Сайт Евгения СычёваEugi Gufo

Виталий Дымарский – Добрый вечер, здравствуйте. Программа «Цена Победы», мы ее ведущие – Владимир Рыжков...

Владимир Рыжков – И Виталий Дымарский.

В. Дымарский – Сегодня мы встречаемся с ветераном – не с историком таким профессиональным...

В. Рыжков – Скажи главное слово: с фронтовиком.

В. Дымарский – С фронтовиком, да. У нас несколько программ за 10 лет существования цикла «Цена Победы» были посвящены таким личным воспоминаниям, такой солдатской, что ли, памяти о войне. Так же мы сегодня эту программу и назвали. И я с удовольствием представляю Леонида Николаевича Рабичева, нашего сегодняшнего гостя. Леонид Николаевич, добрый вечер.

Леонид Рабичев – Добрый вечер.

В. Дымарский – Здравствуйте.

В. Рыжков – Давай я сразу спрошу, мне очень интересно...

В. Дымарский – Подожди, я еще только скажу, что в нашей программе будет принимать участие журналист Искандер Кузеев, который хорошо знает Леонида Николаевича и, может быть, будет дополнять – и нам помогать, и Леониду Николаевичу.

В. Рыжков – Да, а я сразу, что называется, с места в карьер, хочу спросить Леонид Николаевич, вас: где вы начали войну и где вы ее закончили?

Л. Рабичев – Я окончил училище в звании лейтенанта.

В. Рыжков – В каком году?

Л. Рабичев – В ноябре 42-го года.

В. Рыжков – И сразу на фронт?

Л. Рабичев – И сразу на фронт под Вязьму, в Сычевку, это первые пункты, которые брала моя армия.

В. Рыжков – А войска какие у вас были?

Л. Рабичев – ...потом Смоленск брал, Оршу, Борисов.

В. Рыжков – Какие у вас войска, Леонид Николаевич?

Л. Рабичев – Связь. Командир взвода связи.

В. Дымарский – А закончили где войну?

Л. Рабичев – Закончил в Праге.

В. Дымарский – В мае 45-го, да?

Л. Рабичев – Да. Прошел всю Восточную Пруссию, по минской магистрали до Минска, потом Лида, Гродно, и потом в Восточную Пруссию вошли. Прошли всю Восточную Пруссию, дошли до Кенигсберга, значит, и залив Фриш-Гаф такой рядом с Кенигсбергом, вышли на берег моря, и тут же нас погрузили в вагоны, когда Кенигсберг был взят, и переправили через Польшу, через Брест, в Силезию, на берег Одера на данцигское направление. Это уже приближался конец войны, и 8 мая поступил приказ: через Карпаты перейти в Чехословакию, и мы брали Прагу.

В. Дымарский – Это войска Конева, да?

Л. Рабичев – Это уже Конева были.

В. Дымарский – Я хочу сказать нашим слушателям, конечно, сейчас и в связи с юбилеем, да и не только в связи с юбилеем предстоящим Победы, достаточно много, конечно, мемуарной литературы о войне, но вот у нашего гостя Леонида Николаевича Рабичева вышла книжка, называется «Война все спишет». Есть, я так понимаю, более полный вариант.

Л. Рабичев – Сейчас переводится на латышский язык.

В. Дымарский – Это воспоминания, более широкие, не только военные.

Л. Рабичев – Это начиная с детства и кончая 2008 годом.

В. Дымарский – А это...

Л. Рабичев – А это, собственно, война.

В. Дымарский – А это только война. Так что, Леонид Николаевич еще и художник – здесь замечательный у нас есть альбом.

Л. Рабичев – Вот любопытный документ я нашел, это моя книжечка 84-го года. Меня наградили Орденом Отечественной войны под Оршей и дали отпуск в Москву на 10 дней. Я проходил по Тверской мимо журнала «Знамя», зашел туда и показал свои стихи. Стихи я с 16-ти лет писал. И вот они от «Знамени» на фронт в действующую армию.

В. Рыжков – Леонид Николаевич, а какое у вас самое первое фронтовое воспоминание? Вот когда вы закончили училище и оказались связистом под Вязьмой, что самое первое вот вам запомнилось на фронте? Куда вы попали?

Л. Рабичев – Из-под Уфы, где я в училище был, привезли (неразб.) Склифосовского, казармы там были, вот, 3 дня, направили сначала в штаб фронта в Наро-Фоминск. Оттуда мы (всего 20 минут там были), мы – это два человека всего, я и мой друг, который был младший сержант, потом лейтенантом стал. В училище был младший сержант. Олег Корнев такой, которого я похоронил. Значит, первое – это Вязьма была разрушена в достаточной степени, и я искал штаб армии 31-й, в которую меня направили из Наро-Фоминска. Нашел штаб армии, зашел в пустой блиндаж. Это оборона была и по берегу Вазуза, Чунегово так называемое. Там был штаб армии.

В. Дымарский – А куда он делся? Почему никого не было?

Л. Рабичев – Блиндаж был пустой. Я зашел в блиндаж. Командует начальник политотдела армии. Блиндаж был пустой. Я не знаю, удобно ли рассказывать?

В. Рыжков – Удобно, удобно.

Л. Рабичев – Да?

В. Рыжков – Конечно.

Л. Рабичев – Я захожу в блиндаж – никого нет. Звонит телефон, я поднимаю трубку – в трубке невероятный мат без конца и очень сложный, повторять не буду. Я кладу трубку. Через 3 минуты снова звонок – и совсем невероятный мат. Я кладу трубку. Через 3 минуты звонок: фамилия, откуда, кто такой? Я говорю: лейтенант Рабичев, прибыл в распоряжение командующего начальника связи 31-й армии. 10 суток вне очереди!

В. Рыжков – Ареста?

Л. Рабичев – За то, что звонил, матершинился начальник политотдела армии. Ну, вот ситуация такая, что это язык...

В. Рыжков – А наша армия тогда что – оборонялась под Вязьмой? Или уже наступала?

Л. Рабичев – Нет, оборонялась еще.

В. Дымарский – Это осень 42-го года, да?

Л. Рабичев – Это ноябрь 42-го года. Наступление началось спустя 3 месяца. Весна была крайне тяжелая, там все дороги развезло, вокруг болота были. Это по направлению к Смоленску.

В. Дымарский – Леонид Николаевич, ну, вы были связистом, не всю войну, так сказать, 3 года, да, получается, вы прошли, с 42-го по 45-й.

Л. Рабичев – Я демобилизовался в 46-м году.

В. Дымарский – Понятно, да, уже после войны. Я имею в виду само военное время.

И. Кузеев: С 41 – го года он учился в училище связи в Бирске.

В. Дымарский – Ну, да, это я понял. А вам стрелять приходилось?

Л. Рабичев – Нет, стрелять – сколько угодно, но людей нет. Немцев нет.

В. Рыжков – А можно я, Виталий, спрошу как связист. Я просто служил в советской армии, я служил в телеграфной связи, секретная телеграфная связь. Телеграфист ЗАС первого класса. Вы какую связь обеспечивали? Телеграфную, телефонную или радиосвязь?

Л. Рабичев – Телефонную, телеграфную и радио. Была радиостанция, которая связана была со штабом фронта.

В. Дымарский – Искандер, мы можем с вами уйти, потому что два профессионала...

В. Рыжков – Нет, мне просто интересно: связь работала?

Л. Рабичев – Да.

В. Рыжков – Какие установки вы использовали: советские или...

Л. Рабичев – Начало я могу вам рассказать. Это интересно очень.

В. Рыжков – Да.

Л. Рабичев – Я, наконец, дожидаюсь начальника связи, фамилия его была Молдаванов, значит, я к нему прихожу в блиндаж, и он обращается ко мне: лейтенант Рабичев, даю срок 48 часов, через 48 часов обеспечить связь с такими-то, такими-то пунктами и проложить 40 километров кабеля и... Я ему говорю: у меня кабеля ни метра нет, что я буду прокладывать?

(смех)

Л. Рабичев – Лейтенант Рабичев – кругом – марш, через 48 часов доложите, что все выполнено. Я, совершенно обескураженный, прихожу к своему взводу, который я обучил – я месяц обучал солдат из запасных полков. Мне дали, половина, часть украинцев была, которые великолепно воевали, кстати. Были и пехотинцы, и танкисты, и минометчики были, которые из госпиталей пришли. Я их обучал связи месяц, после этого вот этот приказ поступил. Я прихожу к ним и говорю: что делать? Спрашиваю сам, – у нас же нет ни метра кабеля. А они смеются все: какая чепуха, вот рядом – мы находились в тылу, примерно 15 километров от переднего края – вот рядом линии, давай срежем по 2 километра с каждой линии и наберем 40 километров. А телефонные аппараты ты доставай. Я пошел на телефонный узел, между прочим, брат родной известного очень человека композитора Покрасса.

В. Дымарский – Даниила.

Л. Рабичев – Да. Капитан. Я ему почитал свои – я писал стихи с 16-ти лет – я ему почитал свои стихи, он мне почитал свои какие-то, и он мне дал 4 телефона. Ну, что это такое? Это результат отступления 41-го года. Еще не хватало в это время, кабеля не хватало, не хватало многого, и обмундирования не хватало. Через 3-4 месяца ничего подобного уже никогда до конца войны не было. Мы через 3 месяца получили запас: и телефонные аппараты, и кабель, и радиостанцию.

В. Рыжков – Это все было советское оборудование? Кабель, радиостанция, телефонные аппараты? Или что-то поступало по ленд-лизу?

Л. Рабичев – В середине войны была американская радиостанция.

В. Дымарский – Искандер, вы хотели что-то добавить?

И. Кузеев – Ну, я хотел, да, сказать, что Леонид Рабичев – человек очень удивительной судьбы. Он профессиональный военный.

Л. Рабичев – Мне 92 года.

И. Кузеев – Он художник выдающийся, он ученик малютинской школы, это самая прогрессивная была такая группа в 50-60-х годах.

Л. Рабичев – Благодаря ему я начал живописью заниматься.

И. Кузеев – И он участник самой легендарной выставки в Манеже, когда в 62-м году...

В. Рыжков – Когда Хрущев ругался?

И. Кузеев – Да, когда Хрущев ругался.

В. Дымарский – 40 – летие МОСХ.

И. Кузеев – Это вот та, которая передовица висит в клубе у Бильжо...

Л. Рабичев – Дело в том, что ночью шла подготовка к приему, к визиту правительства, и пришел, такой Поцелуев был, инструктор, культурой ведал в ЦК партии. И он меня спрашивает: кто умеет печатать на машинке? Я говорю: я умею. И вот мне дают список для пропусков, на завтра надо было на каждого человека составить, написать, где работает, когда родился, там, и воевал – не воевал. Там было 5 человек, которые прошли войну. Всего было 13 человек, в том числе Эрнст Неизвестный.

В. Дымарский – Леонид Николаевич, а вы на фронте рисовали?

Л. Рабичев – Нет. Я вспомнил, что на фронте я самодеятельно рисовал, я рисовал, когда освободили Смоленск, и вышли из леса скрывавшиеся там с коровами, с козами старухи, старики, молодые люди, девушки, когда они вышли из леса – мне очень они нравились – и я их начал рисовать. Но дело в том, что когда мне было 16 лет, я оказался в доме Бриков. И когда я им прочитал свои 16-летние стихи, Осип Максимович сказал, что я поэт и пригласил меня в их квартиру. До начала войны я постоянно у них бывал. Познакомился с Кирсановым, с Асеевым, с теми поэтами, но у них был культ Маяковского в доме.

В. Дымарский – А скажите, пожалуйста, я вам такой философский вопрос задам. Смотрите, вот до войны у вас были интересные встречи, там, семейство Брик...

Л. Рабичев – Было еще интереснее.

В. Дымарский – Я понимаю, да. Потом была война.

Л. Рабичев – Лиля Юрьевна Брик писала всю войну мне письма.

В. Дымарский – После войны у вас тоже была достаточно насыщенная жизнь. Вы и писатель, вы и художник, вы рисовали и так далее.

Л. Рабичев – Нет, у меня не вышло то, что я хотел.

В. Дымарский – А вот вы мне скажите, вот, дожив уже до сегодняшнего дня, до очень солидного возраста, вот вы можете сказать, что было самым, ну, не важным, а самым запоминающимся, самым таким событием, которое более всего вас потрясло за всю вашу вот эту большую жизнь, это война или нет?

Л. Рабичев – Ну, конечно, война.

В. Дымарский – Война, да?

Л. Рабичев – Да. Но сегодняшним положением я абсолютно не удовлетворен.

В. Дымарский – Это другой вопрос. Мы сейчас не о политике. Я говорю, что вот за эту жизнь, то есть, война – это самое большое потрясение было, да?

Л. Рабичев – Ну, надо полагать.

В. Рыжков – У меня связанный с этим вопрос. Леонид Николаевич, вот если глядя назад и глядя на то, как сейчас говорят о войне, что вы считаете главной правдой о войне, вот для себя, главная правда о войне, и главная неправда о войне.

Л. Рабичев – Трудно ответить на ваш вопрос. Разъясните.

В. Рыжков – Вот считаете ли вы, что сейчас про войну рассказывают, там, по телевизору, в газетах...

Л. Рабичев – По телевизору врут, извините.

В. Рыжков – Врут? Вот в чем главное вранье про войну, вы считаете?

Л. Рабичев – Вранье про Америку, вранье про войну – сплошное вранье. Я слушаю «Эхо Москвы».

В. Дымарский – А если говорить именно о военном периоде, про войну, история войны, как вы воспринимаете сегодня ту историю войны, которую нам предлагают?

Л. Рабичев – Ну, как вам сказать? Разные мнения существуют, роль Сталина во всем этом. Значит, я сейчас глубоко убежден, что победил народ, что ни Сталин, ни Жуков совершенно – им любая победа любой ценой.

В. Дымарский – А во время войны вы так думали?

Л. Рабичев – Частично.

В. Дымарский – То есть, приходило понимание этого?

Л. Рабичев – Нет, во время войны я готов был отдать жизнь свою за родину и за Сталина, так же, как и все мои бойцы.

В. Дымарский – Понятно, понятно абсолютно. То есть, это понимание пришло уже после войны, да?

Л. Рабичев – Конечно!

В. Рыжков – Леонид Николаевич, а вот если говорить об американцах, мы сейчас, у нас с ними конфликт, конфронтация и так далее. Вот тогда, когда вы были молодой боец связист, лейтенант, когда шла война, вы как воспринимали союзников, то есть, англичан и американцев? Вы между собой обсуждали это?

Л. Рабичев – Конечно.

В. Рыжков – Что вы говорили, и как вы воспринимали?

Л. Рабичев – Ждали, когда они выступят.

В. Рыжков – Ждали, когда будет второй фронт.

Л. Рабичев – Да, когда будет второй фронт. С нетерпением. И изменилась ситуация. Я вам сейчас расскажу о наступлении под Оршей.

В. Рыжков – Расскажите.

Л. Рабичев – Это очень характерный момент. Ставка приказала начать наступление, уже по всем, на всех фронтах шло наступление, где-то уже до Польши дошли, где-то до Венгрии дошли, другие фронта, Конев и прочие. У нас Черняховский был командующий. Мы стояли в обороне под Оршей. И вдруг пришел приказ ставки начать наступление. И меня срочно прикомандировали к командующему артиллерией армии. У него блиндаж был пятьсот метров высоты над окопами немцев. Не блиндаж, а там каменное сооружение. Выкопали четырехметровую яму и в нее загнали машину полуторку, в которой у меня был коммутатор. И я давал приказы все командующего артиллерией по всей армии. И вот в день, когда поступил приказ о начале наступления, мы все вышли, потому что началась артподготовка и началась авиабомбежка. И я увидел удивительные и страшные вещи. Во-первых, летело по шесть ИЛ-2 самолетов бомбить немецкий передовой край. Из шести – они долетали, выполняли свою миссию, разворачивались – и тут же три сбивали, и возвращалось три. Это ужасно было. Одна за другой они летели, и возвращалось три. То есть, потом их усовершенствовали, там сзади посадили пулеметчика...

В. Рыжков – А как это связано с союзниками?

Л. Рабичев – Дальше. Значит, разведка сработала очень плохо, а немцы отступили специально, и три линии обороны отошли, и спокойно наша пехота прошла. Пехота, минометчики и легкая артиллерия прошли километров 5. А я был на наблюдательном пункте командующего артиллерией и смотрел. Можно было в подзорную трубу смотреть в окопы, как немцы читали, что они делали, можно было оттуда. Так вот, наша разведка сработала безобразно. Как только наши части примерно тысяч 40 прошли – совсем в других местах у них были артиллеристские объединения, целые большие бригады, не там, где раньше разведка указывала, и они всех уничтожили. На моих глазах выползали и погибали все, кто прошел туда. На следующей день читали приказ Сталина, что Третий Белорусский фронт обязан кровью искупить свое поражение, как будто виноваты были те, кто выполнял приказ ставки. А вот дальше началось 20 дней, было это 20 июня 44-го года. 24-го началось наступление на немцев, но уже совсем другое. Прибыли Студебеккеры, помощь.

В. Рыжков – От американцев по ленд-лизу.

Л. Рабичев – Американская французская, английская...

В. Рыжков – Студебеккеры – американские, да.

Л. Рабичев – Доджи, Студебеккеры – всю пехоту посадили на них. Кроме того, разъяснения дали кое-какие, и пошли не в лоб, а в обход, вокруг. Мгновенно пехота окружила и 56 тысяч немцев захватили в плен. Они прошли по Москве потом.

В. Рыжков – Как пленные?

Л. Рабичев – Как пленные. Вот это вот немцы, которые шли по Москве в 44-м году.

В. Дымарский – А вот, продолжая вопрос этот по поводу союзников. Ну, вот вы сейчас рассказали о Студебеккерах и так далее, а вообще вот то, что называется ленд-лизом, вот эта вся программа помощи, вот в повседневной окопной жизни, что называется, фронтовой, как-то ощущали?

В. Рыжков – Консервы, шоколад, галеты?

Л. Рабичев – Тушенка, она изменила характер питания, я получал еще офицерский паек, мне было абсолютно достаточно всего. Да, после этого уже не голодали.

В. Рыжков – Американской еды много было вот в вашем рационе?

Л. Рабичев – Я могу еще назад вернуться. В начале 43-го года, когда началось наступление на Смоленск, все дороги развезло. Невозможно было доставить ни военное оборудование, ни питание, и начался голод. И вдоль дороги стояли офицеры, солдаты – у кого часы, у кого наган, пистолет, за кусок хлеба, за сухарь. Тогда сухари давали. Я получал сухие пайки, сухари. С воздуха наши самолеты сбрасывали мешки с сухарями, но они кому попадали, в какие-то части, в какие-то части не попадали. Значит, начали все что угодно. Вот в 41-42 году грандиозное танковое сражение было в районе... я сейчас не могу точно сказать, огромное скопление танков разбитых наших и немецких. Прошла зима, около танков стояли замерзшие люди – и наши, и немцы. И когда наша армия подошла, во-первых, с наших снимали сапоги, потому что не хватало, дырявые были, а у немцев искали зажигалки в карманах, снимали сапоги немецкие все, с трупов, отрубали ноги, потому что замерзло. Потом на костре оттаивали, брали себе сапоги.

В. Дымарский – Ужас...

Л. Рабичев – Они более качественные были.

В. Дымарский – Леонид Николаевич, невеселые вещи. Мы вынуждены сейчас просто прерваться на небольшой выпуск новостей, после чего продолжим программу «Цена Победы».

НОВОСТИ

В. Дымарский – Еще раз добрый вечер. Мы продолжаем программу «Цена Победы». Напоминаю, что Владимир Рыжков, Виталий Дымарский, мы ее ведущие. В гостях у нас ветеран войны Леонид Николаевич Рабичев, человек, прошедший, ну, практически всю войну, с ноября 42-го года до 45-го, до Победы, и потом уже демобилизовавшийся...

Л. Рабичев – Год еще был.

В. Дымарский – ... в 46-м году, да. И, собственно говоря, вся наша сегодняшняя программа посвящена воспоминаниям Леонида Николаевича. И у нас сегодня еще с нами вместе журналист Искандер Кузеев, который, как я уже сказал вначале, помогает и нам, и Леониду Николаевичу в нашем таком разговоре. Леонид Николаевич, вот во время нашего небольшого перерыва вы начали рассказывать что-то про блиндажи. Что там было?

В. Рыжков – И про спирт.

Л. Рабичев – Дело в том, что были талантливые генералы, полковники, и были бездарные.

В. Дымарский – Ну, это как везде.

Л. Рабичев – Как везде. Так вот, талантливые не решались без разрешения ставки начать наступление, хотя они считали, что надо наступать. Боялись, что их расстреляют, и напивались пьяные. Весь штаб армии, весь был пьяный, как правило. Но это не в наступлении. Это в обороне. В наступлении уже совсем другое. Теперь я тоже хочу перескочить. Значит, после Минска, Лида, Гродно, и мы вступаем в Восточную Пруссию. И в районе Инстербурга города мы настигаем гражданское население – повозки с имуществом, рядом семьи: женщины, старики, дети, девочки. И вот вся наша армия срывается с места – это начало – и начинается изнасилование групповое женщин. Это продолжалось до конца Восточной Пруссии.

В. Рыжков – Это немки были?

Л. Рабичев – Немки. И я ужасно переживал, но все мои солдаты, связисты все мои участвовали в этом. Больше того, какие-то полковники не могли удержаться, и с дороги сбегали вниз...

В. Дымарский – Но были же приказы советского командования, очень много приказов о том, чтобы прекратить мародерство. Наказывали людей?

Л. Рабичев – Когда наша армия 31-я перевезена была на Одер, в товарных вагонах нас перевезли, тут же ринулись насиловать женщин, это была Силезия, рабочие районы. На второй день приказ Конева – 48 человек перед строем расстреляли офицеров и солдат. И все закончилось.

В. Рыжков – После этого закончилось?

Л. Рабичев – Все кончилось, да. То есть, я считаю, я и в мемуарах это написал, что негласное было указание ставки не противодействовать, надо было уничтожить все население Восточной Пруссии.

И. Кузеев – Восточная Пруссия переходила к Советскому Союзу.

Л. Рабичев – Она переходила к нам по договорам.

И. Кузеев – И была как бы фраза Сталина знаменитая: ничего страшного, если солдат-победитель немножко развлечется.

В. Дымарский – Искандер, кстати, я так понимаю, что, ну, не считая автора воспоминаний, вы из нас троих единственный, кто прочитал эти книжки. Какое впечатление у вас?

И. Кузеев – Это фактически, я считаю, если не единственная, то одна из немногих книг, которая подробно пишет правду о войне.

Л. Рабичев – Я мечтал о войне написать, как только она кончилась. Первое мое послевоенное письмо, что теперь я должен написать все, что я видел, но еще рано. И вот это «рано» продлилось 20 лет.

И. Кузеев – Там много других эпизодов. Например, вот я перечитывал о том, как наступающие пехотинцы, вот, войска связи, они приходили потом, и Леонид Николаевич пишет, что вот зашли в госпиталь – там расстреляны все врачи, медсестры, пациенты. Немецкий госпиталь. То есть, такая ситуация, которая...

Л. Рабичев – Значит, это уже 45-й год, февраль примерно. Это город Хайльсберг. Он был окружен немецкими дивизиями, я попал в окружение. И полковник, старший по званию, стал во главе частей, которые окружили. И он приказал, выделил несколько солдат, приказал собрать – в городе были женщины, приказал всех женщин собрать с собор. А я остановился в соборе, у меня конная тяга была. Я остановился в соборе. И вот 200 женщин привозят в собор, он предлагает мне 5 человек выставить охранников автоматчиков. Никого не допускать туда, он боялся, что солдаты разбегутся. Они привыкли к этому.

В. Дымарский – Леонид Николаевич, а если вернуться в начало войны. Вы, я так понимаю, вы же самый первый год войны, вы учились в училище в Уфе, да?

И. Кузеев – В Бирске под Уфой.

В. Дымарский – Ну, да, под Уфой. Вот во время учебы, потом, когда вы осенью 42-го года уже попали в действующую армию, вот вы, офицеры, младшие офицеры, солдаты, вы между собой обсуждали, например, то, почему вообще настолько трагически прошел первый год войны?

Л. Рабичев – Наверное, обсуждали. Я здесь ответить точно не могу.

В. Дымарский – То есть, не, то, что там люди собирались и говорили: как это можно было допустить?

Л. Рабичев – Дело в том, что мне было чрезвычайно хорошо. Самое трудное за все годы войны – это было училище. Там хорошо в обучении, легко в бою. Значит, нас держали по 3 дня в противогазах, это было ужасно. Нас приучали...

В. Дымарский – А вы обладали информацией, полной информацией о том, что происходило на фронтах?

Л. Рабичев – Ну, в какой-то степени от Информбюро – да, мы слушали сводки Информбюро. Но больше – нет. Я считаю, что самое трудное за всю войну – это было училище. Там нас заставляли носить противогаз, лопату, винтовки не стреляющие старого образца дореволюционного, они очень тяжелые были, и строем бегать в столовую километр. Это были ужасные бега. Каждую секунду можно было споткнуться и проткнуть штыком своего соседа. Когда кто-то выходил из строя, уставший уже, тут же 5-10 нарядов вне очереди и так далее.

В. Рыжков – Леонид Николаевич, а какие были настроения, вот когда вы служили в своем подразделении, в 42-м, в 43-м году...

Л. Рабичев – Замечательные.

В. Рыжков – И вот это настроение как-то менялось?

Л. Рабичев – В 43-м году я под Оршей обеспечивал командующего дивизией, которую разгромили с воздуха, и потерял он связь с корпусом. И он меня попросил соединить. Значит, под бомбежкой Хенкелей и Юнкерсов мы связь создавали ему. Когда я закончил, он ходатайствовал о награждении меня Орденом Отечественной войны, и мне дали отпуск в Москву. Я приехал в Москву. Дома было холодно, 11 градусов в квартирах. У меня отец и мать. Но отец, у него великолепная жизнь, в 9-м номере «Знамени» за 12-й год о нем напечатано. Он спас страну. В 42-м году ему поручил совнарком выехать срочно – у меня мандат лежит – в Баку, немцы наступали на Северный Кавказ, ему дали приказ взрывать или не взрывать нефтепромыслы Грозный и Баку. Он приехал туда – уже 3 километра немцы были от Грозного. И он на свой риск и страх, он сказал: не взрывать. И его наградили двумя орденами потом. Но если бы он сказал: взорвать, мы бы проиграли войну, не было бы бензина. Вот его роль такая. У него роль удивительная и биография тоже удивительная.

В. Рыжков – Но вот когда вы приехали в Москву и встретили своих друзей, встретили своих родственников, это был 43-й год, да? Какое у них было тогда в 43-м году настроение здесь в городе?

Л. Рабичев – Печальное. Я скорей хотел вырваться на фронт. На фронте мне было весело.

В. Рыжков – А почему здесь было печально в Москве в 43-м году?

Л. Рабичев – Вы знаете, на фронте все всегда шутили, все помогали друг другу, и это все превращали в шутку. Хотя смертельная опасность все время была.

В. Рыжков – А что было здесь в тылу?

Л. Рабичев – Здесь было печальное настроение: голодали люди, работали по 18 часов в сутки. Уставшие. Я с Орденом Отечественной войны приехал, его еще не знали тогда в 43-м году. Меня останавливали на всех перекрестках, спрашивали, как. И я чувствовал, что скорее отсюда надо уезжать. Здесь плохо. И не только я.

В. Рыжков – Ну, тыл отдавал все возможное фронту.

Л. Рабичев – В тылу было тяжело.

В. Рыжков – Тыл отдавал все для фронта.

Л. Рабичев – Да, тыл отдавал все для фронта, и в тылу было тяжело. Все силы тратили на...

В. Рыжков – Когда вы поняли, вы и ваши товарищи, когда вы поняли, что будет Победа?

Л. Рабичев – Всегда думал, что будет Победа.

В. Рыжков – С самого начала?

Л. Рабичев – Я могу прочесть стихотворение. Я написал его в 42-м году, что Москва всегда будет наша.

В. Рыжков – А когда уже появилось такое настроение, что уже близко Победа? Уже в 44-м году, в 45-м году? Когда?

Л. Рабичев – В 44-м мы еще в обороне были под Оршей.

В. Рыжков – Так.

Л. Рабичев – Уже ощущение было, что мы победили. Потому что другие фронта...

В. Рыжков – Уже наступали.

Л. Рабичев – ... они наступали, уже перешли, они приближались к Венгрии, уже были заграницей.

В. Рыжков – А как вы узнали про второй фронт, вы помните? И какое было тогда настроение, когда вы узнали про второй фронт? Вам кто сообщил?

Л. Рабичев – Великолепное.

В. Рыжков – Вам кто сообщил? Вы из газет узнали, или вам командиры сказали?

Л. Рабичев – Со всех сторон.

В. Рыжков – И какое было настроение?

Л. Рабичев – Радостное. Это было ощущение, что мы спасены, и что победа будет за нами.

И. Кузеев – А вот в первые месяцы, наверное, не было такой информации о том, что происходит вокруг.

В. Дымарский – Вот, да, я задавал этот вопрос.

И. Кузеев – Когда я собирался к вам, у меня несколько экземпляров газеты «Вечерняя Москва». И там вот я смотрю, развернул газету, самое тяжелое время, у меня несколько номеров есть, я развернул за ноябрь, декабрь 41-го года. И из них абсолютно ничего непонятно, где что происходит. Командиры, там, Иванов энская часть, город М, там перешел в контрнаступление, убили сколько-то там... И вся газета построена вот на таких, абсолютно отрезанных от реальности каких-то информационных сводок.

В. Дымарский – Леонид Николаевич, вот еще такой вопрос. Очень часто говорят о том, что люди, пришедшие, особенно лейтенанты почему-то, именно лейтенантская, есть даже лейтенантская проза, да? Что люди, пришедшие с войны, уже после 45-го года, что есть такая, как бы это назвать, концепция, взгляд такой, мнение, что эти люди, которые помимо всего прочего, помимо того, что они победители, они еще увидели другую жизнь, пройдя по Европе.

Л. Рабичев – Да-да.

В. Дымарский – Вот у вас были какие-то ощущения такого неожиданного...

Л. Рабичев – В обороне под Оршей мы были в блиндажах, немцы были на высоте, пехота вся до начала зимы в воде стояла по пояс, в оврагах. И с началом зимы им лучше стало.

В. Дымарский – Вот ваше первое впечатление, когда вы попали в Европу.

В. Рыжков – За границу.

В. Дымарский – За границу Советского Союза.

Л. Рабичев – Я хочу сказать, что это даже в обороне под Оршей, это еще мы не попали. Значит, оборона до 8-ми часов, темно уже, зажигается гильза, и идут разговоры. И вот всеобщее мнение, что Сталин поймет, когда он увидит европейские страны, как они живут, он отменит колхозы, отдаст коров, отдаст скот в частную собственность – вот это постоянно.

В. Дымарский – Это обсуждали наши солдаты?

В. Рыжков – Когда вы пришли...

Л. Рабичев – Которые готовы были за Сталина отдать жизнь.

В. Дымарский – А скажите, ну, вот вы когда перешли границу, вот что вы увидели, что вас поразило вот первое самое?

В. Рыжков – В Восточной Пруссии, например.

Л. Рабичев – В Восточной Пруссии меня поразила зажиточная жизнь. Мы на пайках сидели, население России голодало, специальные у них были такие комнаты, где продовольствие, и вот огромное количество продовольствия: масло, вино...

В. Рыжков – Это Восточная Пруссия?

Л. Рабичев – Это Восточная Пруссия. Но она была богаче, чем другие. Оттуда в СС поступали, офицерами становились. Всюду их фотографии висели, их боготворили местное население. Но местного населения уже не было, когда мы вошли в Восточную Пруссию.

В. Рыжков – Они бежали?

Л. Рабичев – Они все бежали.

В. Дымарский – Искандер, вы хотели про ужин, вы прочитали в книжке?

И. Кузеев – Да, у вас в мемуарах есть интересное место, по-моему, Гольдап, где вы вошли в этот...

Л. Рабичев – Да, это первый немецкий город, он три раза переходил из рук в руки.

И. Кузеев – Там винохранилище.

Л. Рабичев – И вот я просто с водителем из моей роты, какое-то поручение, я не помню, какое, у меня было, я подъехал, а в это время мне говорят, что недалеко отсюда, 12 километров город Гольдап, там никого населения нет, в каждой квартире бери – что хочешь. И вот я на свой риск и страх отправляюсь в Гольдап. По дороге артиллеристский обстрел. Но они не попадают в машину. Мы проскакиваем в Гольдап, там штук двадцать наших машин из разных воинских частей собирают трофеи. Значит, все что угодно: подушки, которых не видели 4-5 лет. Я на машине грузовой приехал. Я вместе с водителем своим, мы зашли в квартиры, собрали для солдат одеяла, подушки – они не видели этого с момента домашней жизни. Мы нагрузили полную машину.

В. Рыжков – А вино взяли? Немецкое вино.

Л. Рабичев – Чтобы угостить офицеров, да.

И. Кузеев – Итальянское.

В. Рыжков – Даже итальянское было?

Л. Рабичев – Вина были всякие. И я приехал. Я чрезвычайно устал, пошел, лег спать, оставил часового около машины. Утром мне мой командир роты приказывает: лейтенант Рабичев, не подходи к машине. И они – здесь одна из чудовищных вещей войны – они местному населению распродали все, что мы привезли. Интенданты. Они воровали, они обеспечивали спиртом начальство, и вот это вот, не попали мои подушки моим солдатам. Они местному населению на что-то меняли.

В. Дымарский – Но именно меняли. Потому что продавать – наверное, деньги ничего не стоили.

Л. Рабичев – Нет, денег не было, меняли.

В. Дымарский – А вы, кстати говоря, как офицер советской армии, ну, Красной армии, у вас была какая-то зарплата, какие-то деньги?

Л. Рабичев – Конечно. Все на сберкнижку шло.

В. Дымарский – А ее можно было тратить?

Л. Рабичев – Аттестат был дан на родителей. Половина шла на родителей. Когда я окончил войну, у меня было 6 или 7 тысяч рублей.

В. Рыжков – Еще одна тема. У нас осталось несколько минут. Я хочу спросить. Вот понятно, что, когда вы были в Восточной Пруссии, немцы бежали, потому что они боялись расправы. Но когда вы попали в Польшу.

Л. Рабичев – Нет, не немцы бежали. Местное население.

В. Рыжков – Местное население, я про них и говорю. Там же немцы жили, в Восточной Пруссии.

Л. Рабичев – Войска отходили. В конце Восточной Пруссии, у меня это называется «Полевая почта», вы увидите, наступил такой день, когда устали, жуткая усталость охватила всех солдат, офицеров, наших и немецких. И вот три дня не могли подняться, спать хотели и солдаты, и офицеры.

В. Рыжков – Стояли.

Л. Рабичев – Значит, командование армии переехало на 8 километров от переднего края, корпуса – на 2 километра. Там, где дивизия раньше стояла. Дивизия на полкилометра. Они пытались поднять солдат – ничего у них не получалось.

В. Рыжков – Так вот, мой вопрос: когда вы оказались в Польше и когда вы оказались в Чехии, как встречали вас поляки и чехи?

Л. Рабичев – Великолепно.

В. Рыжков – Как освободителей.

Л. Рабичев – Как освободителей: с вином, с бутербродами. Из деревень выходили старики, женщины...

В. Рыжков – Радовались все?

Л. Рабичев – Все радовались. О, господи, когда мы еще были на Карпатах, уже они туда пришли. Они нас встречали. А потом, когда был такой город Яблонец, был первый по пути, там сбежалось население, они уже все пьяные были...

В. Рыжков – От радости? А, от угощения?

Л. Рабичев – Не было отказов – они требовали, умоляли. Чехи великолепно относились.

В. Рыжков – Поляки?

Л. Рабичев – Великолепно относились. Мы через Брест проехали. Это было.

В. Рыжков – У нас осталось полторы минуты. Вот как вам запомнился День Победы? Где вы были тогда в этот день?

Л. Рабичев – В День Победы я был в городе Левенберге, Силезия. Там находился штаб армии, и с этого момента для меня началась тяжелая жизнь. Приказ был – 8 часов в день обучать строевой подготовке, мне не хотелось, я мечтал в Литературный институт поступить, вернуться в Москву. А вместо этого 8 часов заниматься строевой подготовкой. Теперь, солдаты были в это время, уже 30-40 лет достигли, которые были раньше 25-летние, 5 лет войны, они мечтали о своих семьях. Все это дискутировалось без конца. Тяжело было. Это все было, я переживал очень. И мне жалко было моих солдат. Между прочим, я им читал непрерывно книги. Я выписывал из Москвы, можно было по почте присылать журналы и книги. Я им читал Шекспира, я им читал... чего только я им не читал.

В. Дымарский – Заслушались. Спасибо большое. Мы говорим спасибо Леониду Николаевичу Рабичеву, ветерану войны, художнику, писателю, публицисту, человеку удивительной, конечно, судьбы. Спасибо Искандеру Кузееву за участие.

В. Рыжков – И помощь.

В. Дымарский – И, я бы сказал, подсказку – это он нам предложил как раз пригласить Леонида Николаевича. Это была программа «Цена Победы», до встречи через неделю.

В. Рыжков – Спасибо.