Сайт Евгения СычёваEugi Gufo

Сергей Бунтман — Это наша обычная рубрика, которая предваряет программу «Не так». И сейчас я бы хотела задать вопрос, который примыкает к этой рубрике. Он проехал по Москве: от Поклонной горы, по Кутузовскому проспекту, в Дорогомилово, оттуда в Кремль 2-ого, 3-его сентября, так скажите какого года? Многие из нас проделывают этот путь, но о нас речь не идет сейчас. Так вот, скажите, 2-ого, 3-его сентября какого года и кто это проехал? Кто и какого года? Призы у нас замечательные — «Собрание музеев Франции: Наполеон и Лувр», это тем, кто дозвониться в 14 часов 35 минут, 363-36-59, а кто позвонит и пришлет смску с правильным ответом +7-985-970-45-45, пять человек получат «Райский уголок для смерти», Наталья Андреева написала, издательство «Эксмо» выпустило в этом году. Всё, вот размышляйте, быстренько присылайте ответы, готовьтесь к тому, чтобы позвонить, если вы хотите каталог «Собрание музеев Франции: Наполеон и Лувр», это грандиозная была выставка, очень хорошая. А мы к нашим делам тоже русско-французским возвращаемся и продолжаем тему вместе с Олегом Будницким в нашей программе совместной с журналом «Знание сила». Мы решили продолжить. Русская эмиграция во время войны, но наступил 45-ый год... Олег, добрый день!

Олег Будницкий — Здравствуйте!

С. Бунтман — Наступил 45-ый год и, наверное, уже с 44-ого, с освобождения Франции какие-то разнообразные мысли посещали русскую эмиграцию.

О. Будницкий — Мысли посещали русскую эмиграцию и раньше 44-ого года именно в том направлении, на которое вы намекаете. Что произошло с Советским Союзом, точнее с Россией, которая называлась теперь Советским Союзом и какова должна быть теперь позиция русской эмиграции. Но я бы все-таки вышел за пределы Франции и вообще бы сказал, что русская эмиграция делилась на некоторые сегменты, прежде всего, территориально. Значительная часть же успела уехать в Америку. Собственно, русский Нью-Йорк возник в 40-ом, 41-х годах, когда несколько сотен интеллектуалов туда переместились, и там возникли журналы, новый журнал «Новоселье», и так далее, и так далее, различные организации. Это одна история. Люди, которые не пережили войну на своей шкуре, что называется. Другая часть эмиграции — это та, которая находилась на оккупированных территориях. И опять же, она делилась в свою очередь на тех, кто не признавал и не принимал нацизм, и на тех...о ком мы в значительной степени говорили в прошлый раз...на тех, кто вступил в ряды тех, кто поддерживал нацистов, а то и просто в ряды нацистской армии. И в 40-45-х годах еще одна линия разделения прошла — те территории, которые были освобождены или оккупированы, скажем так, союзниками или Красной Армией —это тоже большая разница. И у каждой из этих групп было собственное отношение, и была собственная судьба. И эти судьбы, эти отношения были очень различны. Поэтому когда мы говорим о русской эмиграции и 45-ом годе, то это во многом разные истории. История казаков, служивших в германской армии, — это одна история, история русских эмигрантов во Франции, которые участвовали в движении «Сопротивление» — это другая история. Тех, кто писал в газетах и журналах и думал, как быть дальше в Нью-Йорке — это третья история. И в этих группах была, конечно, масса нюансов, людей, мнений, размышлений и так далее. Если говорить о Франции, если говорить о Париже, где, собственно, основная масса русских эмигрантов в свое время жила, потом значительная часть из них уехала на юг, когда это была свободная зона, потом она все равно была оккупирована.

С. Бунтман — И многим приходилось бежать из свободной зоны, когда немцы туда вошли...

О. Будницкий — Да и правительство Виши..

С. Бунтман — Там тоже было весело. Вишистские" милиционеры, как говорят местные, были похуже гестаповцев.

О. Будницкий — Совершенно верно, они лучше знали обстановку. Если бы не вишистское правительство, то не было бы массовых депортаций евреев, ибо только местные могли отыскать тех, кого было нужно и доставить в те поезда смерти.

Итак, среди тех, кто был депортирован, была Ирен Немировски, которая, чуть ли не единственный случай, получила посмертно Гонкуровскую премию за роман, написанный как раз в 41-42-ом годах. Тоже из русских эмигрантов, которая стала французской писательницей. Так и, когда освободили Париж, то наиболее в интеллектуальном плане интересной группой в Париже была группа Маклакова, то есть те люди, которые еще во время нацистской оккупации сформулировали, это сделал персонально Василий Алексеевич Муклаков, некоторые тезисы о том, как теперь эмиграции жить и на что теперь эмиграции надеяться. Надежда была одна — на эволюцию советской власти. На эволюцию советской власти, и казалось, что эволюция эта происходит. Вот смотрите, патриаршество восстановили, церковь, заговорили о России, о русском патриотизме, а не о советском, ввели ордена, погоны — это была вообще сенсация.

С. Бунтман — Книжечки, помните, были замечательные? Массовым тиражом выпускались книжечки о «Традиции русского офицерства», например, такая книжка, в 43-ем году вышла. Русское офицерство в Советском Союзе!

О. Будницкий — То, за что раньше расстреливали. А в Гражданскую войну вырезали погоны на плечах у захваченных в плен офицеров. И слово «офицер» было ругательным. И в Красной армии, естественно, были командиры, а не офицеры. И тут на тебе, оказалось, что все офицеры, все в погонах, и вот это слово «погонники», ругательное, оказывается вовсе даже позитивным в отношении генералов и маршалов будущих Советского Союза. Это, конечно, производило впечатление и заставляло думать об эволюции советской власти в сторону нормализации, в сторону патриотизма, что, в конце концов, она защищает российские интересы. Было понятно в то же время, что власть при всей её эволюции, она остается советской властью. И идея была такая — надо сближаться с Советами, надо искать пути примирения и согласия. И вот результатом этих поисков, кстати говоря, с той стороны, я имею в виду советское посольство, еще идет война, но уже Франция освобождена и идут уже там некие политические процессы, усиливается влияние, кстати говоря, левых во Франции. Ведь кто-кто, а коммунисты, они были в движении «Сопротивление», безусловно. И еще один нюанс надо учитывать — в глазах французов, многих, пожалуй, большинства, русские эмигранты ассоциировались с коллаборантами. И это тоже было чрезвычайно опасно для русской эмиграции. И нужно было как-то показать, что на самом деле, если не большинство, то значительная часть русской эмиграции, это вовсе не коллаборационисты, что это те люди, которые против нацизма и которые на самом деле они вот должны отождествляться с Россией, а не с её противниками, ибо Советский Союз, однозначно, ассоциировался с союзной державой, которая на своих плечах выносит главную тяжесть войны. Вот такая вот сложная была история. Для того, чтобы вы себе представили, каково было отношение ко многим русским в то время. Вот, Нина Берберова в своих мемуарах, насквозь лживых, но, тем не менее, там есть интересные моменты. Описывает, как её сосед связал и собирался повесить на ближайшем дереве, но потом как-то там её освободили. Глеб Струве, он в разговорах рассказывал, что вообще Берберову обрили, поскольку она однозначно ассоциировалась с коллаборационизмом.

С. Бунтман — Это была практика, вот эти бритые девушки, это была практика французской чистки, сразу послевоенной.

О. Будницкий — Да, французы, вообще надо сказать, были немилосердны по отношению коллаборационистам.

С. Бунтман — И очень много произвола было.

О. Будницкий — Ну, вот от освобождения до капитуляции убили около 10 тысяч коллаборационистов или заподозренных в коллаборационизме. Это, в общем, для Европы очень много, очень много. Это несопоставимо с тем, что было в Советском Союзе, но для Европы это колоссальная цифра. Причем я говорю «убили», потому что это не были формальные процедуры, просто самосуд или некие народные суды при минимальных юридических гарантиях. А что касается женщин, которые сожительствовали с немцами, то им публично брили головы, раздевали, на лбу рисовали свастику, и вот так водили по улицам городов, такие вот были средневековые обычаи. Даже есть книжка на эту тему, уже много лет спустя, вполне научная, которая так и называется «Бритые женщины» об этом явлении. И речь шла о десятках тысяч женщин. Вот такая была обстановка, это тоже надо иметь в виду. И вот, со стороны посольства российского тоже были некие шаги, знаки, что оно готово как-то контактировать с эмигрантами. Первым, кто был принят в советском посольстве, послом был Александр Богомолов, но злые языки утверждали, что главным в посольстве является не он, а первый секретарь Гузовский, который был сотрудником НКВД, как положено для первого секретаря, так и первым был принят митрополит Евлогий, но это еще не произвело такого фурора. Фурор произвел визит в советское посольство группы эмигрантов во главе Маклоковым, ну, он не был формально главой группы, но это была самая заметная фигура. Бывший посол, глава офиса по делам русских беженцев, блестящий публицист, депутат трех дум, лучший оратор России начала века, ну, блестящий во всех отношениях человек. И вот 12 февраля 45 года они, так называемая группа Маклокова, так я буду её называть, посетили российское посольство, в их честь был дан, в честь — не в честь, но был некий если не обед, то некая закуска с выпивкой. Обменялись они речами. Там были довольно известные на эмигрантской сцене Александр Титов в этой группе, Михаил ТерПогосян, некоторые другие, два адмирала — Вердеревский, бывший военно-морской министр Временного правительства и Кедров, тот самый Кедров, который командовал флотом у Врангеля и который обеспечил эвакуацию. И вот по ходу этих речей, Маклоков говорил, что мы должны присмотреться, изучать друг друга, что мы давайте находить точки соприкосновения. Посол, еще некоторые люди выступали с речами, одной из очень любопытных фигур, которая была вместе с Маклоковым в посольстве, был Абрам Альперин, о котором я расскажу несколько позднее. И Богомолов в ответ на речи он был довольно жесток. И суть была такая — какой там мириться, сдаваться надо — я перевожу его дипломатическую, хотя и довольно ясную речь на...извлекаю квинтэссенцию, цитируя Франсуа Рабле. И что было любопытно, там, как я уже сказал, выпили, закусили. Маклоков пишет, что принесли порто, то есть портвейн, и бутерброды с икрой, могли быть бутерброды в русском посольстве даже в 45-ом году в Париже. И Богомолов произносил тост за Красную Армию и за маршала Сталина, и они выпили, что произвело просто оглушительное впечатление на эмиграцию. Адмирал Кедров добавил — «За хозяина!». Этот визит произвел фурор, как писал Марк Вишняк, один из непримиримых эмигрантов Борису Николаевскому, что русская эмиграция кончилась. Русская эмиграция кончилась, что если до этого визита было понятно, зачем мы существуем, мы существуем, потому что мы против того строя, того режима, который в России, то теперь непонятно, что мы тут делаем за границей. Если вот такая демонстрация и если эмигранты признают, что такая власть сделала великое дело и что нам надо признавать свою неправоту. Это было, конечно, «спрямление» позиций, там было не совсем так, и если внимательно почитать речь Маклокова, да и речи других. Речь совсем не шла о сдаче, речь была очень осторожной и там были некие условия, но всяком случае так это восприняла эмиграция и если подсчитать статьи в газетах, публиковавшиеся статьи в то время в газетах, в основном американских, но на русском языке — «Новое русское слово», была специальная подборка в «Новом журнале» и особенно почитать личную переписку. Я вот перечитал, наверное, сотни писем и Керенского, Вишняка, Николаевского, Евгения Саблина, представителя российского в Лондоне и многих-многих других. Это была, конечно, буря. И это всё имело продолжение, между прочим и еще большую сенсацию, чем посещение группой Маклокова посольства. Потом Маклоков еще отдельно был в посольстве, общался с Богомоловым, и некоторые другие эмигранты там бывали. Было то, что посол пришел на панихиду по Рузвельту, скончавшемуся в апреле 45-ого года, в русскую церковь. Вот это была, наверное, еще большая сенсация. Но эти иллюзии стали довольно быстро развеиваться, но не у всех.

С. Бунтман — А вот когда они стали рассеиваться, очень интересно? Потому что как они образовались достаточно понятно, а вот когда стали рассеиваться?

О. Будницкий — Ну, они образовались не у всех. Некоторые русские эмигранты, которые были в Америке, писали — «А что, куда-то делись лагеря? А что, появились какие-то гарантии прав личности? А что, появились какие-то свободы, ну что-нибудь, что-нибудь изменилось, по сути, кроме атрибутики внешней, кроме погонов.

С. Бунтман — Это были размышления, потому что знали, или все-таки какие-то фактические точки?

О. Будницкий — Ну, фактические, а что на самом деле изменилось?

С. Бунтман — Да нет, это понятно, что в общем-то, ничего не изменилось. Иллюзии были и внутри, что война вот нам даст некое освобождение внутри, но это было просто взвешивание и размышление нормальных людей?

О. Будницкий — В основном это были люди убежденные, часть эмиграции оставалась непримиримой. Что изменилось? Во-первых, та политика советская по отношению к эмигрантам, которая проявилась на территориях освобожденных или оккупированных Красной Армией. Когда я говорю «освобожденных», я имею в виду — освобожденных от нацизма или оккупированных.. речь идет о союзниках Германии. Там ведь начались аресты, расстрелы и высылки эмигрантов, высылки в СССР.

С. Бунтман — Это стало известно сразу?

О. Будницкий — Да, это стало известно сразу. А как это могло быть неизвестно? Это стало известно сразу, пошли панические письма из Праги, из других мест, куда приходила Красная Армия, ведь исчезали не какие-нибудь люди, исчезали люди весьма известные. Шульгин пошел за молоком накануне нового 45-ого года и не вернулся никогда. Его взяли под белые руки, загрузили в самолет, перевезли в Будапешт почему-то, там объявили, что он арестован, потом в Москву на Лубянку, там он и канул, чтобы потом всплыть во Владимире, где он отбывал двадцатипятилетний срок. В Праге прошли аресты эмигрантов, и, скажем, Альфред Пем известный, ну он был известный филолог, специалист по Достоевскому, публицист, ну он был еще одновременно в партии «Крестьянская Россия». И по одним данным, он покончил с собой в тюрьме, по другим — был расстрелян. Исчезла вся эта группа, которая, что называется, не успела унести ноги из России, и все они были арестованы. Был арестован Петр Долгоруков, это брат-близнец Павла Долгорукова, в свое время председателя кадетской партии, который выбирался в Россию, был там захвачен, его держали в тюрьме, а потом в ответ на убийство Выхова расстреляли, хотя он не имел к этому никакого отношения. Вот теперь Петра Долгорукова, по не которым данным, вывезли на территорию СССР, приговорили к десяти годам лагерей, что для весьма пожилого Долгорукова было смертным приговором, и он умер очень быстро в тюрьме.

С. Бунтман — Мы здесь остановимся. Олег Будницкий. Я напоминаю, мы говорим о русской эмиграции в конце войны и сразу после войны. Продолжим через 5 минут плюс еще то время, которое понадобится вам для звонка и ответа на вопрос.

НОВОСТИ

С. Бунтман — Мы продолжаем нашу программу, и сейчас, прежде всего, выслушаем ответ на вопрос. Вопрос у нас был, следовал за программой «Красная площадь д.1». И вот, этот Некто проехал по Москве: от Поклонной горы, по тому, что сейчас Кутузовский проспект, Дорогомилово, оттуда в Кремль 2-ого сентября некоего года. Кто таков и год какой? Разыгрывается Наполеон из собрания музеев Франции, это Наполеон и Лувр. 363-36-59, ну что же, послушаем вас. Алло, добрый день.

Слушатель — Здравствуйте!

С. Бунтман — Здравствуйте, как вас зовут?

Слушатель — Меня зовут Алла, я думаю, это Наполеон в 1812 году.

С. Бунтман — Совершенно верно. Абсолютно верно, Алла. Получаете замечательную книгу, она тяжелая, но очень хорошая, возьмите, пожалуйста, её обязательно, вам позвонят наши девочки. Спасибо большое. Да, действительно, это Наполеон, ответ, самый удивительный ответ, который я здесь получил, это был Сталин и Жуков. Вот я всегда задаюсь вопросом «почему?», почему так отвечают. А Людмила 926-462, Ольга 927-408, Наталья 916-622, Сергей 916-608 и Елена 910-467, правильно, точно также, не про Жукова и Сталина, а про Наполеона и про 12-ый год, получают книгу Натальи Андреевой. Посмотрим сейчас, я напоминаю, что Олег Будницкий у нас в студии, посмотрим, вот приходят сведения, что начали хватать очень известных людей, люди стали исчезать, и потом они кто всплывет, кто не всплывет в местах не в столь отдаленных, в самом Советском Союзе. Но всегда есть такое запасное объяснение, ну кто бы ни был, ну они сотрудничали с немцами, это же не про нас. Что внутри страны такое объяснение, это не про меня всё. Эмигранты тоже ведь думали, что это не про них.

О. Будницкий — Не совсем так. То, что эти люди не сотрудничали с немцами, было известно. Я сейчас говорю именно о тех, кто не сотрудничал, а о тех. Кто сотрудничал, ну об этом я тоже два слова скажу. Известно, что они были выданы англичанами и американцами, в основном англичанами, в данном случае я говорю о казаках. И, кстати говоря, по этому поводу обычно такое есть возмущение, есть целая литература — Николая Сапятова книга и Николая Толстого «Жертвы Ялты» после того соглашения в Ялте, подписанного, советские граждане должны были репатриироваться в СССР, а те граждане союзных государств, которые оказались на территориях, контролируемых Советским Союзом, Красной Армией должны были быть репатриированы, соответственно, на Запад. И подчеркивается всегда, что наряду с теми казакам, которые вступили в нацистские формирования в СССР были, и были выданы несколько тысяч казаков-эмигрантов, которые не были советскими гражданами никогда и, соответственно, предать родину не могли, поскольку они не были гражданами Советского Союза. Не отношусь к категории людей, которые высказывают по этому поводу сожаление, объясню почему. В 45 году, перефразируя известную поговорку, смотрели не на паспорт, а на форму. Если человек, русский человек одел нацистскую форму, служил в гитлеровской армии и собирался освобождать Россию от большевиков, то вообще за эти вещи нужно нести ответственность. Это один момент. Когда они шли освобождать, они ведь не говорили, что мы не русские, мы там сербские, или болгарские, или еще какие-то, правда? Они вступали в эти формирования, в Русский охранный корпус , в Казачий стан, в казачьи полки и так далее, потому что они считали, что они русские и что их долг — освобождать Родину от большевиков. Теперь вроде это уже не Родина, и они вроде бы уже не те. Это один момент, второй момент — как мы знаем, руководители Казачьего стана, казачьих формирований были осуждены и казнены в СССР: Краснов, Шкуро, некоторые другие. Возможно, это было слишком жестокое наказание, учитывая преклонный возраст того же Шкуро, но в общем, люди участвовали в формировании вооруженных сил с тем, чтобы бороться против СССР и агитировали за вступление в эти вооруженные силы граждан Советского Союза, и готовили их, и обучали и так далее, и так далее. Окормляли их, так сказать, идеологической пищей. И в общем, за это надо нести ответственность.

С. Бунтман — Но там были женщины и дети.

О. Будницкий — Сейчас, минуту, мы к этому вернемся. Что стало с рядовыми казаками? Некоторые были посажены, некоторые были высланы, через несколько лет они были освобождены, и в 45-ом году вышла амнистия. И представьте на минуту, что их выдали бы в Сербию, я думаю, что никто из них в живых бы не остался.

С. Бунтман — Всех. В Югославию в смысле?

О. Будницкий — Да, да, в Югославию. Потому что свои художества убийства, публичные казни, массовые изнасилования они творили в Сербии, в Югославии, именно в Сербии, потому что там другая история была с Хорватией. И в той стране, которая приютила, в которой они жили по двадцать лет и гражданами которой они были. Поэтому надо еще десять раз подумать, вот в этой ситуации, что на самом деле было лучше. Да, то, что вместе с ними были члены семей выданы Советскому Союзу, это не то чтобы не лезло ни в какие ворота, это вполне укладывалось в ялтинские соглашения. И тут. Конечно, женщины и дети, дети, во всяком случае, ни в чем не виноваты. Но случилось то, что случилось. Но если говорить о членах этих формирований, с моей точки зрения, я думаю, с точки зрения людей. Которые немножко знают ситуацию, это были в значительной степени нацистские военные преступники, ибо те операции, которые проводились в Югославии, были не только операциями против партизан, это были операции карательные против мирного населения, и это надо иметь в виду. Если мы говорим о юридической чистоте, то в конце концов Нюрнбергский процесс юридически вообще-то нонсенс, потому что победители судили побежденных по специально созданному для этого закону, и с точки зрения юридической логики, это не вписывается. Но ведь никогда в истории не было такого масштаба преступлений, не было законов для этого случая.

С. Бунтман — Да, конечно. При этом, если почитать Нюрнберг, то защита выслушивалась пристальнейшим образом. Я подробно читал дело адмирала Дёница. Да. Это был сложнейший юридический состязательный процесс.

О. Будницкий — Всё было соблюдено, безусловно. Но вот по этому поводу была интереснейшая переписка между Маклаковым и Алдановым. Маклакова не заподозрили в симпатиях к нацистам, но он был юрист до мозга костей. И он писал, ну что это такое, посмотрите, что им там вменяют. И на эту тему он еще рассуждал — надо ко многим вещам подходить с теоретической точки зрения. Хотя он, с одной стороны, понимал смысл и причину наказания и. конечно, не хотел, чтобы они остались безнаказанными, с другой стороны, как юрист он показывал юридические прорехи в этой конструкции. На что Алданов ему пишет, что совершенно согласен, только все равно нужно повесить. И Алданов прав, потому что это тот случай, когда юридические нормы творятся самой историей, когда люди пытаются разобраться с невиданными в истории преступлениями. Так что, опять-таки, к вопросу о выдаче, это гораздо более сложная категория и как должны были себя вести наши союзники-англичане, когда они видят группу русских в немецких мундирах? Они должны были, как к ним отнестись..

С. Бунтман — Так, как увидев англичан в немецких мундирах.

О. Будницкий — Я это хотел сказать, но вы совершенно точно поняли мою мысль, поэтому тут, с моей точки зрения, не на что рассчитывать. Опять-таки, это надо каждую отдельную человеческую судьбу смотреть отдельно. Понятно, да. Но вот почему это произошло? Не нужно говорить, что англичане были такие-сякие, плохие, преступники, они вели себя так, как они должны были себя вести. Дело не только в Ялтинских соглашениях, дело в человеческой психологии. Они были в форме той армии, которая бомбила Лондон, которая убила 40 тысяч лондонцев, и так далее, и так далее. Для англичан это были безусловные враги и вдвойне враги, потому что это были русские в немецкой форме. Вернемся в Париж, в Париже по эмигрантским представлениям хозяйничало НКВД, и тоже исчезали эмигранты, но в большой степени даже не эмигранты, а те люди советские, которые оказались на территории Франции, которые не хотели возвращаться в СССР. Эмигранты хотели примиряться, а вот те военнопленные, какие-то гастарбайтеры, они не хотели, и эмигрантов это несколько смущало, тех, настроенных на примирение. Их в общем хватали, они куда-то исчезали. В 45-ом году генерал Деникин уезжает в Америку из Франции, по одной причине — боялся, что его похитят.

С. Бунтман — В 45-ом?

О. Будницкий — Да, в 45-ом. В 47-ом он умрет в Америке, но уже от сердечного приступа. Хотя он не шел ни на какое сотрудничество, он занимал патриотическую позицию, он надеялся почему-то, что Красная Армия повернет оружие против своих хозяев, против властителей. Он боялся, что его просто схватят и доставят в Москву, потому что он Деникин и такой лакомый кусочек. Последний из оставшихся в живых вот таких крупных вождей Белого движения, ну не считая генерала Краснова, который в Белом движении занимал своеобразную позицию. На Дальнем Востоке творилось тоже самое, там тоже были массовые аресты, вывезли в Москву, меньше людей об этом знают, вывезли атамана Семенова, Ивана Михайлова, министра финансов Колчака. И был процесс, Семенова повесили, а большую часть остальных расстреляли, включая Родзаевского, лидера партии Русских Фашистов. А многие сотни людей были арестованы и отправлены в лагеря, так что история была довольно грустная. И вот с одной стороны, та группа, «маклаковская», они образовывают общество для сближения с советской Россией, его представителем стал Абрам Альперин, я обещал сказать о нем несколько слов. Человек вообще уникальный, этот человек из моего родного города Ростова-на-Дону. Был такой предприниматель, юрист, спонсор нескольких банков, который с самого начала понял, что такое большевизм. И он в ноябре 17-ого года выдвинул лозунг — «Лучше спасти Россию с казаками, чем потерять её с большевиками». Абрам Альперин был еврей, а отношения у казаков и евреев довольно сложные, как вы понимаете. Вот такой лозунг. И он собрал изрядную сумму среди ростовских предпринимателей для формирования казачьих партизанских отрядов и был начальником отдела пропаганды, так сказать, комиссаром в казачьем партизанском отряде генерала Семилетова. Такая биография, неслабая, потом вот он оказался в Париже, стал там видным общественным деятелем, вначале некоторое время был в лагере, сидел в немецком, потом как-то их освободили, еще не было принято решение о депортации всех евреев в Освенцим, были другие приёмы уничтожения. И после этого он скрывался, принимал активное участие в «Сопротивлении», и человек пользовался колоссальным моральным авторитетом. Он был представителем этого общества, но уже, конечно, забрезжило сомнение, и 25-ого мая 45-ого года в газете «Русские новости» появляется статья Маклакова под названием «Советская власть и эмиграция», в которой четко определена позиция, при каких условиях эмиграция готова с советской властью примириться и пойти на службу России, будь хоть в ней советская власть, права человека — вот о чем писал Маклаков, этот защитник империи. Он писал, что в 17-ом году после февраля мы перебрали с правами человека, в результате рухнуло государство, рухнула империя. Большевики восстановили российское государство, и ему очень, конечно, было приятно, особенно как бывшему дипломату, который не мог остановить, с его точки зрения, распад России, отпадение Прибалтики, Бессарабии и так далее. И он был рад тому, что происходит, но вот, писал он, есть одна вещь — права человека, пока они не соблюдаются. До тех пор мы не можем принять эту власть целиком и полностью — вот наше условие. И он еще писал, мы не можем никак повлиять, не можем никак бороться, мы можем только печаловаться о людях, которые там находятся, и можем критиковать власть за то, как она ведет себя по отношению к людям. Такие печальники советской власти были не нужны, и какие-то отношения уже порвались, тем более что нашли в посольстве других людей, которые были готовы служить этой власти не за страх, а за совесть. Группа, так называемых, Русских Патриотов, они издавали нелегальную газету «Русский патриот», потом она стала именоваться «Советским патриотом» по указанию из посольства, и деньги шли из посольства, причем как Маклаков говорил послу, смотрите, там среди этих новоявленных патриотов те, кто служил раньше нацистам, потому что им все равно, кто дает деньги, лишь бы, так сказать. Ну, Богомолов сам писал донесение Деканозову, замминистра иностранных дел, о том, что вот Маклаков провокациями занимается. А среди этих патриотов был Лев Любимов, который в «Возрождение» писал статьи во славу Гитлера и так далее, и некоторая такого же рода публика. Что-то промежуточное — это была газета «Русские новости», преемник знаменитый «Последних новостей», хотя редактор «Русских новостей» Арсений Ступницкий, там был логотип, не рискнул дать его. Этот тоже получал субсидии из советского посольства, но ему хватило ума все-таки в СССР не ехать. И вот как пошла дальше эволюция — через год это объединение для сближения с советской Россией практически прекратило свою деятельность, потому что понятно было, что сближаться невозможно. Что касается советских патриотов, они зашли так далеко в советском патриотизме, что 25 ноября 47-ого года их просто выслали из Франции. Игоря Кривошеина, участника «Сопротивления», между прочим, который был арестован в июне 44-ого года и отправлен в Освенцим, но, в общем, выжил. Так, это сын Александра Васильевича Кривошеина, министра при Столыпине, деятеле переселения, главы правительства у Врангеля. Так, Любимова, Кривошеина и многих других выслали в Германию, естественно, Восточную, контролируемую Советским Союзом, а оттуда они уже перебрались в Советский Союз. Ну, судьбы были очень различны. Иногда пишут, что всех эмигрантов репрессировали, ничего подобного. Конечно, нет. Подавляющее большинство жило, не хочу сказать нормально, но как-то более менее мирно, посылали их в разные места Советского Союза. Кривошеина отправили в Ульяновск, где он работал на одном из заводов, связанных с электроникой, а в 49-ом уже забрали, уже арестовали, уже пошла компания борьбы с космополитизмом, с тлетворным влиянием и прочее, прочее, прочее. А тут понимаешь, какой-то Кривошеин, сын царского министра, русский эмигрант, наверное, что-то говорил об окружающей его реальности, и загремел на десять лет. Был в шарашке вместе с Копелевым, Солженицыным, в той самой Марфинской шарашке, но вышел раньше, досрочно освободился, только в 70-е годы смог уехать обратно во Францию. И таких эпизодов было немало. Опять-таки, участь не всех эмигрантов была печальна, в СССР вернувшихся. Да, я забыл сказать, что в 46-ом году в июне вышел указ о возвращении, что желающие, бывшие поданные российской империи, и даже бывшие советские граждане, оставшиеся на Западе, «невозвращенцы», могут получить советское гражданство. И тысячи людей получили. Что-то около шести тысяч в Югославии, около одиннадцати тысяч во Франции. Но поехали в СССР далеко не все, в литературе встречаются разные цифры, видимо, близко к реальности цифра в две тысячи человек. Некоторые добровольно, некоторых просто выслали, подозревая, что они связаны с советскими спецслужбами. С Дальнего Востока еще перебралось много людей в Советский Союз, кто добровольно, кто не слишком добровольно. Тоже по-разному складывались их судьбы, одни оказались в лагерях, как скажем, известный поэт Арсений Несмелов, который действительно симпатизировал фашистам, между прочим, хотя и был замечательный поэт, он умер в лагере. Некоторые сделали карьеру в СССР вполне успешно на эстраде — Александр Вертинский, Олег Лундстрем, джазист, или Наталья Ильина, писательница, которая написала замечательный, в условиях советской цензуры даже вышедший — воспоминания об эмигрантских годах. В общем, судьбы складывались по-разному, но в общем, те, кто оказался в СССР были не слишком счастливы, и некоторые из них впоследствии вернулись обратно, когда их выпустили из лагерей или просто позволили уехать во Францию, Чехословакию, даже в социалистическую Чехословакию, как члены крестьянской России, посаженные в лагеря обычно на десять лет, потом получившие право вернуться. Вот такие были истории. Так что если это суммировать, то можно сказать, что попытка примирения не удалась. Не удалась и не могла удастся, уж больно разные представления о том, какой должна быть Россия, были у эмигрантов и советских властей. Надо сказать, что советская власть кое-кого хотела заполучить из соображений престижа. Главной целью был Нобелевский лауреат по литературе Иван Бунин, на одном из концертов с которым совершенно случайно рядом оказался человек в форме подполковника Красной Армии, который совершенно случайно звался Константином Симоновым, который проводил с Буниным в числе прочего работу — не вернуться ли ему в Советский Союз. Ему обещали золотые горы, издать собрание сочинений, что должно было принести колоссальные по тем временам, и всячески его обхаживали. Бунин, в общем, был склонен, он вообще был такой оппортунист, до войны Германии и СССР, уже живя во Франции, он послал открытку Алексею Толстому, своему приятелю — «Хочу домой». И Толстой собирался на эту тему писать Сталину, но тут началась война, и это кончилось. Но в конце концов Бунин не поехал, отчасти потому что он все-таки советскую власть сильно не любил, и сказалось влияние Алданова, он очень прислушивался к Алданову, который пользовался безупречным моральным авторитетом. Алданов ему говорил, что это совершенно невозможно, неприемлемо и делать так нельзя. Ну, это, наверное, было не единственное влияние, но это сыграло очень существенную роль. Бунин не поехал, и Бунина не издали.

С. Бунтман — Издали сильно потом, уже после смерти.

О. Будницкий — Да, после смерти.

С. Бунтман — После смерти его и после смерти Сталина. Неполное, но собрание сочинений было уже в 50-е годы.

О. Будницкий — Да, в пяти томах таких.

С. Бунтман — Ну что же, я, кстати, думаю, что Марку Алданову мы посвятим когда-нибудь отдельную передачу.

О. Будницкий — Я про маленький секрет. Вот сейчас у меня на столе лежат письма Марка Алданова. Я готовлю к печати переписку Алданова и Маклакова с 1929 по 1956 год.

С. Бунтман — Ну, я думаю, пока вы готовите к печати, мы подумаем.

О. Будницкий — Можно, материала для этого уже хватает. А те, кто хочет подробнее, я адресую в своей статье, довольно длинной, в альманахе «Диаспора», несколько лет назад вышел, так и называется «Попытка примирения» о том, как эмигранты пытались мириться с советской властью и что из этого вышло.

С. Бунтман — Ну что же, спасибо большое, это была программа «Не так» совместно с журналом «Знание сила». Мы собираемся по субботам, с 14 до 15 часов. Всего доброго!

О. Будницкий — До свидания!