человека, к этому склонного, стремящегося. Ну, Лермонтов его понял очень хорошо, Лермонтов увидел сходство в их биографиях, даже то, что корни каких-то предков общие в Шотландии и у него, и у Лермонтов. И даже вот то чувство одиночества, которое почему-то свойственно было. По-своему тяжелое детство у каждого, по-своему тирания, окружавшая в семье, она очень воспитывает стремление сопротивляться у сильных натур. И Лермонтов, по-моему, поймет его очень хорошо. Во всяком случае...

С. Бунтман — Но у него уже есть образец.

Н. Басовская — Да. «Я не Байрон, я другой».

С. Бунтман — Да. Но здесь надо сказать... я другой — это понятно...

Н. Басовская — Но близкий ему.

С. Бунтман — «Но я не Байрон» — это уже значит, что он себя сравнивает.

Н. Басовская — «Как он, гонимый миром странник, но только с русскою душой». То есть, Лермонтов как раз, я считаю, удивительно точно: «Нет, я не Байрон, я другой, еще неведомый изгнанник. Как он, гонимый миром странник, но только с русскою душой». Глубочайшую внутреннюю связь ощущал. И Стендаль вот так же его переоценил, пересмотрел вот это первое внешнее впечатление, что это просто пиар, гламур и так далее. Но поводы для ошельмовывания его личности, я повторяю, были. Роман с леди Каролиной Лэм (жена пэра Англии и премьер-министра), распавшийся потом, но шумный роман. Она сама больше всего его и рекламировала. Прошли слухи о связи Байрона с его сводной сестрой, дочерью покойного отца от очень давнего первого брака, Августой Ли (ее мужем был генерал Ли). Да, этот роман был. И, конечно, в глазах... Видимо, был. Большинство сходятся в том, что это реальность. И, конечно, в глазах, особенно набожной, публики, недопустимо, невозможно. А роман... это не был адюльтер, потому что это вне его брака. Брак оказался самой ахиллесовой пятой. В конце 1813-го года знаменитейший уже Байрон сделал предложение мисс Анабелле Милбэнк, очень знатной девушке (дочь Ральфа Милбэнка, богатого баронета, внучка и наследница лорда Уэнтворта — тоже совершенно аристократическое происхождение) и очень богатой невесте. Сначала получил отказ, но спустя короткое время, в 1814-м, снова посватался, и предложение принято. Состоялась в январе 1815-го скромная свадьба. В декабре уже родилась... в декабре уже этого же года родилась дочь Ада. И ровно через месяц после рождения дочери жена покинула Байрона навсегда, как бы без объяснения причин. Ну, вокруг этого просто образовался комок всяких скандальных разговоров. На самом деле, по-видимому... много дневников, я их почитала, много писем. Эта набожная серьезная девушка Анабелла Милбэнк хотела его перевоспитать. Немыслимая задача, перевоспитать такую натуру, как Байрон. Она хорошо к нему относилась...

С. Бунтман — Как вы думаете, она всерьез это думала?

Н. Басовская — Мне кажется, да, Искренне. Она была очень набожна. Я почитала ее письма. Он ей нравился. Я даже боюсь ответственно слово «любовь»... Она прекрасно к нему относилась, и он — к ней. А один из авторов, наш, между прочим, литературовед, байронист, байроновед, написал: «Такая популярная нынче формулировка как „не сошлись характерами“ тогда еще не была найдена». Брак распался вот от этого. Развода не было, официально нельзя было развестись, потому что было венчание, но была такая форма: Церковь дала согласие на проживание врозь. И она ушла к своим родителям, ни в какие не в романы, ни во что. И очень оба страдали. Потому что он то падал перед ней на колени, умолял передумать, она тоже вроде бы склонялась, потом они снова ссорились. Вот, может быть, самая простая эта мысль, не сошлись характерами, хороша. Заплеванный уже теперь окончательно в апреле 1816-го года, Байрон покинул Англию. Он еще не знал, что навсегда — а, может быть, догадывался. Недолго пожив в Швейцарии, он отправляется в Италию. Почему в Италию? Он ищет, где, где идет какая-нибудь борьба за свободу. Италия, по крайней мере, интеллектуальная, духовная Италия, стонущая под властью австрийской — подходящее место, там люди мечтают о свободе. И он найдет там то поначалу, что он ищет. Ну, просто забегая вперед, скажу: он стал там карбонарием. То есть, он не теоретик, он не просто поэтичеки лепечущий о свободе человек, у него удивительное соединение огромной литературной работы, огромной... объем его наследия очень велик, и он мечтал написать еще больше. Он не дописал «Дон Жуана», закончив, по-моему, только 16 песен «Дон Жуана», а хотел до 40 довести. Он не успел, он же умер в 36 лет. Поэтому удивляет вот это огромное трудолюбие с элементами светской жизни, не без нее. Прибыв в Италию, он первым делом, ну, в самом начале посетил Венецию. Опять об этом писали...

С. Бунтман — Ну, как можно не посетить Венецию? Как можно не посетить?

Н. Басовская — Вот. Писали, плевали, свистали: как это он?.. А как это не увидеть венецианский карнавал? И увидел. И были там очаровательные дамы в масках? Были. И вот снова: вот он какой!.. Но он не специально опровергает все это тем, что он живет так, как живет, тем, что он станет карбонарием. Отдав должное Венеции, о которой вы так искренне сказали...

С. Бунтман — Не, ну, как можно ему... ну, это...

Н. Басовская — Да, это его город, и он писал, что во многом это мой город.

С. Бунтман — Это его город, это его город, но это он...дело в том, что он... он ведет себя эксцентрично, но он не совершает преступлений.

Н. Басовская — Нет.

С. Бунтман — И вот эти замечательные байки, там, и Микеланджело, который убивал рабов, чтобы посмотреть, как все там у него...

Н. Басовская — Выдумка. Как Пушкин сказал...

С. Бунтман — Да и не был, да...

Н. Басовская — Все это сочиняет чернь.

С. Бунтман — ... пустой бессмысленной толпы, да, Но здесь... но он нам платит, и он платит в своей жизни, которую он прожигает вот так вот просто, сжигает, он платит великими вещами, он платит великими стихами.

Н. Басовская — Великими творчеством и искренней готовностью и решительностью бороться. Я зачитаю Пушкина. Как всегда, он нам ответит на вопрос о том, как относиться к дурной славе Байрона. Знаменитое письмо Вяземскому по поводу того, что наследник, душеприказчик Мур, которому Байрон подарил свои записки и сказал: «Делай с ними, что хочешь» — под давлением адвокатов разведенной жены Анабеллы уничтожил эти записки. И вот убиваются многие, что же мы так и не узнаем подробностей. Пушкин в письме к Вяземскому: «Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением. Мы знаем Байрона довольно: видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресшей Греции. Охота тебе видеть его на судне? Толпа жадно читает исповеди, записки, etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении: „Он мал, как мы! Он мерзок, как мы!“ Врете, — говорит Пушкин, — подлецы: он и мал, и мерзок не так, как вы — иначе».

С. Бунтман — Иначе, именно...

Н. Басовская — Ну, что ты скажешь, что ты поделаешь с этим Пушкиным?!

С. Бунтман — Это знаменитые строки, которые становятся не менее знаменитыми, чем сам Байрон. Конечно, вот эти упреки в подражании Байрону, они были справедливы для очень многих людей, но не для тех, кому Байрон, между прочим, помог почувствовать себя и гением, и почувствовать себя...

Н. Басовская — И поэтом великим...

С. Бунтман — ... и почувствовать себя свободным.

Н. Басовская — Какая потрясающая оценка вот этих сплетен. Кстати, вспомнили про Микеланджело: ах, он убийца! Погиб мальчик один при добыче мрамора в карьерах — давайте теперь назовем его убийцей. Вот она ищет этого, толпа. Но Александр Сергеевич дорогой, спасибо ему навсегда, на многие эти ответы ответил полно, точно и на все времена.

С. Бунтман — Да. Но, увы, себя, как и всякого гения, не избавил от посмертного вот этого лепета толпы и стад.

Н. Басовская — Так есть же очень большое сходство, очень большое сходство. И Пушкин и сердцем, и гением своим его ощущал.

С. Бунтман — Да. Ну что же, сходство, но сходство не во всем, которое очень точно разделял Пушкин. Мы вернемся через пять минут. Сколько у нас? Да, через 5 минут мы продолжим нашу программу.


НОВОСТИ


С. Бунтман — Ну что ж, мы продолжаем, и сейчас я, прежде всего, исполню свой долг перед теми, кто успешно ответил на вопрос и сказал, что место, город, в котором умер лорд Байрон — это Миссолунги, это Греция. Как здесь кто-то написал очень точно, Османская Греция. Вот в том-то вся и проблема, Наталья Ивановна, вот которая... что привело его. Это несвободная Греция, которая становилась свободной. В чем-то и во многом, я бы сказал, не надо недооценивать роль, когда такой блестящий человек, великий поэт, великий... герой великих скандалов, и эксцентрик, и человек, который едет и свою отдает всю душу и руку, отдает свободе...

Н. Басовская — Предлагает себя как знамя.

С. Бунтман — ... Греции. Да, и предлагает себя и как знамя, и как руку, потому что он...

Н. Басовская — И деньги, кстати, Сергей Александрович.

С. Бунтман — Да, ему недостаточно, ему недостаточно...

Н. Басовская — Он отдает все.

С. Бунтман — ... ему недостаточно говорить... так отметиться в греческой революции, так сказать. «Вот лорд Байрон с вами, милые греки».

Н. Басовская — Сейчас мы придем к Греции...

С. Бунтман — Сейчас мы придем. И я должен сказать, что и «Повседневную жизнь британского парламента» с присовокуплением книги об Адмирале Нельсоне в серии «Жизнь замечательных людей» выигрывает Александр 903-666, Елена 985–132, Игорь 926-525, Саша 905-544, Василий 926–173, Владимир 910-400, Максим 985-721, Сергей 915-061, Стас 916-740 и Евгения 917-463. Итак, мы идем дальше с лордом Байроном.

Н. Басовская — Итак, мы еще в Италии с лордом Байроном...

С. Бунтман — Италия.

Н. Басовская — Я встретила в перерыве слова Стендаля, когда он переоценил, переосмыслил свое впечатление о нем и уже писал через 12 лет о Байроне как о «жертве злобы, вызванной свободомыслием и верностью революционным идеалам, как протест против лицемерия эпохи, против раболепия и молчания». Вот как помудревший Стендаль...

С. Бунтман — А еще, извините меня, почувствовал на своей вот, что называется, шкуре.

Н. Басовская — Безусловно, он пережил тоже и этап увлечения романтикой, и разочарование. То есть...

С. Бунтман — Переживший еще «понимание» в кавычках, великое понимание тех, для кого ты пишешь.

Н. Басовская — Да, уже другой Стендаль. Итак, в Италии, помимо того, что сейчас он придет к революционной деятельности, он нашел, можно сказать, прощальную любовь. И я как-то рада за него, что он ее нашел. Это только формально выглядело скандально, а по сути — нет. Это была юная графиня Тереза Гвиччиоли, которая была выдана замуж за старика. И в Италии тех времен в аристократических кругах практически реальная практика состояла в том, что при таких супружеских парах мог находиться некий друг, и это, в общем, в обществе принималось совершенно спокойно. Он общался, граф общался с Байроном. Графа перевели из Болоньи в Равенну... сначала, нет, из Равенны в Болонью, он последовал за ними. То есть, эта Тереза, она украсила эти последние годы его жизни преданностью, искренностью чувств, без такой вот какой-то истерики, которая до этого была характерна для его встреч с заметными женщинами. Итак, в Равенне продолжается роман с Терезой Гвиччиоли, но ему этого мало. Побывав снова в Болоньи, снова в Равенне, он сближается в Равенне с карбонариями. И очень занятно, во дворе виллы этого графа Гвиччиоли какой-то арсенал образуется. Байрон пишет всем своим друзьям: «Шлите мне, пожалуйста, оружие: сабли, мушкеты, все, что можно». Оружие это складывается у графа. Большого скандала это не вызвало, но это уже тревожно. Есть сообщения о том, что осведомители Священного союза, по крайней мере от Меттерниха направленные люди, следят за Байроном по заданию представителей Священного союза, символа реакции в Европе. И пишут: «Очень богат и очень опасен». Любопытно, что на первое место они поставили, что вот не типично. Это вот не революционер из низов, очень богат и очень опасен. В Равенне он возглавил маленькую группу карбонариев, «американе» они назывались. А еще в Болонье раньше входил в кружок Societa Romantica, или Romantica, не знаю. Наверное, Romantica. И вот шпионы Меттерниха следили за ними. Это была маленькая группа, неспособная перевернуть тогдашнюю ситуацию в Италии. Хотя на улице он мог услышать, едучи в каком-то экипаже, и когда его видели, узнавали, молодежь могла закричать: «Да здравствует свобода!» Он — знамя свободы. Но реальных успехов у этих карбонариев особенных не было. Это были интеллигенты, не очень умеющие организовывать подпольную деятельность. Их быстро разоблачали, арестовывали или рассылали в разные места, по разным городам. Короче говоря, он очень быстро ощутил, как поэт очень тонко чувствующий и человек очень умный, что никакого большого реального дела здесь не получится. В тот момент Италия не готова была... вот эти карбонарии — это были только первые проблески будущей борьбы, будущей борьбы за свободу Италии. Гарибальдийцы и серьезные, там, «Молодая Италия» Мадзини — это впереди. Это будут другие годы, это будет середина — вторая половина 19-го века. А пока только такие проблески, которые для него малы. И, несмотря на присутствие очаровательной дамы, которая его любит, несмотря на то, что творчество его не иссякло, он каждый день по-прежнему пишет, и стихи, выходящие из-под его пера, превосходны, его издают и гонорары платят, он томится поиском другого, более реального применения своего тяготения к свободе. Вот какие строки он написал перед решением отправиться в Грецию на реальную борьбу за свободу. Надо сказать, что Священный союз, совершенно официально сформулировав и придав этому даже некий мистический оттенок, формулировал, что его задача — борьба со всякими революциями и освободительными движениями, такими, как в Греции против турецкого засилья, против османов. И вот Байрон на перепутье. Я прочту эти несколько строчек, хотя хочу говорить о нем и больше всего говорю как об исторической деятеле, но без поэта нельзя. Читаю. «Проснулись мертвые — ужели буду спать?» Он мучается: ехать туда или нет. «С тиранами мир бьется — промолчу ли? Поспела жатва — иль не соберу я? Не сплю, терновник колет изголовье, и каждый день трубит рожок в окно. И будит отзвук в сердце. Не могу остаться». Тереза его заклинает: не надо. Греки ей кажутся дикарями, это так далеко, это такой мало известный ей народ. На самом деле в те годы в Западной Европе Грецию даже считали страной восточной. Поскольку она столько столетий находилась под османским владычеством, ее считали Востоком.

С. Бунтман — Ну, с достаточным основанием, в общем-то.

Н. Басовская — Конечно...

С. Бунтман — Несмотря на то, что она — колыбель всего нашего...

Н. Басовская — Да. Это же не могло не повлиять. В 1453-м году была покорена она Османской империей. Боже мой, 1453-й — это середина 15-го века, это конец Столетней войны, это падение Константинополя, это, конечно, знаменательные времена. Так сколько времени... правда, не все уголки, и особенно горные области Греции, полностью и реально были превращены в провинции Османской империи. Сегодняшние греки, рассказывая о своей стране, очень гордо говорят, что есть территории, особенно в северной части Греции, где не ступала нога османских завоевателей. И все-таки это очень большое время. И в 1821-м году — Байрону остается жить три года — в 1821-м году там начинается восстание, восстание против турецкого засилья, восстание, которое само по себе победить не может. Но грекам приходят на помощь и державы европейские, и Россия, и происходит сражение очень важное, и с турецким флотом в частности, Наваринская битва. И, наконец, в 1828-м это закончится Адрианопольским миром, по которому Греция фактически станет независимой, но еще обязанной платить дань Османской империи. Но в 30-м — окончательно независимой. Как далеко — Байрона уже 6 лет не будет в живых. А пока, сказав себе самому вот этими строками: «Не могу не плыть в Грецию, не могу не помогать борющемуся народу»... Почему? По велению сердца.

С. Бунтман — Не могу. Вот потому. Не могу.

Н. Басовская — Да. Эмиль Золя скажет: «Не могу молчать». А лорд Байрон сказал...

С. Бунтман — Пушкин скажет, что там были мои друзья...

Н. Басовская — Не могу не плыть, да, да.

С. Бунтман — Он скажет, когда спросят про площадь.

Н. Басовская — Да.

С. Бунтман — Вот, там были мои друзья. Был бы, если бы мог, может быть, не разделяя. Да, восточный, да вот такой вот — ну, а что? Это же те же самые греки, это греки, которые... люди, которые стонут. Это поразительно. Вот чем всегда нравился своей неразумностью тот же самый романтизм, своей... без разумных объяснений. Так правильно. И это очень...

Н. Басовская — Это романтическая поэзия, она как бы квинтэссенция...

С. Бунтман — ... аристократичный подход.

Н. Басовская — Безусловно.

С. Бунтман — Так правильно. И вот Байрон — один из тех, кто аристократию рода начал превращать в аристократию духа очень серьезно.

Н. Басовская — Совершенно правильно.

С. Бунтман — Вот. И Байрон действительно не может не подать свою руку, свои деньги, свои возможности и свое имя борьбе Греции.

Н. Басовская — Он скажет очень скоро, будучи уже в Греции: «Я ей (то есть Греции) отдал мое время, деньги, здоровье. Что я могу ей еще отдать? Теперь отдаю жизнь». Он будет уходить из жизни удивительно мужественно. Два слова еще скажу. Но пока — что он там делал? Ну, во-первых, несмотря на просьбы Терезы, он плывет. Отплытие состоялось 15 июля, некоторые говорят — 13 июля. В пятницу, хотя он был суеверен, и 13-го в пятницу не любил что-либо начинать. Из Генуи. У него был некий юридический не повод, а основание туда отплыть. Лондонский греческий комитет... европейские страны, сочувствующие борьбе греков, создали общественные организации для их поддержки. Как бы этот греческий, Лондонский греческий комитет предложил Байрону — ну, это окончательно его колебания разрушило, раз ему сделано предложение. Он, правда, в письмах пишет: «Всерьез ли это? Будут ли они помогать?» Да не особенно. Снаряжение Байрон дал... на снаряжение дал собственные деньги, дал деньги на снаряжение флота. И присоединился к одному из тех, кто возглавлял борьбу греков — Маврокордатосу. Там довольно сложные имена. Вот Маврокордатос — один из, ну, достойных людей...

С. Бунтман — Нас Собакевич научил всех читать...

Н. Басовская — Маврокордатос, да (смеется).

С. Бунтман — ... греческих героев, чьи портреты у него висели дома, как люди представительные такие...

Н. Басовская — Звучит красиво.

С. Бунтман — Корпулентные, да.

Н. Басовская — Присоединился к этому известному человеку. Но беда повстанцев греческих была в том, что среди вождей было много разногласий. Если бы Маврокордатос был один, единственный, бесспорный лидер, Байрону было бы проще. Но у него были соперники. И все они — неплохие, достойные люди, и Байрон об этом писал. И подчас видел их неорганизванность, их неготовность мобилизоваться. Был даже такой случай, ну, трагикомический, когда надо, допустим, разгружать доставленное за счет Байрона на оплаченном им корабле оружие, никак не могут договориться, кто будет разгружать — он бросился сам. Прямо вспоминается знаменитый советский фильм «Коммунист»: «Будем пилить деревья» — актер Урбанский. Он бросился сам, этот лорд. Вот отсутствие всяческого чванства, отсутствие всяческого небрежения к тому, что может показаться неаристократичным, если это ради дела и рада свободы. Конечно, тут же все устыдились. В одном из его писем есть слова, примерно звучащие так: «Боже мой, как эти греки иногда... как они нелепы и как они неправы!» И дальше: «Но я их люблю». Человек умел любить, не только женщин, а любить свое дело, свою веру, свои убеждения. И, прибыв туда, он почувствовал, что он займется делом. Он возглавил отряд — немаленький, 500 человек, 500 человек так называемых сулиотов, греко-албанцы. Там такой, в общем-то, и этнос образовался, за эти долгие годы. Но сулиоты — это те, кто полностью не покорялись туркам и всегда были... ну, конечно, их называли разбойниками, в какие-то времена это и были разбойники. И вот нанял такой отряд, сам им и платил. Потрясающе. Такие люди ведь случались, как маркиз Лафайет, допустим, во французской революции (мы о нем как-то здесь говорили). «Я обращаюсь к Конгрессу с убедительной...» Маркиз, тоже насквозь аристократ! «... с убедительной просьбой принять средства для снаряжение таких-то отрядов, и этим, может быть, я заслужу честь быть включенным в этот отряд». Это люди, светящиеся какой-то верой, чистотой, благородством.

С. Бунтман — Которое преображает (благородство), вот то, что мы говорили: благородство рода, благородство семьи, благородство положения. Они... это как раз удивительная эпоха и во многом эпоха переломная, когда возрождается... не зря так к Средневековью тяготеет романтизм, к возрождению. Они заново создают рыцарские ценности.

Н. Басовская — Да, да. В свое время устаревшие, в свое время уже непригодные...

С. Бунтман — Над которыми смеялся Сервантес и так далее.

Н. Басовская — Да он и смеялся, и плакал одновременно...

С. Бунтман — И плакал. Тоже сложная вещь, никогда не надо упрощать. Это, это, действительно, превосходство личности и то, что... мой личный поступок, мой личный поступок, мое завоевание. И они так видят и себя, и так видят историю...

Н. Басовская — И это важно для общества.

С. Бунтман — Конечно.

Н. Басовская — Не только для меня.

С. Бунтман — Он дает примеры. Это небрежение к обществу такое, оно, наоборот, это к нему полностью обращение. После, между прочим, после французской революции вот эта массовость и вот эта толпа, отождествление толпы со свободой было очень важно. И вот такие люди, как Байрон, они возвращают свободе лиричное...

Н. Басовская — Не чернь, не толпа.

С. Бунтман — ... личное...

Н. Басовская — Да.

С. Бунтман — ... и аристократичное...

Н. Басовская — Он писал, есть замечательные строки о том, что в революции есть ужасные стороны, кровавые стороны, мрачные стороны, но есть то, что надо сберечь — дух свободы. И способность следовать своим поэтическим строчкам, содержанию своей прекрасной и, может быть, чисто теоретически романтической поэзии, соответствовать этому — это делает его фигурой исторической и это объясняет совершенно потрясающее влияние его на умы на долгое время, не на одно десятилетие, поколения тех, кто осенен личностью Байрона. Вяземский писал: «Нынешнее поколение требует байроновской поэзии не по моде, — неглупый человек, — не по прихоти, но по глубоко в сердце заронившимся потребностям нынешнего века». Вот все...

С. Бунтман — Ну, у Петра Андреевича это часть спора, часть великого спора о том, что такое... Вот здесь мне, вы знаете, забавно написали, вот то, что я вижу здесь, Наталья Ивановна: «Байрон — первый представитель гламура». Это смешение всего и вся. У каждой... Первый представитель гламура... давайте скажем, это был Катулл, да? Или кто-нибудь еще. Вот. Это... гламур — это одно из проявлений, из попыток соединения вот такой... «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей»...

Н. Басовская — Да, да. А можно и не быть. Тогда ты просто гламур (смеется).

С. Бунтман — Да. Как дендизм. Есть денди просто, есть, например, какой-нибудь, там, принц-регент, который...

Н. Басовская — Когда в этом есть социальное содержание...

С. Бунтман — Да, когда есть...

Н. Басовская — ... есть нечто большее.

С. Бунтман — Я бы даже сказал, когда в этом есть большое экзистенциальное художественное наполнение, будь то мысль философская, мысль политическая или мысль художественная...

Н. Басовская — И соответствующее поведение.

С. Бунтман — Это тоже само по себе важно. Что можно сказать, Кольридж — это провозвестник наркоманов-поэтов? Тоже можно сказать.

Н. Басовская — Полезли в голову такие примеры, что я дальше воздержусь.

С. Бунтман — Воздержимся, да.

Н. Басовская — На самом деле надо видеть больше, чем вот эта внешняя форма. И вот сколько мы уже цитируем людей, которые это видели, это понимали. Но сначала — что случилось с Байроном. Конечно, совсем великолепно, картинно было бы для такой жизни, для такого человека погибнуть в сражении во главе своего отряда, но не так судьба распорядилась. Он умер от так называемой лихорадки, простуды страшной, плохого климата, отвратительного лечения. Около него был только старый верный слуга Флетчер. Умирал он в каком-то безумном спокойствии. Прекрасно понимая, что умирает, вот сказал: «Отдал все этой стране, теперь отдаю жизнь». Был момент, когда все... он уже без сознания, вокруг разрыдались очень, видимо... в довольно картинных позах, он вдруг открыл глаза, пришел в себя и сказал: «Какая изящная картина, как с картин старых мастеров». То есть, человек сохранял достоинство, элемент иронии до последней минуты. Виктор Гюго откликнулся на его смерть так: «Великодушный союзник борцов за славу, веру и свободу, он принес свой меч и свою лиру потомкам древних воинов и древних поэтов». Гюго видит суть вещей, для него греки — не дикари, а прародители европейской цивилизации. И дальше очень важный абзац: «Надменные двери Вестминстера открылись, словно сами собой». Разве может бунтарь помышлять, что он будет там погребен? Там есть мемориал Байрона.

С. Бунтман — Да, это дворик поэтов, так есть и те, кто похоронен, и те, кто просто удостоился...

Н. Басовская — Мемориала.

С. Бунтман — ... мемориала, удостоился памятной доски или скульптуры, а вовсе...

Н. Басовская — Прах его на родине.

С. Бунтман — ... погибли в других местах.

Н. Басовская — Прах его на родину был перевезен, в Англию, и похоронен там, где он родился, но в Вестминстере есть мемориал. И как это Гюго: «Надменные двери Вестминстера открылись, словно сами собой».

С. Бунтман — И буквально два слова, Наталья Ивановна, очень важных, потому что это Гюго пишет. Вот совершенно не обязательно подражать Байрону или быть, как Байрон, и умереть в юном возрасте. Можно быть как то же Виктор Гюго, который пройдет еще через множество испытаний и проживет огромнейшую жизнь и сохранит вот это ощущение вплоть до какой-нибудь 71-го года, когда будут происходить во Франции такие события. Так что, это не важно, можно быть и в 90 лет, и в 80...

Н. Басовская — Важен код личности.

С. Бунтман — Да, код личности, совершенно верно.

Н. Басовская — В России он обрел какую-то свою вторую духовную родину. Я просто перечислю тех, кто переводили Байрона: Блок, Бунин, Жуковский, Вячеслав Иванов, Лермонтов, Маршак, Алексей Константинович Толстой, Иван Сергеевич Тургенев, Павел Козлов и другие. И замечательные переводчики и поэты писали о Байроне, думали о Байроне, чувствовали вместе с Байроном, размышляли над его жизнью. И это... даже вот, ну, наверное, трость была введена в моду... Те, кто спрашивает про гламур. Это оболочка...

С. Бунтман — Конечно.

Н. Басовская — Но люди, которых я перечислила, и, прежде всего, самые удивительные наши поэтические маяки Пушкин и Лермонтов, они видели глубоко, всерьез и понимали, что такое Байрон. Я прочту несколько строк из стихотворения Пушкина «К морю», где он попрощался тоже с ушедшим из жизни Байроном. «Исчез, оплаканный свободой, оставя миру свой венец. Шуми, взволнуйся непогодой: он был, о море, твой певец. Твой образ был на нем означен, он духом создан был твоим: как ты, могущ, глубок и мрачен, как ты, ничем неукротим». Да, вот ярче, образнее не скажешь, но если у кого-то есть какие-то еще раздумья, историческая ли фигура Байрон...

С. Бунтман — Несомненно.

Н. Басовская — ... обратите внимание еще и на оценки этих достойнейших и мудрых людей.

С. Бунтман — Да, несомненно, человек, который оказал влияние непосредственное на все свое поколение, даже и тех, кто его отрицал, кто протестовал. Это, несомненно, самая громадная фигура времени.

Н. Басовская — Протестовали — и тем самым замечали, ненавидели — и этим...

С. Бунтман — Конечно, это разная, это разная форма увидеть, насколько гигантская это фигура. И я бы посоветовал один довольно страшный фильм, но который и попытка тоже оценить все это. Это фильм недавно умершего Кена Рассела «Готика» о Байроне, Полидорми, и Шелли, и Мэри Шелли. Мы пытаемся до сих пор, пытаемся уже два века спустя, мы пытаемся осознать эту фигуру, и этого фигура эта заслуживает, уж как. Спасибо, Наталья Ивановна.

Н. Басовская — Спасибо и вам, всего доброго.

С. Бунтман — Наталья Басовская и наша программа «Все так».