Хай живе Україна! Хуй войне!
RSS статей сайта
Слушать «Всё так»
Дантон – между правосудием и революцией
Дата эфира: 22 июля 2007.
Ведущие: Наталия Басовская и Алексей Венедиктов.
Алексей Венедиктов — 13 часов 11 минут в Москве. Добрый день. У микрофона Алексей Венедиктов. Это передача «Всё так» , которую мы ведем с Натальей Ивановной Басовской, и сегодня передача посвящена Дантону. Я сразу, перед тем, как мы начнем передачу, хотел бы разыграть... У меня сегодня 19 экземпляров книги Джорджа Ленотра «Повседневная жизнь парижан во время Великой революции». Вы знаете эту серию издательства «Молодая гвардия», у нас 19 экземпляров, итак, серия «Повседневная жизнь Парижа во времена Великой французской революции», 19 экземпляров, вы отвечаете на sms 970-45-45, естественно, можете пользоваться пейджером, можете пользоваться и Интернетом, а вопрос вот какой. Он связан с изречением Дантона. Дантон как-то сказал: "Нельзя унести Родину«...Во время ареста, или, вернее, когда ему предлагали бежать, он сказал: «Нельзя унести Родину...» Как нельзя унести Родину? Продолжите это изречение Дантона. 970-45-45, есть код, конечно, +7–985.
РЕКЛАМА
Вы слушаете «Эхо Москвы», это программа «Всё так», Наталья Ивановна Басовская, добрый день.
Наталия Басовская — Добрый день
А. Венедиктов — Я Алексей Венедиктов, сегодня мы говорим о Дантоне, я хочу Вам сказать, я нашел, каким образом Дантон был упомянут во время предвыборной кампании французский Президентов, вот сейчас, буквально, один из исследователей написал: «На самом деле, для французов нет большой разницы между Саркози и Руаяль, оба системные, сегодняшние выборы — это соревнование символов. За Саркози — традиция Де Голля, Клемансо, Тьера, Наполеона, Ришелье, за ней — признаки Леона Блюма, Луи Блана, Жаре, Сеганбе, Талимантино и Дантона. Он наследник шуанов, она — якобинцев. Так французская история вторгается в предвыборную кампанию нынешних французских политиков.
Н. Басовская — Ну что ж, очень интересно иметь это ввиду, потому, что оценки Дантона в истории чрезвычайно противоречивы. Революция, в которой он прославился и проявил себя, была названа «Великой» Владимиром Ильичом Лениным. Французы ее великой не называют. Ибо, если и была великой, то великой трагедией. Они называют просто революцией, даже в сегодняшней книжке название переведено не правильно, в той, которую разыгрываем. Французская революция XVIII века, конца XVIII века, вот великая трагедия — да! И в этой великой трагедии, где было много ролей, среди тех, кто был на первых ролях, был, безусловно, Жорж Дантон.
А. Венедиктов — Причем, он играл, он был актером революции.
Н. Басовская — Он был выдающимся, великим актером. Как трактовали его в истории, прежде чем перейти к его жизни. Противоположно. Благородный трибун, циник и манипулятор мнением народным, революционер, тайный монархист, юрист и адвокат, сторонник реформ и правосудия, слово «правосудие» в его жизни очень важное, один из основателей революционных трибуналов...
А. Венедиктов — Террор
Н. Басовская — ...которые есть противоположность нормальному правосудию. И, наконец, крал революционные бюджетные деньги или не крал? Брал взятки у всех, кого можно, начиная с короля, или не брал? И этот вопрос, надо сказать честно, по сей день, в какой-то мере, остается открытым. Но версия в своей трактовке у меня есть. Со временем, надеюсь, они прозвучит.
А. Венедиктов — И у меня есть.
Н. Басовская — Будет интересно их сличить. Нам будет очень интересно. Но, впрочем, мне всегда с Вами разговаривать интересно. Я должна сказать, что в этой великой драме, называемой Французская революция, Дантон вызывает такие же противоречивые чувства, как вот в этих оценках, которые я огласила. Оценки эти неслучайны, они закономерны. Среди них есть крайне предвзятые, ибо человек есть человек, но, в целом, вырастает фигура, вот такая яркая и не позволяющая окрасить себя в один цвет. А он, собственно, сам, великий мастер изречений, одно из которых угадывают наши слушатели, совершенно правильно на пороге смерти себя оценил. Сказал палачу: «Покажи мою голову народу, после того, как она упадёт с плеч, ибо она этого заслуживает». Он не сказал на прощание: «Я хороший, я плохой», он сказал: «Я останусь в Истории». И в этом он не ошибся. Но вот начало его жизни, частной жизни, биографии, ничего такого не предвещало. И, кстати, стартовые возможности у него были очень маленькие. Родился 26 октября 1759 года, в маленьком захолустном французском городке Арси-сюр-Об, то есть городок Арси на реке Об, в Шампани. Маленький, захолустный, ничем не заметный, со временем он всё больше и больше, к концу своей жизни, а конец его жизни — это ему 35 лет, к концу своей жизни он всё больше любил это место Арси именно за тихую речку, за красивые леса, за спокойствие. Пять лет последние его жизни не знали спокойствия и вот под занавес его тянуло к этой тишине. Отец — судейский чиновник, предки отца — из крестьян, в Шампани, многие поколения были людьми с мозолистыми, узловатыми руками, которые пахали эту землю, способную дать хороший урожай, но в неё надо вложить очень большие усилия, чтобы это получилось. То есть, из крестьянской среды. Затем у него был отчим, отец очень рано умер, мелкий буржуа, чуть-чуть, на полступенечки выше, вот так его жизнь чуть-чуть приподнимала на заре революции буржуазной. Мать, Мадлен Камюс, нежно любил её всю жизнь, из той же, мелкобуржуазной, семьи. Жорж Жак был четвертым ребенком и детство его было тоже самым малопримечательным. Чем он немножко выделялся из этой обычной, вот этой деревенской, ребятни? Драчун был великий. Обладал большой физической силой с детства, потом таким богатырем вырос, очень любил животных, но любил в определенном смысле — возиться с ними, и найдя крупное животное, с ним подраться. Например, с быком, с вепрем, всё лицо его было в шрамах, еще перенес оспу и лицо было со следами оспы. Кряжистый, израненное лицо, удивительно некрасивый, все его портреты и гравюры, созданные позже, благообразят его как могут, но есть первоисточник — рисунок с натуры, сделанный великим Давидом, и там видно, что, в сущности, физически, если есть желание, можно сказать — уродливое лицо...
А. Венедиктов — Чудовище
Н. Басовская — ... или на редкость некрасивое лицо
А. Венедиктов — Его называли чудовищем его политические противники не только потому, что он был чудовищем в политическом смысле для них, но они играли в политической борьбе на его внешнем облике.
Н. Басовская — К нему это хорошо приставало, потому, что внешний облик, абрис, был очень походящим. При этом — громовой голос, кряжистая, очень сильная фигура и, как выяснилось, другие таланты, которые не выражаются, не запечатлеваются на лице. Школу он еле закончил, учиться ему, вроде бы, было неинтересно. Всё, что он потом изучил, а он изучил, он достиг, в основном, самообразованием. Хотя, сначала его отдали в 1771 году в Духовную семинарию в городе Труа, это уже не такое захолустье
А. Венедиктов — Ну, это понятно. Для того, чтобы карьеру делать четвертому сыну, а как можно было сделать в Королевстве Франция из-за этого мелкого буржуа, карьеру. Армия, или духовенство.
Н. Басовская — Для людей этого происхождения это был самый единственный реальный путь куда-то ребенка продвинуть. А вот продвигать им уже хотелось, Франция внутри уже буржуазна, но это надо конституировать, это надо привести внутреннее содержание в соответствие с законами и вот революция как будто бы этим и занята и она это делает. Только методами страшными, трагическими, я уже как-то говорила и повторюсь, что может быть страшнее революции? Только другая революция. Но ребенок еще этого не знал, юноша поступил в Духовную семинарию, проучился там год, ему очень не нравилось, сказать, чтобы он родился, в глубине души, по устройству натуры был как-то антиклерикален. Не тянуло его совершенно, его раздражали... он потом говорил: «Попы всяческие меня раздражают, что протестантские, что католические», не нравятся ему, ни культ этого высшего существа, который насаждали некоторые деятели французской революции, он был против этих культов, ритуалов и через год ему удалось оттуда вырваться, добиться перевода в колледж более светский, хотя его тоже направляли священники, но, все-таки, там было посвободней. Он там занялся античным красноречием и изучением жизни таких мыслителей, как Тит Ливий, Плутарх. Это оказало потом на него большое влияние, тот факт, что он добавил к своим природным данным приемы великой античной риторики, сыграл потом в его жизни очень заметную роль.
А. Венедиктов — Его, действительно, речи обращали внимание. Вообще, во время революции был культ ораторского искусства, а он был одним из самых видных людей.
Н. Басовская — Это было, как бы, состязание ораторов. Наряду с многим другим, что происходило во время этой революции, это было непрерывное состязание ораторов. И что меня поражает, они оставались, Дантон и его друзья, по крайней мере, Робеспьер — нет, они оставались ораторами до последнего шага своей жизни. Ступив на плаху, они говорили свои последние яркие речи, мысли, афоризмы. Вот любопытно, как очень известный французский историк Мишле написал о Дантоне, коротко-коротко. «Страшное лицо циклопа, жестоко изрытое оспой, напоминало лица из деревенских глухих углов, напоминая лукавых земляков добряка Ла Фантена». То есть, он увидел здесь сочетание какой-то античной, и вообще древней традиции вот этого внешнего урода с каким-то житейским разумом, мудростью, восходящей к французской традиции Шампаня. Таким он был и, повторяю, смотреть на гравюры, на которых изобразили его потом, или на то, как его в рисунках, уже в советских изданиях, «причесали», «припомадили», «пригладили», раз революционер — он должен быть привлекательным. Всё это — сплошная ложь. И очень много лжи окружает его фигуру. Читать сегодня книги советского времени, посвященные Дантону, и, вообще, французской революции, трудно без слез
А. Венедиктов — Ну, кроме Левандовского, всё-таки.
Н. Басовская — Левандовского читать можно, Манкфорда можно и нужно. Но тем тяжелее, когда ты встречаешь эти обязательные заклинания, которые они должны произнести, это прекрасные авторы, они написали хорошие книги, но вот время от времени — заклинания, обязательно похвалить якобинцев, обязательно сказать, что вот этот вот, в каком-то смысле вурдалак, Робеспьер...
А. Венедиктов — Мы еще про него сделаем.
Н. Басовская — Самый хороший из них. Это трагично. И обязательно «пнуть» Дантона, непременно, за то, что, какой безобразник, всё хотел революцию остановить! Именно то, за что стоило бы его воспеть. И может быть где-то он чувствовал, я приведу потом его последние слова о самом себе, он очень многое понял буквально перед тем, как опустился занавес его жизни. Образование. Образование Дантона — это интересная вещь. Колледж он, как-то, закончил, больше всего внеся самообразованием, не нравилось ему там, неинтересно было. Отправился в Париж, как все, на завоевание Парижа. Как все, провинциальные одаренные люди, люди из этого сословия, третьего сословия, называвшимся во Франции третьем сословием, податного сословия, за счет кого жили, раскошествовали аристократы. И скоро, скоро зазвучит клич «Аристократов — на фонарь». Но кто сказал, что они не заслужили этого? Конечно заслужили тем, как они не хотели видеть этой дикой пропасти, отделяющей те, кто деньги создает и богатство страны создает и тех, кто их потребляет, и потребляют в объемах, в размерах непомерных, уже тоже не человеческих.
А. Венедиктов — Ну вот, тогда Дантон не был, все-таки, революционером...
Н. Басовская — Ни сколько
А. Венедиктов — ...он просто хотел сделать карьеру и стремился в Королевский Совет.
Н. Басовская — Ни сколько! Он очень хотел нормальную буржуазную карьеру. Прибыл в Париж, ему предложили быть переписчиком бумаг, он сразу проявил свой характер в Прокуратуре Королевской, он сказал: «Что? Я появился в Париже не для того, чтобы переписывать бумаги» И это человек, к которому...
А. Венедиктов — Я вам не Акакий Акакиевич
Н. Басовская — ...к которому он пришел, сказал, не помню имени этого нанимателя, работодателя, «Ох, люблю наглецов!» и взял его к себе на службу чуть-чуть более почетную, чем переписывание бумаг. Довольно скоро Жорж понял, что надо продолжить своё самообразование, его любимыми авторами стали, чтением, труды достойнейших людей — Монтескье, Руссо, Дидро, особенно любил последнего. Штудировал энциклопедию знаменитую, просвещенческую энциклопедию Франции, очень любил литераторов французских, замечательных, этой эпохи — Карнеля, Мольера, зачитывался Шекспиром, — проскользнуло в воспоминаниях о нем. То есть, он ваял себя, ваял. Но понял, что без диплома-то никак. А диплома университетского нет. Он хотел буржуазную карьеру, он готов был быть на службе короля, продвигаясь за счет своих личных талантов. И вот он уезжает в Реймс, откуда подозрительно быстро возвращается с университетским дипломом. В это время продажа университетских дипломов, конечно, осуществлялась другими, вероятно, методами, чем в другие эпохи, не будем ни в кого тыкать пальцем. Но осуществлялось. Наверное, поскольку не было подземных переходов, там не стояли люди с табличкой «Дипломы, удостоверения» и так далее, и справки, как-то по другому и никто не видел как, но в городе Реймсе, в городе коронации французских королей, Дантон что-то предпринял и вернулся с университетским дипломом, пройдя свои «университеты» своим, индивидуальным путем предварительно. И вернулся, и сменил имя. Вот любопытно, какой он разнообразный, какой он противоречивый, какой живой. Он стал именовать себя, он внес маленькие изменения — д-Антон.
А. Венедиктов — Как д-Артаньян, через апостроф д
Н. Басовская — Добавил себе «д» по французски. То есть, я — из дворян. Очевидно, что никакого отношения его род к дворянству не имел и он понимал, что всем это очевидно, но вот он из тех, кто пробивал стену именно лбом, или своим огромным кулаком и вот очередной кулак — «а я д-Антон». Если бы он знал, какую роль ему предстоит играть в революции, наверное, он такого бы не делал...
А. Венедиктов — Ну, откуда же он мог знать-то?
Н. Басовская — Но еще не грянула, еще не штурмовали Бастилию.
А. Венедиктов — Наталья Ивановна Басовская. Мы говорим о Дантоне, д-Антоне, во-всяком случае..
Н. Басовская — Побыл таким
А. Венедиктов — Недолго побыл таким, но тут громыхнуло. И, вообще, удивительно, что прожил он всего 35 лет. Ну, а об остальном — сразу после новостей.
НОВОСТИ
А. Венедиктов — 13 часов 33 минуты, я хочу объявить наших победителей, тех, кто получит книгу Джорджа Ленотра «Повседневная жизнь Парижа во времена Великой революции», или во времена революции, издательство «Молодая Гвардия». Я напомню, кстати, что Джорд Ленотр известен тем, что написал книгу «Повседневная жизнь Версаля во времена французских королей» и так, и так. А наши победители, кто правильно ответил первыми о том, что Дантон перед своим арестом заявил, что «Нельзя унести Родину...», когда ему предлагали бежать, «на подошвах своих сапог», или «на подошвах своих башмаков» — и то, и другое — правильно. Победители — Александр чей телефон начинается на 360, Марина — 402, Илья — 370, Надежда — 653, Сергей — 610, Владислав — 964, Инна — 287, Тоня — 130, Усман — 796, Андрей — 715, Юрий- 794, Мария — 205, Илья — 460, Ксения — 091, Владимир — 016, Игорь — 548, Елена — 783, Павел — 378 и Лев — 822. «Нельзя унести Родину на подошвах своих сапог».
А. Венедиктов — Жорж Дантон возвращается в Париж и делает карьеру, благодаря своему диплому. А революция близка.
Н. Басовская — Ведет себя очень буржуазно. Ничто пока не предсказывает, что он будет в этой революции, ни в коем случае, он хотел встроиться в этот предреволюционный режим, он очень буржуазно женился, его жена — дочь состоятельного владельца ресторана, очень небедного человека, по имени Изабель. При этом брак по любви, она ему очень нравится. Это не значит, что он не будет ей изменять сколько угодно, но она ему очень нравится, она очень мила, очень хороша и очень хорошо приданное и очень даже хорошо, что у тестя можно занять большие деньги, для чего? Он покупает, про диплом мы точно не знаем, но он официально покупает должность.
А. Венедиктов — Они продавались, это важно, это было легально.
Н. Басовская — Это было нормальная практика, он купил должность адвоката при королевских Светах. Что такое, эти королевские Советы, что такое такая должность, каков смысл его деятельности, той тропы, той стези, на которую он встал буквально накануне штурма Бастилии? Это — помогать консультациями, подготовкой документов людям, обращающимся к нему, людям состоятельным, крестьянине туда не обращались, ибо они не имели никакой существенной собственности, они были держателями, они платили ренту, там вполне феодальное еще было, с феодальными пережитками хозяйство сельское. А вот обращались буржуа, которые хотели закрепить свою собственность и аристократы подтвердить свои какие-то наследственные права, с кем-то в споре выиграть, то есть, совершенно буржуазная деятельность как бы на страже режима, и, вступая в эту должность, Дантон произнес традиционную адвокатскую речь, это тоже была обычная практика, избрав такую тему: «О политическом и моральном положении страны в отношении к правосудию». Речь завершалась вот такой фразой, двумя фразами. «Горе тем, кто провоцирует революцию. Горе тем, кто её делает». Не представлял пока Жорж, что он будет втянут, вовлечен, с восторгом включится именно в революцию. Но горе тем и тому, ему, Жоржу Дантону, кто её делает.
А. Венедиктов — 28 лет ему.
Н. Басовская — Молодой, энергичный, полный планов, готовый к очень активной деятельности. И всё, в общем-то сломалось 14 июля 1789 года. Штурм Бастилии. Живой, откликающийся на всё, эмоциональный Дантон, когда-то юношей, подростком он так хотел посмотреть на коронацию короля Людовика XVI, которого скоро казнит эта революция, юного короля, вся Франция возлагала на него большие надежды и юноша Дантон тоже, «а вот придет к власти молодой на смену дряхлому XVI-му Людовику, всё будет хорошо, он так хотел! Он отправился в Реймс со своими приятелями, чтобы хоть что-то увидеть, конечно, их внутрь не пустили, но они пробивались сквозь толпу, сколько могли, чтобы хоть как-то близко быть к сильным мира сего, к королям. А теперь штурм Бастилии. Событие противоположное. Народ захватывает этот символ королевского абсолютизма Франции, несправедливости. Дантон в своём квартале, в своём районе, дистрикте, в котором он живет в Париже, человек энергичный, замеченный и его уже избрали в такую, народную гвардию, которая тут же формируется в помощь революции. И он уже капитан отряда этой национальной...конечно страшно видеть революцию. Сломалась жизнь, сломалась эпоха и он хочет быть ровно там, где это произошло. Его чуть не наказали за это очень серьезно, но в революционную эпоху простили. И он очень быстро заговорил революционным языком, не тем, «Горе тем, кто готовит революцию», не языком юриста, который стоит на защите законов, вступает в якобинский клуб, избран депутатом коммуны, он вовлечен в этот водоворот и вовлечен с удовольствием, с интересом и верой в то, что здесь, в этой революции, родится, наверное, какая-то другая Франция, которая ему, Дантону, энергичному, умному, способному, умеющему в этой жизни продвигаться, наверное, подойдет еще больше.
А. Венедиктов — Даст возможность расти, даст возможность занимать посты.
Н. Басовская — И он впал в это самое обольщение и дальше его жизнь оставшаяся, недлинная и неотделимая от основных этапов знаменитой и страшной революции. 17 июля 1791 года — знаменательнейшее событие, массовое выступление народа, простых людей на Марсовом поле, генерал Лафайед, к революции примкнули, по началу, и знатные люди, граф Мирабо, генерал Лафайед, командующий войсками, революционными войсками, приказывает расстрелять мирную манифестацию, которая говорит, в чем смысл этого выступления был?, ну где же результат? Ведь в революции всем всего хочется очень быстро.
А. Венедиктов — Сразу.
Н. Басовская — Сейчас же. Где изменения нашего уровня жизни? Почему в стране наступает голод, как всегда во время революционного хаоса? Почему враги начинают обступать революционную Францию? А мы хотим, ну по знаменитому будущему гимну «Кто был ничем — тот станет всем», мы хотим так. И Лафайед приказывает расстрелять мирное шествие. По слухам, Дантона там не было, то есть ,его там не было точно...
А. Венедиктов — Он еще не очень видный, да?
Н. Басовская — Он еще не определился до конца. И даже была версия, что он в это время отправлялся в Англию, всегда подозрительно, почему в Англию...
А. Венедиктов — На полгода
Н. Басовская — ...от врагов. И вел переговоры с теми, кто потом будут политиками, которые будут помогать приостановить, пытаться приостановить эту революцию. Но, вернувшись, он снова включается в революционную деятельность, избран заместителем прокурора Коммуны, объявляет, что он за Конституцию и пока не против короля. Потому, что Людовик XVI пока «играет» с революцией в безнадежную игру, что он, король, встанет сам гарантом новой революционной конституции, у него нет выхода и пока Дантон против того, чтобы короля снести, уничтожить, казнить.
А. Венедиктов — Он пока монархист
Н. Басовская — Он монархист. Его всю жизнь подозревали в том, что в глубине своей души он монархистом и остался. И я вполне это допускаю. Тем умеренным монархистом, которыми готовы были стать жерандисты, хотя Дантон — член якобинского клуба, с лицом, суровым, как свобода. Боже, куда красивей! «Я имел счастье родиться». Я имел счастье — у кого что болит, тот о том и говорит, — народ сказал. «Я имел счастье родиться не в среде привилегированных». Конечно, комплекс, он хотел бы им быть. И этим спас себя от вырождения. «Я сохранил всю свою природную силу, создал сам своё общественное положение, не переставая при этом доказывать, как в частной жизни, так и в избранной мною профессии, что я умело соединяю хладнокровие и разум с душевным жаром и твердостью характера». И вот такой человек, который сам себя охарактеризовал и на основе, в том числе этой характеристики, из заместителя прокурора он продвигается дальше, он становится Министром юстиции революционного правительства.
А. Венедиктов — Вот это важный элемент. Вот, казалось, достиг всего. Вот Министр, как Министр короля...
Н. Басовская — Трагическое достижение
А. Венедиктов — Ну, трагическое достижение, но для него достижение.
Н. Басовская — Быть Министром юстиции, заведовать правосудием в революционную пору, в эру беззакония, любая революция — это эра, когда еще могут рождаться новые законы, но они еще не родились и, тем более, не утвердились. А старые уже сломаны. И вот, быть Министром юстиции, быть Министром, который объявляет — я гарант Конституции, теперь я буду её защищать, раз, в общем, с королем не получилось, близится казнь короля. Дантон боится впрямую говорить, что он против его казни, он занимает какую-то такую, аккуратную позицию. Он — Министр юстиции и он инициатор одного важнейшего...
А. Венедиктов — Закона
Н. Басовская — ...демократичнейшего прекращения деления граждан французских на основе имущественного ценза. Он за то, чтобы избирательное право во Франции стало всеобщим, конечно, исключая женщин, это еще... до этой идеи никто не дорос.
А. Венедиктов — Важно сказать это.
Н. Басовская — До этой идеи никто не дорос. Но, что всё мужское население с определенного возраста имеет одинаковую возможность, а до этого был строжайший имущественный ценз, который, первый этап французской революции, а именно жерандисты, принимали. Дантон — инициатор того, чтобы отменили и этот закон, это деление отменено и это его реальнейшее деяние, действительно, в разумном, хотя и в революционном, но разумном направлении.
А. Венедиктов — Наталья Ивановна, здесь бы я хотел сделать шаг назад, или шаг в сторону. Именно в это время начинают возникать слухи о его коррупции, как Министра.
Н. Басовская — Безусловно
А. Венедиктов — Именно в это время он покупает в своем родном Арси-Серо замок. Реально, не дом, а замок. Или почти замок.
Н. Басовская — И еще кое-что.
А. Венедиктов — Откуда деньги? Откуда у революционера деньги? Откуда?
Н. Басовская — Несколько домов. Самых разнообразных
А. Венедиктов — У него семья, у него уже два сына...
Н. Басовская — Да. Семья растет, деньги нужны
А. Венедиктов — Вот откуда у него деньги? Вспомним, как жил Робеспьер, которого называли чудовищем, неподкупным, да?
Н. Басовская — И совершенно справедливо
А. Венедиктов — А Дантон — по-другому.
Н. Басовская — Как Дантон ответил на эти обвинения, которые потом стали официальными? Не слухи, а перед его падением, в конце жизни его обвинили, с этого всё началось, в корысти, во взяточничестве. И он ответил, но, я бы сказала, художественно. «Я продавался не фактически. Я, люди моего покроя неоценимы, их нельзя купить». Есть разнообразные версии, откуда у него взялись деньги. Самое, конечно, простое, что брал взятки от английского правительства, от короля, от сторонников короля, есть более сложные, что при расходовании средств, государственных средств, революционного государства, кое-что уходило неизвестно куда, по тому же Министерству юстиции. А объяснения были простые — на секретные, острые нужды революции.
А. Венедиктов — На секретные фонды. Так называемые секретные фонды.
Н. Басовская — И тут могло скрыться все, что угодно. И есть самая здравая, я ее вычитал как бы между строк, но у Левандовского это проходит, что он брал, брал, брал он деньги от тех, кто хотел подкупить его красноречие, поставить его в каком-то реальном деле на свою сторону, ну, в общем, в качестве союзника, но он не выполнял до конца то, что обещал. Оставался при этом Дантоном. Он не становился послушным орудием тех, у кого он мог взять какое-то, скажем так, вспомоществование. И тогда вот этот его художественный ответ «люди моего покроя неоценимы», он становится точным фактическим. «Меня нельзя купить», я могу взять деньги, но это не значит, что я куплен. Более твердых ответов нет. В историографии просто есть несколько течений, и во французской либеральной историографии...
А. Венедиктов — Но, все равно, объяснение о том, что он, кстати, совершенно открыто покупал эти дома...
Н. Басовская — Совершенно открыто покупал, на имена родственников, очень такой...
А. Венедиктов — Тестя, тещи...
Н. Басовская — ...старинный приём. Сёстры. То говорил, что он получил деньги от сестры, то покупал на имя какого-то дальнего родственника. Все было, так сказать, в подлунном мире. И доказать... чтобы доказать это нужны были какие-то специальные комиссии, тщательные исследования. Этого не было. И те его сторонники, которые всячески его выгораживали в историографии, они говорили — на процессе Дантона не было ни одного документа, который бы доказал, что он что-то присвоил.
А. Венедиктов — Это правда. Документов не было.
Н. Басовская — Воистину, это так. А потому, раз не было, вот я на этом бы художественном объяснении и остановилась бы, хотя он брал. Уверена, что брал.
А. Венедиктов — Я бы сделал еще один шаг в сторону от его отношениям, как Вы сказали, к попам и церкви. Вот я внимательно прочитал всё, что я смог найти, нашел одну удивительную вещь. Когда он уже был Министром, у него умирает его любимая жена Габриель. А Дантон в это время ездит в армию, ездит по Франции. Мать его троих детей, старший сын умер, у него два мальчика осталось, умирает Габриель и он, через несколько месяцев после ее смерти, пытается жениться на еще одной женщине, в которую влюбился и потерял голову.
Н. Басовская — Совершенно верно. Но перед этим он проявил такое горе по умершей, что, опоздав дня на четыре на похороны, приказал эксгумировать ее тело, порыдал над эксгумированной, казалось, что он убит горем и через три месяца, не полных, кажется, или четыре, женится на новой красавице.
А. Венедиктов — Но там была история. Вы сказали про священника...
Н. Басовская — Она так хороша была.
А. Венедиктов — История была в том, что эта девушка очень плохо относилась к революции
Н. Басовская — И вся ее семья
А. Венедиктов — Да. Ненавидела. И она, не любя Дантона, но, отказать всемогущему Министру юстиции, который на плаху может послать ее родителей, невозможно. И она поставила ему, казалось бы, невыполнимое условие. А условие такое. Исповедаться перед неприсягнувшим священником.
Н. Басовская — Священник, который не присягнул революции
А. Венедиктов — А этих священников казнили, вообще. И вот Министр юстиции революционного правительства находит такого священника, история сохранила его имя
Н. Басовская — Который жил нелегально
А. Венедиктов — Нелегально. Естественно, он с помощью тайной полиции, находит этого священника, появляется у него дома и исповедуется. И получает согласие от него, неверующий, на брак с этой Лиз. Любовь! Крепкий человек, сильный человек, мужественный человек. Любой доносчик донес бы Робеспьеру — и голова слетела бы сразу.
Н. Басовская — Да, он смелый. Он, конечно, был отчаянно смел и это сказалось в его судьбе. Я хотела бы привести опять несколько маленьких, маленьких примеров того, как он, в частной жизни такой порывистый и очень эмоциональный, он пытался в этой своей общественной деятельности остаться между правосудием и революцией. 1792 год, он Министр. Страшное дело! Идет борьба между умеренным крылом революции и крайними. Но не самыми крайними, но оголтелыми якобинцами, еще более крайними будут эбертисты, бешеные, всех их казнят, они все друг друга казнили. Он взывает к народу и говорит: «Вы сделали то, что нужно, но теперь остановитесь! Остановитесь! Восстание кончилось, начался Закон. И я — ваш защитник, являюсь его олицетворением. Не волнуйтесь, вас никто не тронет. Я, Министр юстиции, отвечаю за всё». Конечно, наивно и нереально было остановить вот эту нарастающую и становящуюся все более страшной, схватку и, в конце концов, Дантону ведь пришлось сделать выбор. Прежде всего, он сыграл... и вот опять, оценить этот выбор трудно. Париж оказался в кольце врагов, 1792 год. Прусская армия наступает на Париж, она уже рядом. Есть несколько других... Англия готова, совершает телодвижения антифранцузские Испания, всё! В кольце. Родина в опасности. Что предлагает Дантон? Какие шаги предпринимает? Два противоположных. Один, который сделал тоже его имя, по-своему, бессмертным, он произнес такую речь, смелость, смелость и еще раз смелость — и Франция будет спасена. Навсегда остался как лозунг. Но как гарантировать, как обеспечить, чтобы все стали? Всем встать стеной вокруг Парижа и защитить его. Он, Министр юстиции, предложил смертную казнь для всех, кто уклоняется от участия в обороне. Прямо сразу — смертную казнь. И это вызвало массовые казни без всякого суда заключенных в тюрьмах. Говорят, что было казнено, примерно, полторы тысячи человек без всякого суда. Всё! Нет Министра юстиции. Нет юстиции, нет правосудия.
А. Венедиктов — Потому, что есть революционный Министр юстиции
Н. Басовская — Да. Он сам уже понимает, что никакой он не Министр. Это уже трибун, глашатай...
А. Венедиктов — Это улица, это не Министр. Он на улице
Н. Басовская — И в то же время он не представитель тех, кого во Франции называли санкюлотами. Санкюлоты — буквально — те, кто не имеют, не носят знаменитых, популярных тогда бархатных, укороченных штанов. Это одежда аристократии.
А. Венедиктов — Кюлоты
Н. Басовская — Да. Под коленом они завершаются, а дальше — шелковые чулки. А простолюдины носят грубые длинные брюки, штаны, простые очень. И вот те, кто без кюлотов, санклютот — это уже самая голытьба, самая нищета. И она, она подталкивает революцию всё время, она несколько раз сработала мотором и всё ждет, что для них сделано? Кое-что сделано. Были ограничения цены на хлеб, ну, чтобы они не умерли, но не больше же. Отменен вот этот имущественный ценз, они могут избирать, быть избранными, но ведь их не изберут, изберут этих величайших ораторов, умников, образованных. Сначала избирали революционно настроенных аристократов, теперь вот этих умников, которые вдохнули и хлебнули просвещения, но не их же, кюлотов! А они по-прежнему ждут, когда же что-нибудь случится. И Дантон никогда не был и ни на минуту не стал их вождем.
А. Венедиктов — Или вождем бешеных, были же еще бешеные, так называемые.
Н. Басовская — Да. Конечно. Он всегда против. Он всегда за некоторую умеренность. Потом он подведет очень скоро этому итог на пороге конца своей жизни. И он, и его сторонники, получают уже на пороге 1793 года, года якобинской диктатуры, новое прозвище — Снисходительные.
А. Венедиктов — Оскорбительное тогда. Это было оскорбительное, это как предатели
Н. Басовская — Смертельно опасное.
А. Венедиктов — Опасное. Правильное слово. Опасные.
Н. Басовская — К чему они снисходительны? Они против казни жерандистов.
А. Венедиктов — Значит контрреволюционеры.
Н. Басовская — Всё. Ты не за то, чтобы гильотина стучала непрерывно, ты хочешь, чтобы были паузы в этом изумительном звуке? Значит, ты снисходительный, значит — ты враг. И с другой стороны, этих же, снисходительных интересы санкюлотов не волнуют, они оказываются где-то между, где-то постепенно в пространстве, которое, постепенно становится безвоздушным. Его те, кому он по сути был близок, это, конечно жерандисты Брессо, Верньё, Кондорсе — это очень умные, это очень образованные, это очень толковые люди, они в заточении, их вот-вот казнят. А, по сравнению с Робеспьером, Маратом, Сен-Жюстом, он слишком буржуазен. И действительно, Робеспьер, ну страшно похож на Владимира Ильича Ленина, тоже провинциальный адвокат, тоже со склонностью к индивидуальному аскетизму, тот в жилетке знаменитой, тот — скромный образ жизни, ему ничего не надо, в отличие от Дантона, зачем ему дворец? И Ленин живет достаточно скромно. И другое. Они получают высшее наслаждение от другого богатства. Власть, как таковая. Возможность распоряжаться жизнями людей. Они никогда не сказали и не могли бы сказать так, как сказал Дантон в последние дни своей жизни — «Мне больше нравится быть гильотинированным, чем гильотинировать других». Вот! Вот его слабость. Вот эта черта снисходительного.
А. Венедиктов — Но в 1793 году у них еще альянс и мы знаем замечательную книгу Гюго «1793 год» У революции три головы — Дантон, Марат и Робеспьер. Одна убита. Шарлота Карде убила, отомстила
Н. Басовская — Подосланная жерандистами как бы...
А. Венедиктов — Ну вот... Робеспьер и Дантон — две головы осталось у революции.
Н. Басовская — Здесь все головы пропадут и погибнут. Дантон защищал, в свое время, Марата, не дал арестовать его в самом начале революции. Робеспьер, при первых нападках на Дантона, защитил его и Демулена, его лучшего друга, Камила Демулена, журналиста. Почему? Потому, что в ту минуту ему надо было жар Дантона направить против Эбера и тех, кто за санкюлотов как раз, бешеных
А. Венедиктов — Против бешеных
Н. Басовская — Сначала был Ру — вождь «бешеных», но Эбер — это близко к этому. Покончить вот с этими, срубить эти головы. А друзья Дантона — более умеренные люди...
А. Венедиктов — Снисходительные
Н. Басовская — ...но все революционные. Это и Камил Демулен, это и великий художник де Ла Круа, который был очень жаден до денег и очень был похож чем-то на Дантона. И, как говорят во многих оргиях вместе с Дантоном по Парижу погулял, при всей буржуазной семейной жизни Дантона. И конец их неизбежен. Занавес вот-вот опустится. И становится ясно, что ему остается или бежать, то, от чего он отказался, или сложить свою буйную, по-настоящему буйную и необычную голову на плахе, как все.
А. Венедиктов — Но он до конца не верил. Он до конца не верил, что Робеспьер осмелится его арестовать, что его осмелятся осудить, что его осмелятся казнить. И даже, когда его уже вели на плаху после процесса, он пытался поднять толпу.
Н. Басовская — Он непрерывно ругался, придавал всех проклятиям, Демулен плакал, а он ругался. Он никогда не падал духом и, конечно, на плахе, он уже доказал, что он очень сильный человек. Их было 15 человек, после инсценировки суда. Его казнили последним, 15-м. он должен был слышать, как 14 раз стукнула гильотина и отлетели головы всех его друзей. Он хотел поцеловать, бросился целовать Камила Демулена, перед тем, как тому отрубят голову. Палач сказал: «Запрещено». Дантон ответил: «Смешной человек! Кто запретит нашим головам поцеловаться через несколько секунд в корзине?». То есть, он сохранял совершенно потрясающее самообладание. Когда его везли мимо дома Робеспьера, он крикнул: «Я жду тебя! Мы скоро встретимся!»
А. Венедиктов — Так оно и случилось.
Н. Басовская — И они встретились очень скоро, меньше чем через четыре месяца, причем, Робеспьер был казнен уже без всякого суда. Здесь была, хотя бы инсценировка суда. И перед самым падением занавеса он понял всё. Он сказал: «Я заговорщик. Моё имя причастно ко всем актам революции — к восстанию, революционной армии, революционным комитетам, комитету общественного спасения, наконец, к этому трибуналу, я сам обрек себя на смерть и я — умеренный?» В этом изумлении он и сложил свою буйную, но, по-своему примечательную и замечательную голову.
А. Венедиктов — Наталья Ивановна Басовская в программе «Всё так». До встречи через неделю.
РЕКЛАМА
Вы слушаете «Эхо Москвы», это программа «Всё так», Наталья Ивановна Басовская, добрый день.
Наталия Басовская — Добрый день
А. Венедиктов — Я Алексей Венедиктов, сегодня мы говорим о Дантоне, я хочу Вам сказать, я нашел, каким образом Дантон был упомянут во время предвыборной кампании французский Президентов, вот сейчас, буквально, один из исследователей написал: «На самом деле, для французов нет большой разницы между Саркози и Руаяль, оба системные, сегодняшние выборы — это соревнование символов. За Саркози — традиция Де Голля, Клемансо, Тьера, Наполеона, Ришелье, за ней — признаки Леона Блюма, Луи Блана, Жаре, Сеганбе, Талимантино и Дантона. Он наследник шуанов, она — якобинцев. Так французская история вторгается в предвыборную кампанию нынешних французских политиков.
Н. Басовская — Ну что ж, очень интересно иметь это ввиду, потому, что оценки Дантона в истории чрезвычайно противоречивы. Революция, в которой он прославился и проявил себя, была названа «Великой» Владимиром Ильичом Лениным. Французы ее великой не называют. Ибо, если и была великой, то великой трагедией. Они называют просто революцией, даже в сегодняшней книжке название переведено не правильно, в той, которую разыгрываем. Французская революция XVIII века, конца XVIII века, вот великая трагедия — да! И в этой великой трагедии, где было много ролей, среди тех, кто был на первых ролях, был, безусловно, Жорж Дантон.
А. Венедиктов — Причем, он играл, он был актером революции.
Н. Басовская — Он был выдающимся, великим актером. Как трактовали его в истории, прежде чем перейти к его жизни. Противоположно. Благородный трибун, циник и манипулятор мнением народным, революционер, тайный монархист, юрист и адвокат, сторонник реформ и правосудия, слово «правосудие» в его жизни очень важное, один из основателей революционных трибуналов...
А. Венедиктов — Террор
Н. Басовская — ...которые есть противоположность нормальному правосудию. И, наконец, крал революционные бюджетные деньги или не крал? Брал взятки у всех, кого можно, начиная с короля, или не брал? И этот вопрос, надо сказать честно, по сей день, в какой-то мере, остается открытым. Но версия в своей трактовке у меня есть. Со временем, надеюсь, они прозвучит.
А. Венедиктов — И у меня есть.
Н. Басовская — Будет интересно их сличить. Нам будет очень интересно. Но, впрочем, мне всегда с Вами разговаривать интересно. Я должна сказать, что в этой великой драме, называемой Французская революция, Дантон вызывает такие же противоречивые чувства, как вот в этих оценках, которые я огласила. Оценки эти неслучайны, они закономерны. Среди них есть крайне предвзятые, ибо человек есть человек, но, в целом, вырастает фигура, вот такая яркая и не позволяющая окрасить себя в один цвет. А он, собственно, сам, великий мастер изречений, одно из которых угадывают наши слушатели, совершенно правильно на пороге смерти себя оценил. Сказал палачу: «Покажи мою голову народу, после того, как она упадёт с плеч, ибо она этого заслуживает». Он не сказал на прощание: «Я хороший, я плохой», он сказал: «Я останусь в Истории». И в этом он не ошибся. Но вот начало его жизни, частной жизни, биографии, ничего такого не предвещало. И, кстати, стартовые возможности у него были очень маленькие. Родился 26 октября 1759 года, в маленьком захолустном французском городке Арси-сюр-Об, то есть городок Арси на реке Об, в Шампани. Маленький, захолустный, ничем не заметный, со временем он всё больше и больше, к концу своей жизни, а конец его жизни — это ему 35 лет, к концу своей жизни он всё больше любил это место Арси именно за тихую речку, за красивые леса, за спокойствие. Пять лет последние его жизни не знали спокойствия и вот под занавес его тянуло к этой тишине. Отец — судейский чиновник, предки отца — из крестьян, в Шампани, многие поколения были людьми с мозолистыми, узловатыми руками, которые пахали эту землю, способную дать хороший урожай, но в неё надо вложить очень большие усилия, чтобы это получилось. То есть, из крестьянской среды. Затем у него был отчим, отец очень рано умер, мелкий буржуа, чуть-чуть, на полступенечки выше, вот так его жизнь чуть-чуть приподнимала на заре революции буржуазной. Мать, Мадлен Камюс, нежно любил её всю жизнь, из той же, мелкобуржуазной, семьи. Жорж Жак был четвертым ребенком и детство его было тоже самым малопримечательным. Чем он немножко выделялся из этой обычной, вот этой деревенской, ребятни? Драчун был великий. Обладал большой физической силой с детства, потом таким богатырем вырос, очень любил животных, но любил в определенном смысле — возиться с ними, и найдя крупное животное, с ним подраться. Например, с быком, с вепрем, всё лицо его было в шрамах, еще перенес оспу и лицо было со следами оспы. Кряжистый, израненное лицо, удивительно некрасивый, все его портреты и гравюры, созданные позже, благообразят его как могут, но есть первоисточник — рисунок с натуры, сделанный великим Давидом, и там видно, что, в сущности, физически, если есть желание, можно сказать — уродливое лицо...
А. Венедиктов — Чудовище
Н. Басовская — ... или на редкость некрасивое лицо
А. Венедиктов — Его называли чудовищем его политические противники не только потому, что он был чудовищем в политическом смысле для них, но они играли в политической борьбе на его внешнем облике.
Н. Басовская — К нему это хорошо приставало, потому, что внешний облик, абрис, был очень походящим. При этом — громовой голос, кряжистая, очень сильная фигура и, как выяснилось, другие таланты, которые не выражаются, не запечатлеваются на лице. Школу он еле закончил, учиться ему, вроде бы, было неинтересно. Всё, что он потом изучил, а он изучил, он достиг, в основном, самообразованием. Хотя, сначала его отдали в 1771 году в Духовную семинарию в городе Труа, это уже не такое захолустье
А. Венедиктов — Ну, это понятно. Для того, чтобы карьеру делать четвертому сыну, а как можно было сделать в Королевстве Франция из-за этого мелкого буржуа, карьеру. Армия, или духовенство.
Н. Басовская — Для людей этого происхождения это был самый единственный реальный путь куда-то ребенка продвинуть. А вот продвигать им уже хотелось, Франция внутри уже буржуазна, но это надо конституировать, это надо привести внутреннее содержание в соответствие с законами и вот революция как будто бы этим и занята и она это делает. Только методами страшными, трагическими, я уже как-то говорила и повторюсь, что может быть страшнее революции? Только другая революция. Но ребенок еще этого не знал, юноша поступил в Духовную семинарию, проучился там год, ему очень не нравилось, сказать, чтобы он родился, в глубине души, по устройству натуры был как-то антиклерикален. Не тянуло его совершенно, его раздражали... он потом говорил: «Попы всяческие меня раздражают, что протестантские, что католические», не нравятся ему, ни культ этого высшего существа, который насаждали некоторые деятели французской революции, он был против этих культов, ритуалов и через год ему удалось оттуда вырваться, добиться перевода в колледж более светский, хотя его тоже направляли священники, но, все-таки, там было посвободней. Он там занялся античным красноречием и изучением жизни таких мыслителей, как Тит Ливий, Плутарх. Это оказало потом на него большое влияние, тот факт, что он добавил к своим природным данным приемы великой античной риторики, сыграл потом в его жизни очень заметную роль.
А. Венедиктов — Его, действительно, речи обращали внимание. Вообще, во время революции был культ ораторского искусства, а он был одним из самых видных людей.
Н. Басовская — Это было, как бы, состязание ораторов. Наряду с многим другим, что происходило во время этой революции, это было непрерывное состязание ораторов. И что меня поражает, они оставались, Дантон и его друзья, по крайней мере, Робеспьер — нет, они оставались ораторами до последнего шага своей жизни. Ступив на плаху, они говорили свои последние яркие речи, мысли, афоризмы. Вот любопытно, как очень известный французский историк Мишле написал о Дантоне, коротко-коротко. «Страшное лицо циклопа, жестоко изрытое оспой, напоминало лица из деревенских глухих углов, напоминая лукавых земляков добряка Ла Фантена». То есть, он увидел здесь сочетание какой-то античной, и вообще древней традиции вот этого внешнего урода с каким-то житейским разумом, мудростью, восходящей к французской традиции Шампаня. Таким он был и, повторяю, смотреть на гравюры, на которых изобразили его потом, или на то, как его в рисунках, уже в советских изданиях, «причесали», «припомадили», «пригладили», раз революционер — он должен быть привлекательным. Всё это — сплошная ложь. И очень много лжи окружает его фигуру. Читать сегодня книги советского времени, посвященные Дантону, и, вообще, французской революции, трудно без слез
А. Венедиктов — Ну, кроме Левандовского, всё-таки.
Н. Басовская — Левандовского читать можно, Манкфорда можно и нужно. Но тем тяжелее, когда ты встречаешь эти обязательные заклинания, которые они должны произнести, это прекрасные авторы, они написали хорошие книги, но вот время от времени — заклинания, обязательно похвалить якобинцев, обязательно сказать, что вот этот вот, в каком-то смысле вурдалак, Робеспьер...
А. Венедиктов — Мы еще про него сделаем.
Н. Басовская — Самый хороший из них. Это трагично. И обязательно «пнуть» Дантона, непременно, за то, что, какой безобразник, всё хотел революцию остановить! Именно то, за что стоило бы его воспеть. И может быть где-то он чувствовал, я приведу потом его последние слова о самом себе, он очень многое понял буквально перед тем, как опустился занавес его жизни. Образование. Образование Дантона — это интересная вещь. Колледж он, как-то, закончил, больше всего внеся самообразованием, не нравилось ему там, неинтересно было. Отправился в Париж, как все, на завоевание Парижа. Как все, провинциальные одаренные люди, люди из этого сословия, третьего сословия, называвшимся во Франции третьем сословием, податного сословия, за счет кого жили, раскошествовали аристократы. И скоро, скоро зазвучит клич «Аристократов — на фонарь». Но кто сказал, что они не заслужили этого? Конечно заслужили тем, как они не хотели видеть этой дикой пропасти, отделяющей те, кто деньги создает и богатство страны создает и тех, кто их потребляет, и потребляют в объемах, в размерах непомерных, уже тоже не человеческих.
А. Венедиктов — Ну вот, тогда Дантон не был, все-таки, революционером...
Н. Басовская — Ни сколько
А. Венедиктов — ...он просто хотел сделать карьеру и стремился в Королевский Совет.
Н. Басовская — Ни сколько! Он очень хотел нормальную буржуазную карьеру. Прибыл в Париж, ему предложили быть переписчиком бумаг, он сразу проявил свой характер в Прокуратуре Королевской, он сказал: «Что? Я появился в Париже не для того, чтобы переписывать бумаги» И это человек, к которому...
А. Венедиктов — Я вам не Акакий Акакиевич
Н. Басовская — ...к которому он пришел, сказал, не помню имени этого нанимателя, работодателя, «Ох, люблю наглецов!» и взял его к себе на службу чуть-чуть более почетную, чем переписывание бумаг. Довольно скоро Жорж понял, что надо продолжить своё самообразование, его любимыми авторами стали, чтением, труды достойнейших людей — Монтескье, Руссо, Дидро, особенно любил последнего. Штудировал энциклопедию знаменитую, просвещенческую энциклопедию Франции, очень любил литераторов французских, замечательных, этой эпохи — Карнеля, Мольера, зачитывался Шекспиром, — проскользнуло в воспоминаниях о нем. То есть, он ваял себя, ваял. Но понял, что без диплома-то никак. А диплома университетского нет. Он хотел буржуазную карьеру, он готов был быть на службе короля, продвигаясь за счет своих личных талантов. И вот он уезжает в Реймс, откуда подозрительно быстро возвращается с университетским дипломом. В это время продажа университетских дипломов, конечно, осуществлялась другими, вероятно, методами, чем в другие эпохи, не будем ни в кого тыкать пальцем. Но осуществлялось. Наверное, поскольку не было подземных переходов, там не стояли люди с табличкой «Дипломы, удостоверения» и так далее, и справки, как-то по другому и никто не видел как, но в городе Реймсе, в городе коронации французских королей, Дантон что-то предпринял и вернулся с университетским дипломом, пройдя свои «университеты» своим, индивидуальным путем предварительно. И вернулся, и сменил имя. Вот любопытно, какой он разнообразный, какой он противоречивый, какой живой. Он стал именовать себя, он внес маленькие изменения — д-Антон.
А. Венедиктов — Как д-Артаньян, через апостроф д
Н. Басовская — Добавил себе «д» по французски. То есть, я — из дворян. Очевидно, что никакого отношения его род к дворянству не имел и он понимал, что всем это очевидно, но вот он из тех, кто пробивал стену именно лбом, или своим огромным кулаком и вот очередной кулак — «а я д-Антон». Если бы он знал, какую роль ему предстоит играть в революции, наверное, он такого бы не делал...
А. Венедиктов — Ну, откуда же он мог знать-то?
Н. Басовская — Но еще не грянула, еще не штурмовали Бастилию.
А. Венедиктов — Наталья Ивановна Басовская. Мы говорим о Дантоне, д-Антоне, во-всяком случае..
Н. Басовская — Побыл таким
А. Венедиктов — Недолго побыл таким, но тут громыхнуло. И, вообще, удивительно, что прожил он всего 35 лет. Ну, а об остальном — сразу после новостей.
НОВОСТИ
А. Венедиктов — 13 часов 33 минуты, я хочу объявить наших победителей, тех, кто получит книгу Джорджа Ленотра «Повседневная жизнь Парижа во времена Великой революции», или во времена революции, издательство «Молодая Гвардия». Я напомню, кстати, что Джорд Ленотр известен тем, что написал книгу «Повседневная жизнь Версаля во времена французских королей» и так, и так. А наши победители, кто правильно ответил первыми о том, что Дантон перед своим арестом заявил, что «Нельзя унести Родину...», когда ему предлагали бежать, «на подошвах своих сапог», или «на подошвах своих башмаков» — и то, и другое — правильно. Победители — Александр чей телефон начинается на 360, Марина — 402, Илья — 370, Надежда — 653, Сергей — 610, Владислав — 964, Инна — 287, Тоня — 130, Усман — 796, Андрей — 715, Юрий- 794, Мария — 205, Илья — 460, Ксения — 091, Владимир — 016, Игорь — 548, Елена — 783, Павел — 378 и Лев — 822. «Нельзя унести Родину на подошвах своих сапог».
А. Венедиктов — Жорж Дантон возвращается в Париж и делает карьеру, благодаря своему диплому. А революция близка.
Н. Басовская — Ведет себя очень буржуазно. Ничто пока не предсказывает, что он будет в этой революции, ни в коем случае, он хотел встроиться в этот предреволюционный режим, он очень буржуазно женился, его жена — дочь состоятельного владельца ресторана, очень небедного человека, по имени Изабель. При этом брак по любви, она ему очень нравится. Это не значит, что он не будет ей изменять сколько угодно, но она ему очень нравится, она очень мила, очень хороша и очень хорошо приданное и очень даже хорошо, что у тестя можно занять большие деньги, для чего? Он покупает, про диплом мы точно не знаем, но он официально покупает должность.
А. Венедиктов — Они продавались, это важно, это было легально.
Н. Басовская — Это было нормальная практика, он купил должность адвоката при королевских Светах. Что такое, эти королевские Советы, что такое такая должность, каков смысл его деятельности, той тропы, той стези, на которую он встал буквально накануне штурма Бастилии? Это — помогать консультациями, подготовкой документов людям, обращающимся к нему, людям состоятельным, крестьянине туда не обращались, ибо они не имели никакой существенной собственности, они были держателями, они платили ренту, там вполне феодальное еще было, с феодальными пережитками хозяйство сельское. А вот обращались буржуа, которые хотели закрепить свою собственность и аристократы подтвердить свои какие-то наследственные права, с кем-то в споре выиграть, то есть, совершенно буржуазная деятельность как бы на страже режима, и, вступая в эту должность, Дантон произнес традиционную адвокатскую речь, это тоже была обычная практика, избрав такую тему: «О политическом и моральном положении страны в отношении к правосудию». Речь завершалась вот такой фразой, двумя фразами. «Горе тем, кто провоцирует революцию. Горе тем, кто её делает». Не представлял пока Жорж, что он будет втянут, вовлечен, с восторгом включится именно в революцию. Но горе тем и тому, ему, Жоржу Дантону, кто её делает.
А. Венедиктов — 28 лет ему.
Н. Басовская — Молодой, энергичный, полный планов, готовый к очень активной деятельности. И всё, в общем-то сломалось 14 июля 1789 года. Штурм Бастилии. Живой, откликающийся на всё, эмоциональный Дантон, когда-то юношей, подростком он так хотел посмотреть на коронацию короля Людовика XVI, которого скоро казнит эта революция, юного короля, вся Франция возлагала на него большие надежды и юноша Дантон тоже, «а вот придет к власти молодой на смену дряхлому XVI-му Людовику, всё будет хорошо, он так хотел! Он отправился в Реймс со своими приятелями, чтобы хоть что-то увидеть, конечно, их внутрь не пустили, но они пробивались сквозь толпу, сколько могли, чтобы хоть как-то близко быть к сильным мира сего, к королям. А теперь штурм Бастилии. Событие противоположное. Народ захватывает этот символ королевского абсолютизма Франции, несправедливости. Дантон в своём квартале, в своём районе, дистрикте, в котором он живет в Париже, человек энергичный, замеченный и его уже избрали в такую, народную гвардию, которая тут же формируется в помощь революции. И он уже капитан отряда этой национальной...конечно страшно видеть революцию. Сломалась жизнь, сломалась эпоха и он хочет быть ровно там, где это произошло. Его чуть не наказали за это очень серьезно, но в революционную эпоху простили. И он очень быстро заговорил революционным языком, не тем, «Горе тем, кто готовит революцию», не языком юриста, который стоит на защите законов, вступает в якобинский клуб, избран депутатом коммуны, он вовлечен в этот водоворот и вовлечен с удовольствием, с интересом и верой в то, что здесь, в этой революции, родится, наверное, какая-то другая Франция, которая ему, Дантону, энергичному, умному, способному, умеющему в этой жизни продвигаться, наверное, подойдет еще больше.
А. Венедиктов — Даст возможность расти, даст возможность занимать посты.
Н. Басовская — И он впал в это самое обольщение и дальше его жизнь оставшаяся, недлинная и неотделимая от основных этапов знаменитой и страшной революции. 17 июля 1791 года — знаменательнейшее событие, массовое выступление народа, простых людей на Марсовом поле, генерал Лафайед, к революции примкнули, по началу, и знатные люди, граф Мирабо, генерал Лафайед, командующий войсками, революционными войсками, приказывает расстрелять мирную манифестацию, которая говорит, в чем смысл этого выступления был?, ну где же результат? Ведь в революции всем всего хочется очень быстро.
А. Венедиктов — Сразу.
Н. Басовская — Сейчас же. Где изменения нашего уровня жизни? Почему в стране наступает голод, как всегда во время революционного хаоса? Почему враги начинают обступать революционную Францию? А мы хотим, ну по знаменитому будущему гимну «Кто был ничем — тот станет всем», мы хотим так. И Лафайед приказывает расстрелять мирное шествие. По слухам, Дантона там не было, то есть ,его там не было точно...
А. Венедиктов — Он еще не очень видный, да?
Н. Басовская — Он еще не определился до конца. И даже была версия, что он в это время отправлялся в Англию, всегда подозрительно, почему в Англию...
А. Венедиктов — На полгода
Н. Басовская — ...от врагов. И вел переговоры с теми, кто потом будут политиками, которые будут помогать приостановить, пытаться приостановить эту революцию. Но, вернувшись, он снова включается в революционную деятельность, избран заместителем прокурора Коммуны, объявляет, что он за Конституцию и пока не против короля. Потому, что Людовик XVI пока «играет» с революцией в безнадежную игру, что он, король, встанет сам гарантом новой революционной конституции, у него нет выхода и пока Дантон против того, чтобы короля снести, уничтожить, казнить.
А. Венедиктов — Он пока монархист
Н. Басовская — Он монархист. Его всю жизнь подозревали в том, что в глубине своей души он монархистом и остался. И я вполне это допускаю. Тем умеренным монархистом, которыми готовы были стать жерандисты, хотя Дантон — член якобинского клуба, с лицом, суровым, как свобода. Боже, куда красивей! «Я имел счастье родиться». Я имел счастье — у кого что болит, тот о том и говорит, — народ сказал. «Я имел счастье родиться не в среде привилегированных». Конечно, комплекс, он хотел бы им быть. И этим спас себя от вырождения. «Я сохранил всю свою природную силу, создал сам своё общественное положение, не переставая при этом доказывать, как в частной жизни, так и в избранной мною профессии, что я умело соединяю хладнокровие и разум с душевным жаром и твердостью характера». И вот такой человек, который сам себя охарактеризовал и на основе, в том числе этой характеристики, из заместителя прокурора он продвигается дальше, он становится Министром юстиции революционного правительства.
А. Венедиктов — Вот это важный элемент. Вот, казалось, достиг всего. Вот Министр, как Министр короля...
Н. Басовская — Трагическое достижение
А. Венедиктов — Ну, трагическое достижение, но для него достижение.
Н. Басовская — Быть Министром юстиции, заведовать правосудием в революционную пору, в эру беззакония, любая революция — это эра, когда еще могут рождаться новые законы, но они еще не родились и, тем более, не утвердились. А старые уже сломаны. И вот, быть Министром юстиции, быть Министром, который объявляет — я гарант Конституции, теперь я буду её защищать, раз, в общем, с королем не получилось, близится казнь короля. Дантон боится впрямую говорить, что он против его казни, он занимает какую-то такую, аккуратную позицию. Он — Министр юстиции и он инициатор одного важнейшего...
А. Венедиктов — Закона
Н. Басовская — ...демократичнейшего прекращения деления граждан французских на основе имущественного ценза. Он за то, чтобы избирательное право во Франции стало всеобщим, конечно, исключая женщин, это еще... до этой идеи никто не дорос.
А. Венедиктов — Важно сказать это.
Н. Басовская — До этой идеи никто не дорос. Но, что всё мужское население с определенного возраста имеет одинаковую возможность, а до этого был строжайший имущественный ценз, который, первый этап французской революции, а именно жерандисты, принимали. Дантон — инициатор того, чтобы отменили и этот закон, это деление отменено и это его реальнейшее деяние, действительно, в разумном, хотя и в революционном, но разумном направлении.
А. Венедиктов — Наталья Ивановна, здесь бы я хотел сделать шаг назад, или шаг в сторону. Именно в это время начинают возникать слухи о его коррупции, как Министра.
Н. Басовская — Безусловно
А. Венедиктов — Именно в это время он покупает в своем родном Арси-Серо замок. Реально, не дом, а замок. Или почти замок.
Н. Басовская — И еще кое-что.
А. Венедиктов — Откуда деньги? Откуда у революционера деньги? Откуда?
Н. Басовская — Несколько домов. Самых разнообразных
А. Венедиктов — У него семья, у него уже два сына...
Н. Басовская — Да. Семья растет, деньги нужны
А. Венедиктов — Вот откуда у него деньги? Вспомним, как жил Робеспьер, которого называли чудовищем, неподкупным, да?
Н. Басовская — И совершенно справедливо
А. Венедиктов — А Дантон — по-другому.
Н. Басовская — Как Дантон ответил на эти обвинения, которые потом стали официальными? Не слухи, а перед его падением, в конце жизни его обвинили, с этого всё началось, в корысти, во взяточничестве. И он ответил, но, я бы сказала, художественно. «Я продавался не фактически. Я, люди моего покроя неоценимы, их нельзя купить». Есть разнообразные версии, откуда у него взялись деньги. Самое, конечно, простое, что брал взятки от английского правительства, от короля, от сторонников короля, есть более сложные, что при расходовании средств, государственных средств, революционного государства, кое-что уходило неизвестно куда, по тому же Министерству юстиции. А объяснения были простые — на секретные, острые нужды революции.
А. Венедиктов — На секретные фонды. Так называемые секретные фонды.
Н. Басовская — И тут могло скрыться все, что угодно. И есть самая здравая, я ее вычитал как бы между строк, но у Левандовского это проходит, что он брал, брал, брал он деньги от тех, кто хотел подкупить его красноречие, поставить его в каком-то реальном деле на свою сторону, ну, в общем, в качестве союзника, но он не выполнял до конца то, что обещал. Оставался при этом Дантоном. Он не становился послушным орудием тех, у кого он мог взять какое-то, скажем так, вспомоществование. И тогда вот этот его художественный ответ «люди моего покроя неоценимы», он становится точным фактическим. «Меня нельзя купить», я могу взять деньги, но это не значит, что я куплен. Более твердых ответов нет. В историографии просто есть несколько течений, и во французской либеральной историографии...
А. Венедиктов — Но, все равно, объяснение о том, что он, кстати, совершенно открыто покупал эти дома...
Н. Басовская — Совершенно открыто покупал, на имена родственников, очень такой...
А. Венедиктов — Тестя, тещи...
Н. Басовская — ...старинный приём. Сёстры. То говорил, что он получил деньги от сестры, то покупал на имя какого-то дальнего родственника. Все было, так сказать, в подлунном мире. И доказать... чтобы доказать это нужны были какие-то специальные комиссии, тщательные исследования. Этого не было. И те его сторонники, которые всячески его выгораживали в историографии, они говорили — на процессе Дантона не было ни одного документа, который бы доказал, что он что-то присвоил.
А. Венедиктов — Это правда. Документов не было.
Н. Басовская — Воистину, это так. А потому, раз не было, вот я на этом бы художественном объяснении и остановилась бы, хотя он брал. Уверена, что брал.
А. Венедиктов — Я бы сделал еще один шаг в сторону от его отношениям, как Вы сказали, к попам и церкви. Вот я внимательно прочитал всё, что я смог найти, нашел одну удивительную вещь. Когда он уже был Министром, у него умирает его любимая жена Габриель. А Дантон в это время ездит в армию, ездит по Франции. Мать его троих детей, старший сын умер, у него два мальчика осталось, умирает Габриель и он, через несколько месяцев после ее смерти, пытается жениться на еще одной женщине, в которую влюбился и потерял голову.
Н. Басовская — Совершенно верно. Но перед этим он проявил такое горе по умершей, что, опоздав дня на четыре на похороны, приказал эксгумировать ее тело, порыдал над эксгумированной, казалось, что он убит горем и через три месяца, не полных, кажется, или четыре, женится на новой красавице.
А. Венедиктов — Но там была история. Вы сказали про священника...
Н. Басовская — Она так хороша была.
А. Венедиктов — История была в том, что эта девушка очень плохо относилась к революции
Н. Басовская — И вся ее семья
А. Венедиктов — Да. Ненавидела. И она, не любя Дантона, но, отказать всемогущему Министру юстиции, который на плаху может послать ее родителей, невозможно. И она поставила ему, казалось бы, невыполнимое условие. А условие такое. Исповедаться перед неприсягнувшим священником.
Н. Басовская — Священник, который не присягнул революции
А. Венедиктов — А этих священников казнили, вообще. И вот Министр юстиции революционного правительства находит такого священника, история сохранила его имя
Н. Басовская — Который жил нелегально
А. Венедиктов — Нелегально. Естественно, он с помощью тайной полиции, находит этого священника, появляется у него дома и исповедуется. И получает согласие от него, неверующий, на брак с этой Лиз. Любовь! Крепкий человек, сильный человек, мужественный человек. Любой доносчик донес бы Робеспьеру — и голова слетела бы сразу.
Н. Басовская — Да, он смелый. Он, конечно, был отчаянно смел и это сказалось в его судьбе. Я хотела бы привести опять несколько маленьких, маленьких примеров того, как он, в частной жизни такой порывистый и очень эмоциональный, он пытался в этой своей общественной деятельности остаться между правосудием и революцией. 1792 год, он Министр. Страшное дело! Идет борьба между умеренным крылом революции и крайними. Но не самыми крайними, но оголтелыми якобинцами, еще более крайними будут эбертисты, бешеные, всех их казнят, они все друг друга казнили. Он взывает к народу и говорит: «Вы сделали то, что нужно, но теперь остановитесь! Остановитесь! Восстание кончилось, начался Закон. И я — ваш защитник, являюсь его олицетворением. Не волнуйтесь, вас никто не тронет. Я, Министр юстиции, отвечаю за всё». Конечно, наивно и нереально было остановить вот эту нарастающую и становящуюся все более страшной, схватку и, в конце концов, Дантону ведь пришлось сделать выбор. Прежде всего, он сыграл... и вот опять, оценить этот выбор трудно. Париж оказался в кольце врагов, 1792 год. Прусская армия наступает на Париж, она уже рядом. Есть несколько других... Англия готова, совершает телодвижения антифранцузские Испания, всё! В кольце. Родина в опасности. Что предлагает Дантон? Какие шаги предпринимает? Два противоположных. Один, который сделал тоже его имя, по-своему, бессмертным, он произнес такую речь, смелость, смелость и еще раз смелость — и Франция будет спасена. Навсегда остался как лозунг. Но как гарантировать, как обеспечить, чтобы все стали? Всем встать стеной вокруг Парижа и защитить его. Он, Министр юстиции, предложил смертную казнь для всех, кто уклоняется от участия в обороне. Прямо сразу — смертную казнь. И это вызвало массовые казни без всякого суда заключенных в тюрьмах. Говорят, что было казнено, примерно, полторы тысячи человек без всякого суда. Всё! Нет Министра юстиции. Нет юстиции, нет правосудия.
А. Венедиктов — Потому, что есть революционный Министр юстиции
Н. Басовская — Да. Он сам уже понимает, что никакой он не Министр. Это уже трибун, глашатай...
А. Венедиктов — Это улица, это не Министр. Он на улице
Н. Басовская — И в то же время он не представитель тех, кого во Франции называли санкюлотами. Санкюлоты — буквально — те, кто не имеют, не носят знаменитых, популярных тогда бархатных, укороченных штанов. Это одежда аристократии.
А. Венедиктов — Кюлоты
Н. Басовская — Да. Под коленом они завершаются, а дальше — шелковые чулки. А простолюдины носят грубые длинные брюки, штаны, простые очень. И вот те, кто без кюлотов, санклютот — это уже самая голытьба, самая нищета. И она, она подталкивает революцию всё время, она несколько раз сработала мотором и всё ждет, что для них сделано? Кое-что сделано. Были ограничения цены на хлеб, ну, чтобы они не умерли, но не больше же. Отменен вот этот имущественный ценз, они могут избирать, быть избранными, но ведь их не изберут, изберут этих величайших ораторов, умников, образованных. Сначала избирали революционно настроенных аристократов, теперь вот этих умников, которые вдохнули и хлебнули просвещения, но не их же, кюлотов! А они по-прежнему ждут, когда же что-нибудь случится. И Дантон никогда не был и ни на минуту не стал их вождем.
А. Венедиктов — Или вождем бешеных, были же еще бешеные, так называемые.
Н. Басовская — Да. Конечно. Он всегда против. Он всегда за некоторую умеренность. Потом он подведет очень скоро этому итог на пороге конца своей жизни. И он, и его сторонники, получают уже на пороге 1793 года, года якобинской диктатуры, новое прозвище — Снисходительные.
А. Венедиктов — Оскорбительное тогда. Это было оскорбительное, это как предатели
Н. Басовская — Смертельно опасное.
А. Венедиктов — Опасное. Правильное слово. Опасные.
Н. Басовская — К чему они снисходительны? Они против казни жерандистов.
А. Венедиктов — Значит контрреволюционеры.
Н. Басовская — Всё. Ты не за то, чтобы гильотина стучала непрерывно, ты хочешь, чтобы были паузы в этом изумительном звуке? Значит, ты снисходительный, значит — ты враг. И с другой стороны, этих же, снисходительных интересы санкюлотов не волнуют, они оказываются где-то между, где-то постепенно в пространстве, которое, постепенно становится безвоздушным. Его те, кому он по сути был близок, это, конечно жерандисты Брессо, Верньё, Кондорсе — это очень умные, это очень образованные, это очень толковые люди, они в заточении, их вот-вот казнят. А, по сравнению с Робеспьером, Маратом, Сен-Жюстом, он слишком буржуазен. И действительно, Робеспьер, ну страшно похож на Владимира Ильича Ленина, тоже провинциальный адвокат, тоже со склонностью к индивидуальному аскетизму, тот в жилетке знаменитой, тот — скромный образ жизни, ему ничего не надо, в отличие от Дантона, зачем ему дворец? И Ленин живет достаточно скромно. И другое. Они получают высшее наслаждение от другого богатства. Власть, как таковая. Возможность распоряжаться жизнями людей. Они никогда не сказали и не могли бы сказать так, как сказал Дантон в последние дни своей жизни — «Мне больше нравится быть гильотинированным, чем гильотинировать других». Вот! Вот его слабость. Вот эта черта снисходительного.
А. Венедиктов — Но в 1793 году у них еще альянс и мы знаем замечательную книгу Гюго «1793 год» У революции три головы — Дантон, Марат и Робеспьер. Одна убита. Шарлота Карде убила, отомстила
Н. Басовская — Подосланная жерандистами как бы...
А. Венедиктов — Ну вот... Робеспьер и Дантон — две головы осталось у революции.
Н. Басовская — Здесь все головы пропадут и погибнут. Дантон защищал, в свое время, Марата, не дал арестовать его в самом начале революции. Робеспьер, при первых нападках на Дантона, защитил его и Демулена, его лучшего друга, Камила Демулена, журналиста. Почему? Потому, что в ту минуту ему надо было жар Дантона направить против Эбера и тех, кто за санкюлотов как раз, бешеных
А. Венедиктов — Против бешеных
Н. Басовская — Сначала был Ру — вождь «бешеных», но Эбер — это близко к этому. Покончить вот с этими, срубить эти головы. А друзья Дантона — более умеренные люди...
А. Венедиктов — Снисходительные
Н. Басовская — ...но все революционные. Это и Камил Демулен, это и великий художник де Ла Круа, который был очень жаден до денег и очень был похож чем-то на Дантона. И, как говорят во многих оргиях вместе с Дантоном по Парижу погулял, при всей буржуазной семейной жизни Дантона. И конец их неизбежен. Занавес вот-вот опустится. И становится ясно, что ему остается или бежать, то, от чего он отказался, или сложить свою буйную, по-настоящему буйную и необычную голову на плахе, как все.
А. Венедиктов — Но он до конца не верил. Он до конца не верил, что Робеспьер осмелится его арестовать, что его осмелятся осудить, что его осмелятся казнить. И даже, когда его уже вели на плаху после процесса, он пытался поднять толпу.
Н. Басовская — Он непрерывно ругался, придавал всех проклятиям, Демулен плакал, а он ругался. Он никогда не падал духом и, конечно, на плахе, он уже доказал, что он очень сильный человек. Их было 15 человек, после инсценировки суда. Его казнили последним, 15-м. он должен был слышать, как 14 раз стукнула гильотина и отлетели головы всех его друзей. Он хотел поцеловать, бросился целовать Камила Демулена, перед тем, как тому отрубят голову. Палач сказал: «Запрещено». Дантон ответил: «Смешной человек! Кто запретит нашим головам поцеловаться через несколько секунд в корзине?». То есть, он сохранял совершенно потрясающее самообладание. Когда его везли мимо дома Робеспьера, он крикнул: «Я жду тебя! Мы скоро встретимся!»
А. Венедиктов — Так оно и случилось.
Н. Басовская — И они встретились очень скоро, меньше чем через четыре месяца, причем, Робеспьер был казнен уже без всякого суда. Здесь была, хотя бы инсценировка суда. И перед самым падением занавеса он понял всё. Он сказал: «Я заговорщик. Моё имя причастно ко всем актам революции — к восстанию, революционной армии, революционным комитетам, комитету общественного спасения, наконец, к этому трибуналу, я сам обрек себя на смерть и я — умеренный?» В этом изумлении он и сложил свою буйную, но, по-своему примечательную и замечательную голову.
А. Венедиктов — Наталья Ивановна Басовская в программе «Всё так». До встречи через неделю.
