Сайт Евгения СычёваEugi Gufo

Майа Пешкова — «Непрошедшее время» в рамках передачи «Все так». К 90-летию Службы внешней разведки России совместный проект радио «Эхо Москвы» и «Российской газеты». Кто вы, Абель-Фишер? Рассказывает писатель и журналист Николай Долгополов, автор ЖЗЛовской книги об Абеле Фишере. Вы можете выиграть эту книгу, если ответите на вопрос: кем приходился Фишеру Яков Серебрянский?

Николай Долгополов — Есть такие свидетельства, что он работал в отделе у Якова Серебрянского, а Яков Серебрянский — это был боевик по прозвищу дядя Яша. Действовал он не только на территории СССР, но иногда выдвигался и в другие страны. Ну, конечно, я не назову его никаким, там, бандитом, нет, это был человек, который служил своей Родине. Кстати, участвовал он и в покушении на Троцкого. Очень сильный, волевой, мужественный человек, он был начальником, одно время, Фишера. И потихонечку Фишера стали готовить, как тогда говорилось, к закордонной деятельности. Сапогов, — а «сапоги» — это, так называемые, документы, — и изготовлять их не нужно было, потому что «сапоги», они же — документы, они у Вилли Фишера были. Что это вообще, как это? Но был паспорт зарубежный — он не отказался от подданства британского. Он был подданным Великобритании. У меня есть, даже здесь с собой, очень интересный оригинал документа, где сказано, что Вилли Фишер свой паспорт сдал в визовый отдел какой-то советской организации. И вот, он работал, и потихонечку судьба его сводила все больше с нелегальной разведкой. Он стал готовиться к своей первой командировке. И есть несколько баек, — я называю это именно так, — что первая командировка была вовсе не в Норвегию, как это считается, а в другие страны. Якобы, еще, чуть, там, не в середине 20-х, он был в Польше. Задание было такое: собрать дремавшую в Польше разведку, которая служила еще царю. Якобы, — я опять подчеркиваю, — якобы он был в Китае. И благодарные читатели, которые читали мои книги и статьи в то время еще, да? В 90-х, вдруг стали присылать мне фотографии. И на этой фотографии — Китайская стена, изображены четыре человека: это Вилли Фишер, его друг и тоже чекист Вилли Мартенс с супругой, а также человек по фамилии Абель Рудольф Иванович с женой Асей. Когда я показывал эту фотографию Эвелине Вильямовне Фишер, ее это просто бесило. Николай Михайлович, ну, похожие люди, да, и страна похожа на Китай, да. Но, видите у него здесь шляпа? Да, может быть, это и есть, действительно, Рудольф, — как она назвала «дядя Рудольф с Асей», — да, может быть, это Вилли Мартенс, но это — не мой папа, потому что папа никогда не был в Китае. А, может быть, и был, а может быть, и был там радистом, потому что уж очень соблазнительная это версия, что со стоящим Абелем Рудольфом Ивановичем, человеком, который был сыном трубочиста и говорил на шести или на семи языках и выглядел как породистый арийский дворянин...

М. Пешкова — ... лорд.

Н. Долгополов — ... лорд, действительно. Их судьба свела еще в Китае. Потому что это был, действительно, человек высочайших принципов и, к тому же, просто милый человек. Мне было, например, очень интересно узнать, что он совершил, в определенном роде, подвиг, потому что, когда Чан Кайши захватил консульство в Шанхае и перебил просто физически кучу советских дипломатов, а может быть, и чекистов тоже, не побрезговав убить и китайских служащих, лишь один человек вырвался целым и невредимым из его лап. Это высокий коренастый блондин, сел на мотоцикл и прорвался сквозь строй вот этого всего Гоминьдана. Его не догнали, в него стреляли, он долетел на своем мотоцикле до какого-то города, а потом сумел добраться из Шанхая довольно далеко, до Пекина. Фамилия — Абель, Рудольф Иванович. То есть, мужественный такой человек. Вот это уже установлено документально. Он был радистом, очень хорошим. Думаю, что, может быть, вот тогда вот эта связка впервые и заиграла: Абель-Фишер, Фишер-Абель. Хотя дочка уверяет меня, что это не так.

М. Пешкова — На секунду я вас прерву. А Абель — вот, тот самый Абель, который помчался на мотоцикле, на него очень сильно похож Лабусов, как две капли воды.

Н. Долгополов — Да, вот это для меня интересно, знаете, почему? Борис Лабусов — белорус.

М. Пешкова — Я потеряла голову, когда увидела снимки, просто.

Н. Долгополов — Да, Борис Лабусов — белорус, а этот — рижанин типичный. То есть, он — настоящий прибалт. Кстати, вот говорят, что Рудольф Абель, в отличие от Вилли Фишера, говорил без акцента. Он был очень мил, он был очень всегда доброжелателен. Он умел сходиться с людьми. И если Вилли был иногда букой, который сторонился малышей, детей. Даже общий язык с Эвелиной, со своей дочкой, он нашел, не когда она была уже такая 5-летняя — 6-летняя девочка, а когда она стала постарше. А тот же Рудольф Иванович, или как все его называли, дядя Рудольф, он дружил с детишками. Почему так он нравился? Он такие хорошие нам делал игрушки, он лук нам изготовил. И вот этот лук долго был на даче у Эвелины, она из него стреляла, и стрелы он там ей сделал, и все прочее.

М. Пешкова — Эвелина мне рассказывала: отец любил поднимать ступеньки, лесенку на второй этаж, и там часами запирался, сидел у себя в комнате и возился с радиодеталями, с аппаратурой.

Н. Долгополов — А знаете, это уже было, лесенка на второй этаж возникла уже после возвращения из Штатов.

М. Пешкова — Да.

Н. Долгополов — Это была пристройка, которая была сделана уже после 62-го года, потому что, как рассказывала та же Эвелина, отец, конечно, приехал каким-то ослабевшим оттуда из Штатов. Лет было не так и много, но он здорово устал, вымотался, и вот ему сделали на выданные разведкой деньги крупную сумму, и они решали всей семьей, что делать с этими деньгами. Хотели купить машину, это было бы очень выгодным вложением, потому что потом машину можно было и продать. И был талон на машину, и все прочее... дефицит страшный. Но Вильям Генрихович сказал: ну, зачем мне эта, еще одна головная боль, зачем эта обуза? Не хочу я машину. Давайте, пристроим дачу. И семейный совет принял это решение, пристройку сделали. Он поднимался на свою верхнюю лестничку, — я тоже там был, — там стояли его инструменты, его станочек. Висели некоторые его фотографии, картины. Это был такой его, то что называется в старину, ретрит. Вот, когда он плохо себя чувствовал, когда он не хотел никого видеть, он поднимался в свое убежище на второй этаж. Вот. Но до этого надо было еще, так сказать, дожить, до второго этажа, потому что он обратился где-то, скажем так, в году 30-м, может, 31-м, в британское посольство, сказал, что его не устраивает жизнь здесь, что он разочаровался в советском строе, что у него есть дочка 29-го года рождения и жена, и он просит разрешить ему вернуться заграницу. И благородное английское посольство пошло навстречу человеку, совершенно неудовлетворенному советским образом жизни, лейтенанту Фишеру, то биш. И лейтенант безопасности Фишер получил английский паспорт и мирно уехал в одну из стран западной Европы. Там он стал работать, по-настоящему — радистом, а так, якобы, он работал инженером радиотехником, немножечко чем-то пытался приторговывать без всякого успеха, как-то что-то продавал без всякого успеха. И было совершенно ясно, что успешно он делал только одно: он блестяще передавал радиограммы из этих стран, где был, в частности, из Норвегии, из Дании, из стран Скандинавии в Москву. И здесь вот он был силен очень. Работал со многими, я бы сказал, сильнейшими советскими разведчиками, в том числе и с Александром Орловым- Фельдбиным, который в 38-м году ушел от сталинского карающего меча, предал Родину и не вернулся из одной из стран западной Европы, до конца жизни своей прожив в США. Вот, он с ним долго работал, это был его радист. И у Фельдбина-Орлова-Никольского, он же Гольден по американскому паспорту, Фишер работал в разных странах. В том числе, позволю себе заметить, и в Англии. И вот здесь — это уже была вторая командировка — в Англии он работал очень продуктивно, потому что здесь, видимо, расширилось поле деятельности. Из чистого радиста Франк — таково было его прозвище — превратился уже в более солидного разведчика. И Франк работал с теми, с которыми... мы называем довольно странным именем для меня — кембриджская пятерка.

М. Пешкова — Это Филби и остальные.

Н. Долгополов — Это Филби и остальные. Но вот, например, такой разведчик и легенда нашей разведки, как Вадим Борисович Барковский, всегда корежился, слыша от меня, вот, «Филби работал с кембриджской пятеркой». Он говорил, ну, почему вы думаете «пятерка»? Может, там была шестерка? Может быть, семерка? Я говорю: может, тридцатка? Он говорит: ну, не думаю, что тридцатка. Он работал с людьми из Кембриджа, да? Которых формально или неформально возглавлял, действительно, Ким Филби. Он работал только с иностранцами. Это закон, вот, внешней разведки: как бы, со своими они не работают, нелегалы, тем более. Зачем это? И вдруг, однажды, в Лондон пришло невыполнимое задание для Франка, он же Фишер.

М. Пешкова — Совместный проект радио «Эхо Москвы» и «Российской газеты» к 90-летию службы внешней разведки России. Рассказывает писатель и журналист Николай Долгополов. Автор ЖЗЛовской книги об Абеле-Фишере.

Н. Долгополов — Ему требовалось выйти на советского ученого Капицу и уговорить Капицу вернуться в страну Советов. До этого к Капице засылались его близкие верные друзья, писались письма, что его ждут здесь, но Капица не хотел возвращаться к Сталину, а все уже шло к репрессиям. Зачем талантливому и очень, в то время молодому, подающему огромные надежды, ученому было возвращаться в опасное место, такое, как Москва. Он не отказывался от гражданства, но и возвращаться не хотел. И все уговоры, все письма, все какие-то засыльные казачки возвращались, я бы сказал так, в Россию, в Москву, в совдепию без всякого успеха. Задание, как выяснилось, товарища Сталина, оставалось невыполненным. И тогда решили выйти на нелегала. В принципе, прием запрещенный. То есть, нелегалу Франку приходилось выйти на всемирно — уже тогда — известного ученого советского, русского, который работал в Кэвендише, в престижнейшей лаборатории. Которого боготворили его английские Нобелевские лауреаты, который делал фантастическую карьеру. И однажды, уже в последние годы жизни, сидя у себя дома на диване на проспекте Мира в крошечной квартирке Вильям Генрихович сказал Эвелине, своей дочке, что взял я однажды в первый и в последний раз грех на душу: никогда вот мы не работаем с русскими, с советскими, с соотечественниками, со своими гражданами. А тут пришлось. Видно, было задание такое, что не мог он отказаться. И, как уж это было, я не знаю, тем не менее, встреча двух гигантов, разведки и физики, состоялась. И скромный инженер Франк, который представился как человек, уехавший из Советского Союза и работающий в Англии, каким-то непостижимым образом уговорил Капицу вернуться в Советский Союз. Он говорил, что это большой я взял грех. Но уговорил. И вы знаете, это имело все очень такое, я бы сказал, интереснейшее продолжение. Капица тоже был незаурядным человеком. Но Капица вернулся. Ему было все понятно, уже потом его больше не выпускали долгие годы. Он осел здесь прочно, и я бы сказал, навечно почти. По крайней мере, до смерти дядюшки Джо. Ну вот, попав в беду, сам Фишер — а беда была просто крупнейшей, случилось самое худшее, что могло только случиться с человеком, который искренне и сердечно посвятил всю свою жизнь разведке. 31-го декабря 38-го года он был неожиданно вызван в отдел кадров. Там девушка-кадровичка, абсолютно растерянная, не понимающая, что к чему, дала ему подписать заявление об увольнении. Он был уволен, он не знал, за что. Начальство его не знало, за что, но он был уволен. Его работа в ЧК была несовместима с его биографией. Я, честно говоря, думал сначала, что, все-таки, вот это, взялись вот наконец-то проснулась пролетарское чутье, обнаружили в нем немца, — я шучу, да? Но нет, конечно, все-таки, я думаю, это было гораздо сложнее. Дело было в том, что ушел Орлов, и Фишеру, отозванному быстро, сразу после этого, из Великобритании, вообще было опасно где-либо и как-либо появляться. Уж Орлов-то его знал, как облупленного. Стоило Фишеру, допустим, где-то появиться заграницей, и тут же Орлов мог его выдать. А Фишер знал всех, как радист, он со всеми общался. И тут тоже произошла такая, довольно забавная, я бы сказал, история: Орлов решил никого не выдавать. Это спорная история, выдал он или нет. У меня на этот счет свое особое мнение. Говорят, что не выдал. А я считаю, что выдал. Но, в конце концов, в тот период времени не касалось это Вильяма Фишера, он как-то прошел незамеченный. Тем не менее, он остался без работы. Мучился, никак не мог ничего найти. Но, вообще-то, вот, представьте ситуацию: 38-й год, ну, да, слава богу, такой уже самый кровавый период террора прошел. Уже Ежов уволен, Ягода уволен. Но, все равно, понимаете, это же тяжелейший период. Фамилия — Фишер. Сложно. Да? Возникает масса ассоциаций, ведь Фишер — это не только немецкая фамилия. А как эти евреи, как же они так пролезли еще и в ЧК, или эти немцы пробрались в ЧК. Ну, мерзавцы же, правда? И вот, тоже сложно, и потом, что он там делал заграницей все эти годы? Не объяснить, что был нелегалом, да? И тогда Фишер пишет письмо смелое в ЦК. Он пишет секретарю ЦК, неизвестно как оставшемуся вообще, почему-то любимому Сталиным, хотя и заклейменному им же самим троцкистом, большевику Андрееву, другу его отца, что прошу помощи. А в это время ему помогает лишь один человек, фамилия — Капица. И Капица ему подбрасывает переводы из патентной палаты.

М. Пешкова — Он уже Нобелевский лауреат?

Н. Долгополов — Нет, в то время, по-моему, еще нет. Но — знаменитость. И против Капицы никто не идет. В конце концов, почему Фишеру не попереводить с его блестящим английским? Англичанину — с английского. Он переводит, он зарабатывает деньги. Вы знаете, дай бог здоровья и долгих лет жизни приемной дочери Фишера Лидии Борисовне Боярской. Она мне открыла семейные архивы, и я читал всю семейную переписку. Это было такое безденежье, что вы даже не можете себе представить. И я никак этого не мог понять. Я говорю, Лидия Борисовна, ну, папа же ваш, приемный отец, ну, все-таки, он был чекистом, он был вообще старшим лейтенантом. Ему присвоили звание после возвращения из Англии, из командировки, из которой он был отозван из-за Орлова. И звание высокое. Она говорит, а сколько было нахлебников? Он работал и получал определенные деньги, но не такие большие. Мама работала, но немного получала. Эвуня — так она называла свою сводную сестру Эвелину — Эвуня и я, мы были школьницами. Еще у нас была баба Капа, это мама жены Фишера Эли. Все мы жили впятером, там было две комнаты в коммуналке. Это был дом для чекистов.

М. Пешкова — Это дом на Грановского?

Н. Долгополов — Нет, это был не дом на Грановского, это был дом в Троицком переулке. На Грановского жила Эля со своими родителями до замужества, естественно.

М. Пешкова — А еще были кошки в доме.

Н. Долгополов — Не только. Главное было, конечно, не кошки. Было много кошек, но всегда и всю жизнь были собаки. И знаете, даже, вот что меня поразило, отправляясь заграницу, всегда брали с собой собак. Я говорю: а как вы взяли вот в Англию собаку Спотика? Они очень любили собак. Во все командировки с собаками. Во все поездки с собаками. И только, вы знаете, вот так я скажу, тоже вот такой перст божий, только в Америке, где он жил один, не было собак. Было не до собак. Вот. Понимаете, настолько было тяжело и мучительно там, что там он животных не заводил, потому что, если бы что-то случилось, то... ясно, да? И, вы знаете, это вот безденежье, это все давило страшно. И потом вдруг приходит письмо из ЦК, что его можно взять на работу. И его устраивают на работу. Он переходит на радиозавод, и здесь я опять читаю письмо. Не кто-то мне рассказывал, а я читаю письмо Вильяма Генриховича, которое он пишет любимой жене Эле: Эля, эти два года — самые спокойные в моей жизни. Никаких нету у меня обязательств ни перед кем. Я работаю от и до, у меня нет страха, что меня поймают, я счастлив, что я здесь дома с дочками — он называл Лидию Борисовну Лидушкой, очень любил ее, это приемная дочь. Я не хочу больше возвращаться туда... я сам это читал. И второе такое же письмо, датированное 44-м годом. Он пишет из партизанского отряда, где он играет роль фашистского офицера на своей советской территории, участвует в операции «Березино», он пишет все той же Эле, — как он это решился написать? — думаю, что, все-таки, с наркоматом — ну, ясно, каким, — после войны будет закончено, мы победим, вот все это мы сделаем, и я уйду. И, наконец, я смогу заняться тем, что я так люблю, что мне так по душе — живописью. Много сейчас живописцев, мне они не нравятся. Я хочу показать себя в живописи, я чувствую в себе силы. Но понимаете, но это, опять-таки, все не удалось. И, знаете, вдруг произошло так, что Фишер снова стал нужным. Но до этого я бы хотел еще остановиться на одной детали, она такая малоизвестная, но, тем не менее, типичная для Фишера, и типичная для разведчика-профессионала. Война. Август 1941-го года. И Вильям Генрихович мирно едет с Челюскинской, со своей дачи на работу, на свой радиозавод. Он еще не возвращен в органы госбезопасности. Он работает инженером. У него бронь. И здесь он слышит странную речь, он курит в тамбуре, как всегда, рядом с ним покуривают два парня. Ну, типичной такой российской полубосяцкой внешности. Одетые так вот, соответственно. И один другому говорит: слушай, давай, выйдем здесь. Да нет, говорит, давай еще проедем. Говорит, да, нет, а вдруг поезд проскочит через город. Да, нет, тут вроде не должен проскочить. Давай, выйдем. И скоро, через минут пять, оба арестованы. Что это было? Почему Фишер вызвал моментально патруль, арестовал их, и два паренька, говорившие по-русски, может быть, даже и лучше, чем Фишер, оказались в застенках Лубянки, потому что Фишер знал, что поезда железнодорожные, электрички, проскакивают через город, например, в таком городе мира, как Берлин. Ему это показалось подозрительным, он вызвал патруль, патруль препроводил ребят этих двоих, упирающихся, недоумевающих, с чистыми, вроде, документами, русопятыми, на Лубянку, и там выяснилось скоро, что это два диверсанта, заброшены они Абвером, профессионалы. А почему так хорошо говорят по-русски? А на каком еще языке, если по-немецки они говорили плохо? Это дети вот той первой волны: дома все говорили, конечно же, на русском. И вот эти два парнишки были заброшены в Москву, чтобы совершать теракты. Представляете, вот это вот — профи. Это профессиональный человек, который вот такой сделал маленький такой подвиг. Но совсем не из-за этого вернули его, по-моему, вот так числа 15-го сентября 41-го года, вернули потому, что он был нужен. Дело обстояло так: Сталин понимал, что уже немец совсем близко к Москве, уже ближе некуда. И было принято кардинальное решение: неверных людей расстрелять. И как бы, знаете, многие люди были расстреляны. Часть людей была отправлена в глубь страны — арестованных — и погибла там. А часть выпустили. Что это была за часть? Вот я тут пытался понять, почему, все-таки, вдруг такая благость сошла? Кто же вот так решил помиловать — правда, ни за что, но помиловать Вильяма Генриховича, верного, действительно, и коммуниста и прекрасного человека. Говорят, что за него поручились его начальники.

М. Пешкова — О Фишере — Абеле к 90-летию Службы внешней разведки. Совместный проект радио «Эхо Москвы» и «Российской газеты». Начало беседы с Николаем Долгополовым можете услышать и прочитать на сайте Эха Москвы в передаче «Непрошедшее время» от 5-го декабря. Сегодня — продолжение в рамках передачи «Все так». Вновь встретимся с вами через несколько минут, то есть, после новостей.


НОВОСТИ


М. Пешкова — В рамках программы «Все так» — сегодня повествование об Абеле-Фишере. Это совместный проект радио «Эхо Москвы» и «Российской газеты» к 90-летию Службы внешней разведки России. Рассказывает писатель и журналист Николай Долгополов. Продолжение программы.

Н. Долгополов — Кто же вот так решил помиловать — правда, ни за что, но помиловать Вильяма Генриховича, верного, действительно, и коммуниста и прекрасного человека. Говорят, что за него поручились его начальники. В частности, упоминается имя Павла Судоплатова. Человека сложной очень судьбы, сложных взглядов, но, тем не менее, говорят, что Судоплатов поручился. Есть еще версия, что поручился сам Берия. Вслепую, не зная, конечно, Фишера: нужны были люди. Ну, нужны были, понимаете? Ну, не хватало классных хороших разведчиков, потому что — еще несколько деньков, и вот они, эти фашисты, на Красной площади.

М. Пешкова — А тех, что были — истребили.

Н. Долгополов — Некоторых истребили, а некоторых — вот я сейчас скажу, эти фамилии должны быть многим даже известны. Например, вернули Медведева, будущего Героя Советского Союза.

М. Пешкова — «Это было под Ровно»?

Н. Долгополов — «Это было под Ровно», писателя. Человека, который командовал партизанскими соединениями крупнейшими, командовал легендарным Кузнецовым. Его вернули. Но, как его вернули? Он формально был уволен из-за того, что, якобы, плохо себя чувствовал. Вернули прямо из застенков лубянских Яшу Серебрянского, избитого, с выбитыми зубами, его вернули. Вернули — и это тоже очень интересно — Абеля Рудольфа Ивановича, чуть позже его вернули, в октябре, потому что он тоже был нужен, и он тоже был уволен. А знаете, за что он был уволен? Вот, прямо, судьба, как у братьев у них. Он был уволен вообще за преступление страшное: его брата, большевика наивернейшего, одного из основателей вот этих латышских полков, столпов, стражей революции, его обвинили в госизмене. И его расстреляли зверски, во рву, без суда, не по решению, там, тройки, двойки, а просто по решению двойки с надписью человека: «КВМН» — к высшей мере наказания, и синим карандашом: Сталин. То есть, он верных людей своих расстреливал. И вот, расстрелял и Вольдемара Абеля, брата Рудольфа. Рудольфа моментально уволили, но к Рудольфу отнеслись, я бы сказал, снисходительно. Уж он-то совсем ни в чем не был виноват, хотя могли и его пустить под пулю. Но его сделали сначала стрелком военизированной охраны, потом — цензором, потом дали где-то устроиться работать, а потом вспомнили, потому что такие люди были нужны. Он же был нелегалом тоже, вы знаете? И я вот пытался отыскать с возможной точностью, где же все-таки он служил нелегалом, в каких странах. И у меня впечатление, что, используя дворянское происхождение своей жены Аси, он как бы работал нелегалом в Маньчжурии лет пять-шесть. Там же жили и родственники Аси. Он исчез на шесть-семь лет, вернулся — его уволили в награду. Но, слава богу, не убили. Детей у них никогда не было. И он присоединился к Вильяму Генриховичу Фишеру. Вместе они в городе Серноводске организовали мощнейшую школу разведки. Впрочем, здесь гораздо большая заслуга, конечно, принадлежит Рудольфу Ивановичу Абелю, настоящему Абелю, который вот эту школу выпестовал, можно сказать. А Вильям Генрихович Фишер мотался по всей нашей стране. Но, вы знаете, я вам скажу, что были у него очень удачные заброски агентов через линию фронта. Одна из них, я бы сказал, хрестоматийная. Что это был за агент? Это был агент двойной, так называемый. Немцы считали его своим, а наши считали его своим. Макс Гейне, а на самом деле это был наш агент, потомственный дворянин Демьянов. И вот, Демьянов был завербован НКВД, как это часто бывало, и стал служить Родине и органам верой и правдой. Он участвовал в операции «Монастырь». Что это за операция? Ну, скажем так...

М. Пешкова — Она описана в литературе?

Н. Долгополов — Много раз. Ну, описана она в литературе довольно подробно, а вот о том, как готовили Демьянова к ней, известно мало. И особенно меня поразило и удивило, что готовил-то, оказывается, Демьянова к переброске на ту сторону фронта не кто иной, как Фишер. Фишер учил Демьянова радиоделу. Совершенно новому аспекту для Демьянова.

М. Пешкова — То есть, такой «учитель Кэт».

Н. Долгополов — «Учитель Кэт». Но, я бы сказал, что произошло это так: надо было Демьянова натаскивать быстро. Немцы рядом — Демьянова забрасывают на ту сторону. И вот, чтобы ускорить обучение, вызывается опытнейший педагог по фамилии Фишер, один из лучших радистов советских органов. Он делал страшные вещи с Демьяновым. Например, он заставлял его передавать ему депеши на свой радиоприемник во время немецких бомбежек в Москве. Они сидели на улице Веснина и работали там. Налетали немцы — они сидели и работали. Иногда Фишер создавал искусственные помехи Демьянову. И он натаскал его за несколько месяцев. И Демьянову это пригодилось, то есть, без этого его отправка в тыл к немцам была бы просто бесполезной, понимаете? Он учил его навыкам разведчика, он учил его тайнописи, он учил его вербовать людей, он учил уходить от слежки. То есть, он учил его, как учат нелегалов, но только в быстром темпе в прифронтовой Москве. И даже на фронт не пришлось далеко ехать, потому что он переходил линию фронта под Волоколамском. И тут случилось совершенно поразительное событие, но которое, все-таки, могло произойти только в нашей стране. Демьянова пустили через линию фронта, до которой его довел, вот, до точки, Вильям Генрихович Фишер. Фишер остался, вернулся, залег в окопчике и смотрел, как Демьянов идет по белому снегу в сторону немцев. И вдруг произошла вещь трагическая: начали под ногами Демьянова рваться мины. Оказалось, что по ошибке его пустили через то самое минное поле, которое сами и поставили, забыв указать его на карте, и Демьянов...

М. Пешкова — ... бред какой-то...

Н. Долгополов — Но это правда. И Демьянов каким-то чудом, все-таки, не получив ни царапины, дошел по минному полю до немцев. Немцы были поражены. Это, конечно, прибавило правдоподобия во всем этом переходе. Демьянова били, лупили, говорили, что он советский разведчик, что он подослан. Хотя, конечно, немцы его знали, они за ним следили долго, у него была очень известная семья: отец жены Демьянова был довольно популярным московским врачом, его жена работала на киностудии, он вращался с богемой такой киношной, в то время это редко было, но все это было под присмотром, я думаю, органов. Демьянов потихонечку вербовал немцев и показывал: я готов, я ваш. И вот, его завербовали. И неслучайно, вы знаете, Черчилль говорил Сталину, что у вас действует в штабе у Шапошникова немецкий агент. Потому что англичане перехватывали донесения, которые передавал вот этот человек, Гейне, он же Демьянов, он же Макс. Это была деза чистой воды. Очень правдоподобная. Ее готовил уже не Фишер, работали целые штабы, целые генеральские умы. И вот здесь рассказывают, что огромная роль Демьянова в том, что не поняли немцы, что же ждет их под Сталинградом. Были дезориентированы информацией, очень правдоподобной. Не поняли, что произойдет под Курском, потому что тоже не так все было передано и очень правдоподобно, и не очень. Ждали удара под Ржевом, а, оказывается, Ржев было решено отдать вот так, и все эти жизни были отданы вот так, ради больших целей.

М. Пешкова — Свыше миллиона... Миллион триста пятьдесят тысяч...

Н. Долгополов — Вы знаете, вот это была такая вот тактика войны, в которой участвовала, в посильных для себя масштабах, и разведка. И одним из активнейших участников был ученик Фишера Демьянов. Демьянов дослужился до того, что его взяли — ну, естественно, при помощи органов — в штаб самого Рокоссовского, и немцы хвалились, Шелленберг в своих записках, изданных, начальник, скажем, внешней разведки, назовем так, Германии.

М. Пешкова — Тот самый Шелленберг, которого играл Олег Табаков?

Н. Долгополов — Тот самый, тот самый Олег Табаков, такой симпатичный, приятный иезуит, отправивший на тот свет немало людей, и избежавший вообще каких-либо казней, отсидевший, там, 7 лет, что ли, и заболевший... правда, действительно, рано умерший... но, тем не менее, вот он был уверен, что это — чистая игра. Что они вот, был разведчик... ну, это была такая, как говорят на этом языке, как я слышал, подстава чистая. И вот этой подставой во многом — я не говорю, что полностью — руководил Фишер. Вы знаете, ведь Фишеру за подвиги во время войны дали орден Ленина. Все думают, что ему дали орден Ленина как бы за вот эти американские его эпопеи. Нет, это был орден именно за войну. Там было очень много орденов, в том числе и этот. И Демьянов так и не был пойман никогда, его попытались потом, после войны, с женой вместе уже, закинуть в Париж под видом вот такого полуэмигранта, беженца, но то ли его союзники раскусили, то ли как-то уже было неинтересно с ним... Короче говоря, он быстро вернулся на Родину, ничего там не сделав. И стал снова инженером. Вот, понимаете, вот судьба человека... И умер очень так, тоже необычно. Он был сильный такой человек, занимался спортом, греб по Москва-реке на лодке и умер прямо в лодке от разрыва сердца, мгновенная смерть. Ну, это мы немножко отвлеклись. Вот это был один из учеников Фишера. Еще были ученики, о которых мне рассказывала Эвелина. Я все время спрашивал: Эвелина, ну, неужели, вот папа вам не рассказывал о том вот, кого он учил. Ну, вы же должны были видеть, хотя бы, этих людей, потому что общение было близкое. И Эвелина — к концу жизни она стала более разговорчива — ей что-то хотелось мне рассказать — и какие-то вещи она мне рассказывала. Говорит, вы знаете, вот были два парня, два красавца-немца молодых. По-моему, даже, говорит, это были австрийцы. Я, говорит, не знаю, что папа с ними сделал, потому что это были еще два близнеца, и два таких красивых парня, что они бы просто, ну, сразу попадали бы под внимание под чье-то. И я однажды спросила, когда они зашли к нам домой, и вдруг: папа, зачем они? Сейчас возьмем швейную машинку, нам надо что-то подшить, обмундирование. Унесли эту машинку, подшили, пришили, вернули эту машинку назад. И Эвелина говорит: я потом спросила то, что не имела права спрашивать, уж очень мне эти два парня-арийца понравились. Я говорю, а как судьба их сложилась, папа? И тут Вильям Генрихович очень помрачнел и сказал: она сложилась трагически. Оба были убиты, ничего не успев сделать, еще в момент высадки над Югославией. То есть, нельзя сказать, что все вот складывалось удачно, как вот у Гейне—Макса, он же Демьянов. Были и вот такие трагические эпизоды. Были и удачи. Например, это Березино, когда Фишер дурачил, вместе с разведкой всей, целые полки немецкие, которые скидывали им оборудование. Людям, которые якобы сражались в лесах Белоруссии в котлах, немецкие войска оказывали сопротивление. Это была фикция чистая, придуманная НКВД, но, тем не менее, в это верили, и последняя телеграмма: держитесь, Gott с вами — бог с вами, пришла 7-го мая уже, когда уже все было закончено, уже и Гитлера не было, а там все еще верили, что борется группировка немецкая в лесу. Ну, это тоже такая, я бы сказал, хитрая такая придумка, на которую немцы проклятые попались и им сбрасывали оборудование, диверсантов, деньги, что угодно. Сидел Фишер, когда нужно было, он наряжался в форму немецкого офицера, и здесь ему не было равных, потому что, конечно, европейское такое воспитание. Ну, а почему бы нет? Вот, такой офицер, немолодой уже, выходил. Еще вот об одной я расскажу вещи, тоже военной, которая меня поражала. Она попадалась мне несколько раз в эпизодах, связанных с Молодом. Молодый — это тоже разведчик-нелегал, который работал в Англии, и в Штатах, и в Канаде под именем Бена Гордона Лонсдейла. Так вот, Бен рассказывал просто какие-то страсти, что однажды под Гродно он был сброшен за линию фронта, документы плохие, липовые... И здесь ему страшно не повезло: моментально его арестовали, моментально препроводили в Абвер, моментально завели в какую-то ухоженную хорошую избу с высоким крыльцом. Сидел там полковник, посмотрел быстро на его документы, все сразу понял, сказал: партизан. Молодый покачал головой, что нет, не партизан. Тот сказал: партизан. Развернул его, вот, как в старых фильмах это мы видели, дал сапогом начищенного штиблета по копчику — назовем это так, и Молодый слетел с крыльца высокого. Он ждал выстрела в спину, выстрела так и не последовало. Немецкий полковник кричал и ругался на него, и он шел, шел, потом побежал... он был спасен. И вдруг в Нью-Йорке, в зоопарке, — а именно в зоопарке любил Абель-Фишер встречаться со своими агентами, — была назначена встреча с неким резидентом по имени Марк, и когда Молодый вдруг столкнулся лицом к лицу с этим Марком, он опешил: перед ним стоял полковник из Абвера. Опешил и абверовец, сказав: елкины-палкины, партизан. Это было как пароль. Правда это или нет? Я думаю — ложь, потому что сын Молодова Трофим говорил мне, что этого не было, папу не сбрасывали вот так. Он ходил, конечно, в разведку, он был на той стороне, но вот так за линию фронта — нет. Но вот это вот была такая история. Об этом рассказывал мне и писатель, полковник КГБ Мутовин. Он говорил, что об этом говорил ему лично Молодый, и даже, общаясь с Фишером, Молодым вместе, Мутовин слышал такую шутку: ох, побаливает копчик. Правда это или нет? Я, все-таки, думаю, что неправда. И все-таки, война подходила к концу, свою мечту о том, чтобы бросить наркомат Фишер не только не осуществил, но и не думал осуществлять, потому что пришли новые заботы: семья вдруг стала замечать, что все чаще и чаще ездит их отец и муж в Прибалтику. Почему в Прибалтику, зачем в Прибалтику? Оказалось, этого требовала новая легенда, которую майор Фишер успешно осваивал у своего начальника Короткова, начальник всех нелегалов принял от Фишера рапорт, в котором тот писал — это было в 47-м году — что просит перевести его в нелегальную разведку и обещает отдать жизнь за Родину, не выдав тайну даже при аресте. Вот, интересно, вещее письмо оказалось. Так и произошло. И Фишер в Прибалтике, видимо, нашел человека, за которого ему какое-то короткое время пришлось себя выдавать. Вообще, он же въехал в Штаты как прибалт, Эндрю, или Андрей, или Энди Кайотис. Это произошло очень легко, произвольно, я бы сказал, внешне неброско, когда корабль из Германии под названием «Скифы», отчаливший из какого-то немецкого портового города вдруг с течением времени пришвартовался в Квебеке, и Кайотис сошел на берег, исчез, растворился и после этого объявился в Нью-Йорке. В Нью-Йорке он жил по маленьким отелям, иногда с ним происходили абсолютно непонятные случаи. Об одном из них я сейчас расскажу, потому что он несколько смешной и совсем не типично разведывательный. Фишер поселился в крошечном отеле в самом, наверное, дешевом, но, как ему казалось, довольно приличном, потому что он был чистенький. И вот, каждый вечер, возвращаясь домой после прогулки или из кино — он осваивался с Нью-Йорком — на пороге комнаты какой-то ему попадалась всегда одна и та же красивая особа в пеньюаре. Она выскакивала в коридор, зазывала Фишера, смотрела на него... Красивая молодая девушка. Фишер не мог понять, в чем дело. Откуда эта женщина? Почему она его все время приглашает к себе? Однажды он даже зашел, они сели за столик, Фишеру было предложено кофе, он не отказался. Тут раздался звонок, девица о чем-то защебетала по телефону, и Фишер понял, что ее срочно вызывают на встречу с каким-то джентльменом. Оказалось, что это так называемая call gerl,попросту говоря проститутка, и вот Фишер, блестяще подготовленный как разведчик, вот с такими реальностями американской жизни знаком не был. Девушка сразу его забыла, бросила... И исчезло давившее его несколько дней чувство боязни: почему меня, за что я, что во мне такого привлекательного? Оказалось, что просто проститутка, может быть, искала легкого заработка с человеком, который живет за стенкой. Ну, Фишер был верен семье. Кстати, вот это тоже тема верности, тоже интересная тема, правда? В общем-то, 10 лет там, один заезд, скажем так, один известный заезд в Москву в 55-м году, где-то на 4-5 месяцев. А так один, без жены. И рассказывал мне очень хороший человек, связник полковника Фишера, Юрий Сергеевич Соколов о том, как ему однажды было приказано проверить моральные качества Фишера. Из центра пришла депеша: узнайте, как он там, один или есть кто на стороне? И вот, Фишер и Соколов, его связник, из легальной разведки поехали куда-то далеко, говорили о делах о серьезных, говорили о том, как лучше наладить работу, говорили о том, что скучают по дому... И Соколов, молоденький старший лейтенант, все ждал момента, когда же можно будет вступить и спросить, в конце концов, ну, как там, как вот этот деликатный вопрос...

М. Пешкова — На личном фронте?

Н. Долгополов — Да, и на личном фронте. Фишер посмотрел на него внимательно и сказал: нет, я один, мне никто не нужен, я очень люблю жену и я ей верен. Потом они сели в машину, Соколов стал прогревать мотор. Они говорили по-русски, и Фишер спросил Соколова, уже без псевдонима, а так: Юра, а скажи, пожалуйста, что, в Москве начальство сменилось? Соколов опешил: да, сменилось. А откуда вы узнали? Да нет, ты знаешь, это просто так бывает, каждые несколько лет, когда начальство меняется, мне задают один и тот же вопрос, проверяют. Все также, я верен своей жене. А еще однажды он попросил Соколова о том, чтобы его Элю прислали к нему в Нью-Йорк. Соколов спросил: а как вам это видится? И вот здесь Юрий Сергеевич Соколов, который был очень неплохим поэтом, он был и писателем, но книги свои не мог издавать. Я думаю, то их рукописи хранятся под грифом «совершенно секретно» или, в крайнем случае, для служебного пользования, но Соколов клялся мне, что именно отсюда и была взята Юлианом Семеновым та незабвенная сцена встречи Штирлица со своей женой. Я говорю, а как мог узнать об этом Юлиан Семенов? Говорит, может быть, читал мои донесения. А донесение было такое: пришлите мне жену, и я хотя бы краешком глаза на нее посмотрю — попросил Вильям Генрихович своего молодого друга-связника. Как вам это видится? Ну, вот она пойдет по улице, а я пойду рядом, и мы куда-нибудь зайдем, сядем и я увижу, на нее посмотрю и уйду. Соколов крепко задумался: осуществить это было очень сложно. И сразу — ворох мыслей: как провезти женщину, которая не особенно хорошо говорит по-английски, в Нью-Йорк? Сначала ее привезут в Нью-Йорк, потом устроят в какое-нибудь торгпредство, и тут же мысль его, ту, которая молчаливо бродила в голове, подхватил сам Фишер: да, ее привезут в торгпредство, потом я захочу с ней увидеться. Потом вы устроите мне встречу где-нибудь с ней в гостинице, а потом нас и вас застукают. Юра, забудь мою просьбу, не привози ко мне никакой жены. Буду терпеть. Вы знаете, вот это вот, действительно, такая вещь... и когда мне говорят, вот, вы знаете, Фишер все-таки был непрофессионал. Ну, что такое? Нашли в контейнерах его письма, письма жене, супруге, письма от них. Ведь это же тоже подвергало риску себя и других людей. Ну, не мог он уничтожить письма людей, горячо любимых. Он их очень любил, он их боготворил. Это было единственное, что у него было в жизни. Ведь больше ничего не было, вы понимаете? Богатства не было, судьбы своей собственной не было. Было много судеб, он жил под пятью, под пятью, я подчеркиваю, личинами, и ни одной собственной. Все судьбы были отданы разведке. И здесь Вильям Генрихович был, действительно, честнейшим человеком: он решил в конце концов, что так и будет один до встречи с женой. А Эля писала ему письма очень трогательные. И говорила о том, что, ну, давай, хотя бы поживем для себя. Я мечтаю, чтобы ты вернулся. Дочка уже большая. Ведь мы так и не пожили, ведь мы все время были где-то, мы все время чего-то ждали, нам было так трудно. А сейчас мы можем жить для себя, мы можем, наконец, быть вдвоем. И он отвечал ей тем же, очень любя Эвелину, конечно: да, вдвоем, да, тем же, да, я скоро вернусь... Действительно, семья-то ждала его возвращения в 57-м году, им очень тонко намекнули: вы не собираетесь далеко уезжать? Нет. Отец ваш, возможно, скоро вернется. И даже, когда они его не дождались, оставили ключи от дома соседям, от новой квартиры, потому что были уверены, что папа скоро будет, папа скоро приедет. Но папа так и не приехал, и командировка затянулась на долгие-долгие годы. Рассказывал мне покойный художник, он же — полковник, он же — заслуженный деятель культуры Российской Федерации, Павел Георгиевич Громушкин, он же человек, который работал здесь, в цехах «Правды», работал полиграфистом, гордился тем, что хорошо знал Кукрыниксов, был прекрасно знаком с таким человеком, как Борис Ефимов, называл его «Боря», но судьба распорядилась так, что его в 38-м году забрали в органы. Он не хотел, но пришлось. Кстати, я думаю, что он и документы Фишеру изготовлял, такое есть у меня подозрение. Потому что именно он изготовлял документы Николаю Кузнецову и вот его обер-лейтенант Зиберт , который прошел несколько сотен проверок, это все сделал Громушкин своими полиграфическими и художническими руками и пальчиками. Ехали они уже в аэропорт, потому что, если встречали в аэропорту Эвелина с мамой, то провожали в аэропорт уже одни чекисты, а точнее, один Громушкин. Они сидели в машине и, словно предчувствуя очень недоброе, Фишер сказал своему старому другу, которого он знал с 38-го года: Паша, ты знаешь, наверное, не надо мне ехать, уж очень долго я там просидел. Да и старый я уже, 54 года, тяжело мне, один, все время один. И тут стекла скупая слеза, слеза у нелегала, у мужественного нелегала, тяжело. Громушкин пытался утешить Фишера, сказал: ну, Вилли, осталось немного, ну, потерпи еще годок-полтора, скоро конец, скоро уже, действительно, закончится эта твоя командировка. То ли предчувствовал, что есть такой предатель, которого зовут Вик Хейханен, то ли, может быть, было какое-то другое предчувствие, что пора уже уезжать. Я думаю, что все-таки, вот есть у разведчиков какие-то предчувствия, есть. Мне многие рассказывали нелегалы, что они буквально чувствовали: вот туда можно идти, а сюда нельзя идти, лучше перейти направо, налево... Не подводило их предчувствие. И Фишера оно тоже не подвело. Но надо было ехать. Вы знаете, тут сейчас последние годы развернулась целая дискуссия: кем был, вообще, Фишер. Очень интересная дискуссия для меня, ведут ее люди, далекие, скажем, от темы, но очень заинтересованные в продвижении своей точки зрения. Я с удовольствием их читаю, потому что мне это даже любопытно. Ну, во-первых, говорят, что Фишер — это вообще русский парень и никакого отношения к немцам не имеет. Говорят, что ничего вообще подобного, вы посмотрите вот на эти фото, на которых он со своей Элей изображен около березки. Да, еврей он типичный! Да и фамилия тоже еврейская. А люди, которые знающие, говорят: это настоящий англичанин. Чего они там морочат голову, что немец, там, обрусевший... Да он родился, там, завербовали его, вернулся он... конечно же, это просто англичанин. Поэтому и держался среди американцев. На самом деле, конечно, это все не так. Как не так и другое: говорят, что ничего не сделал вообще. Ничего. Бесполезный был заезд. Да, был почтовым ящиком. Да, передавал, да, и очень искусно, умело, создал целую сеть радиопередатчиков по побережью даже, доезжал, там, до Лос-Анджелеса. Он был радист, собирал все свои депеши от всяких там вот нелегалов и все передавал в Москву.

М. Пешкова — А разве этого мало?

Н. Долгополов — Но это не так. И этого было бы не мало. Передавать депеши в течение 10-ти лет с половиной, 9-ти с половиной, даже это было бы много, понимаете? Но это было совсем не так. Я расскажу о том, о чем известно мало. Вот о том, о чем мне предоставится честь рассказать в моей выходящей книге «Абель-Фишер», которая в ЖЗЛ выходит, в молодогвардейской серии. Вы знаете, что сделал Фишер в первые же годы своего пребывания в Штатах? Ну, давайте так скажем честно, потому что об этом можно говорить: он был руководителем сети российских американских советских — называйте, как хотите — атомных разведчиков-нелегалов. Я подчеркиваю: нелегалов. Он добывал секреты атомной бомбы. И вот, когда говорят: а атомная-то бомба была! Была, но средства доставки, средства испытания, новые виды, новые модификации... Фишер все делал правильно и очень быстро. В 49-м году, сразу после приезда он принял на связь двух нелегалов, выдающихся нелегалов, о которых мы уже упоминали, двух будущих героев России, Лесли и Мориса Коэнов. Что они сделали? Они добывали чертежи атомной бомбы. Он беседовал с одним человечком, решающим человечком в истории добычи Советами американских атомных секретов. Можно что угодно говорить о том, что очень хорошо потрудился Курчатов. Курчатов потрудился не хорошо, а блестяще. Но «бороде»-Курчатову помогала разведка. Бывало так, что за месяц Курчатов изучал три тысячи страниц, переданных ему советскими разведчиками, среди них было и множество страниц, переданных Фишером и его группой «волонтеры». Так вот, входил в группу «волонтеров» один молодой парнишка, физик, которого взяли в Лос-Аламос, секретнейшую американскую лабораторию в 18 лет. Я говорил о нем с Коэном, и американец сказал мне, что, вот, зря вы о нем спрашиваете, я никогда о нем ничего не расскажу, да и дело в том, что, понимаете, я его могу и выдать. И тут я почувствовал: как выдать? Он что, жив? Коэн замолчал. Да, нет, я не думаю, что он жив. И я сейчас знаю, что Коэн знал, что он жив. Вы знаете, этот человек был жив, он жил уже, правда, не в Штатах, в Штатах его, все-таки, однажды, или несколько раз даже допрашивали, его заподозрили. Он никого не выдал. Это был человек, который действовал под именем Персея. Персей, он же Млад, он же — еще несколько было у него псевдонимов. Да, это тот человек, который в свое время передал — еще не было тогда Фишера в Америке — для Лоны, которая его ждала около трех недель, он передал ей в Альбукерке чертежи атомной бомбы.

М. Пешкова — Вы слушали фрагменты биографии героя-нелегала Фишера-Абеля устами автора ЖЗЛовской книги о нем писателя и журналиста Николая Долгополова в рамках передачи «Все так» в «Непрошедшем времени». Продолжение в этот час в следующую субботу. Это совместный проект радио «Эхо Москвы» и «Российской газеты». Звукорежиссер — Александр Смирнов. Я, Майя Пешкова, до встречи.