Сайт Евгения СычёваEugi Gufo

Сергей Бунтман — Добрый день! 12 часов 8 минут. Мы в прямом эфире. Мы в прямом... на прямом суде. Светлана Ростовцева, Алексей Кузнецов. Добрый день!

Алексей Кузнецов — Добрый день!

С. Бунтман — Да. Сергей Бунтман. Алексей Кузнецов удалённо у нас сегодня как всегда, как последнее время, как сложилась. Но не навсегда я думаю. Ну, будем надеяться. Мы сегодня... Вы выбрали петрашевцев. С каким преимуществом выбрали петрашевцев?

А. Кузнецов — Несколько голосов.

С. Бунтман — А всего?

А. Кузнецов — Вот в соревновании между петрашевцами и Чернышевским несколько голосов, несмотря на то, что больше...

С. Бунтман — Я требую пересчета. Я буду судиться. Я требую пересчета. Ручного пересчета голосов.

А. Кузнецов — Причем в штате Пенсильвания, да?

С. Бунтман — Да. Именно. Да, да. Только — да, — там. Или там Милуоки у меня будет. Вот.

А. Кузнецов — Да. Там известно, что позиции Чернышевского особенно сильны.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Ну, вот так вот незаметно... Это давно нами неоднократно предлагавшееся дело, один из наших личных фаворитов, попало на передачу, о которой мы на самом деле несколько лет назад боялись подумать, Серёж, но у нас сегодня 300-я передача.

С. Бунтман — 300―я, да?

А. Кузнецов — 300―я. Да. Я вручную, как положено, пересчитал наши передачи. Сегодня 300-я передача.

С. Бунтман — Да, пройдёт время, и у нас получится год целый воскресений мы...

А. Кузнецов — Да. Причем без перерыва. Да.

С. Бунтман — Да, год без перерыва говорим. Вот. Да, действительно перерывов-то не было. Милуоки не штат. Милуоки... Господи, Вий, ну, Вы... Когда я сказал: город Милуоки — это... Это вчера талдычили об этой истории. Там оказалось всё очень плохо для подателя жалобы. И там оказался голосов больше у его противника. Так что вспоминаем. Хорошо. За ваш счёт. Хорошо. За мой счёт. Да. Мы в Саратове будем пересчитывать, потому что в Саратове как раз Чернышевский должен выиграть. Вот.

А. Кузнецов — Конечно. Да, да.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Но это дело на самом деле одно из тех дел, которых не должно было быть. Оно вообще не по законам, не по здравому смыслу не должно было случится, если бы не воля двух людей. Один из них это Николай Павлович Романов. Его воля совершенно определенная в этом деле. И он несомненно направлял, так сказать, воли тех, кто этим делом непосредственно занимался. Вообще... Вот, ну, а я стараюсь порекомендовать какую-то литературу. О петрашевцах написано очень много. И любители документов найдут и двухтомное издание документов, и трехтомные издания документов. И есть книги дореволюционные, оцифрованные. Российская государственная библиотека предлагает. Почитать очень много есть чего. Ну, вот людям. которым там, скажем, не хочется погружаться в эту тему на месяц, а хочется прочитать какое-нибудь хорошо написанное историчное и при этом такое, в общем, последовательно литературное изложение этого дела, я хочу порекомендовать книгу современного специалиста по творчеству Достоевского Игоря Волгина, которая называется «Пропавший заговор. Достоевский и политический процесс 1849 года». Она есть в открытом доступе в интернете. И вы получите удовольствие, поверьте мне, если эта тема вам интересна.
«В марте месяце 1848 года дошло до сведения шефа жандармов, что титулярный советник Буташевич-Петрашевский, проживавший в Санкт-Петербурге в собственном доме, обнаруживает большую наклонность к коммунизму и с дерзостью провозглашает свои правила. Поэтому шеф жандармов приказал учредить за Петрашевским надзор.
В то же время министр внутренних дел, по дошедшим до него сведениям о преступных наклонностях Петрашевского в политическом отношении и о связях его со многими лицами, слившимися как бы в одно общество для определенной цели, учредил с своей стороны наблюдение за Петрашевским. Но как столкновение агентов двух ведомств могло иметь вредное последствие — открыть Перовскому тайну надзора и отнять у правительства возможность обнаружить его преступные замыслы, то шеф жандармов по соглашению с графом Перовским предоставил ему весь ход этого дела, а граф Перовский возложил это на действительного статского советника Липранди».
Серёж, перелистни, пожалуйста, картинку. У нас будет там...

С. Бунтман — Липранди?

А. Кузнецов — ... собственно Михаил... Нет, нет. Это Михаил Васильевич Буташевич-Петрашевский. Он...

С. Бунтман — А это сам Петрашевский. Да.

А. Кузнецов — Это сам Петрашевский. Да. Чиновник. Переводчик он. Переводчик, ну, естественно в определённом чине, значит, титулярного советника Министерства иностранных дел. Он происходит из весьма зажиточной семьи. Его... Ну, не только зажиточной, но и, мягко говоря, знатной и со связями. Достаточно сказать, что его крестным отцом был государь-император Александр Павлович. Дело в том, что отец Михаила Васильевича Василий Буташевич-Петрашевский крупный, очень крупной для своего времени врач. И, например, его вызывали к смертельно раненому на Сенатской Милорадовичу. Понятно, что, так сказать, туда Николай мог послать только лично ему знакомого и доверенного врачу. Да? Лейб-медика...

С. Бунтман — Ну, да.

А. Кузнецов — ... как это называлось в то время. И поэтому, собственно говоря, у Петрашевского собственный дом. Поэтому, скажем, ему нетрудно на протяжении нескольких лет на его вот этих пятницах, на которых будет встречаться его кружок, за свой счёт предлагать там небольшой ужин участникам, хотя их иногда набиралась там несколько десятков человек. Он жил на достаточно широкую ногу. И то, что он служил, как я понимаю, его, скажем так, интеллектуальными потребностями объяснялось. Он служил не за зарплату достаточно небольшую. Он служил для того, чтобы иметь возможность общаться, ну, не сидеть в деревне сиднем, что называется, хотя и деревня тоже была. И крепостные были. С крепостными очень интересно, поскольку Петрашевский, я уж буду так его называть неполной его фамилией, поскольку он социалист, причем действительно, как сказано в полицейском отчете, такого коммунистического толка. Он вообще поклонник Фурье в утопическом социализме. И он попытался для своих крестьян учредить некий такой вот фаланстер. И для этого было построено общежитие. Но крестьян так это всё напугало, уж не знаю, чего они там поняли в объяснениях, что их ждет, но что-то, видимо, поняли. И они его сожгли от греха подальше. И, значит, на этом проект прекратился. Вообще, он человек довольно экстравагантный. Там некоторые подробности его биографии исследователей несколько смущают. Я сейчас в этом копаться не буду, потому что гораздо более интересный и гораздо более печальный пример в этой ситуации — это человек, названный в конце отчета. Перелистни, пожалуйста, ещё одну страничку. «Где и что Липранди» — так начинается одна из лучших книг Натана Яковлевича Эйдельмана «Пушкин и декабристы». Это цитата из пушкинского письма 23-го, если не ошибаюсь, года: «Где и что Липранди? Мне животом хочется его видеть». Вот настолько хочется, что прямо вот, что называется.
Иван Петрович Липранди имел все данные для того, чтобы стать одним из прославленных людей своего времени во многих отношениях. У него... Он 90-го года рождения. Но он успел ещё до 12-го года уже поучаствовать в двух кампаниях той эпохи. В шведской, например, достаточно активное принял участие. В 12-м году он поручик. В 14-м году он вступает в Париж подполковником, участником многих славных дел того времени. Когда русская армия на какое-то время остаётся в Париже, он становится доверенным лицом командующего русской армией графа Воронцова. Якобы с его слов, когда французские власти обращаются к Воронцову с просьбой дать, ну, такого офицера связи с французскими, парижскими полицейскими властями, выбор падает на Липранди, и он работает рука об руку вместе со знаменитым Видоком. о котором мы делали передачу.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Если хотите, найдите и переслушайте. И вот, значит, с тех пор, видимо, его поприще из чисто военного становится военно-разведывательным. Вот эта ситуация, когда Липранди оказывается в Кишинёве, и собственно там с ним знакомиться отправленный в свою южную ссылку Пушкин, Липранди формально в опале. Он формально туда отправлен за дуэль. Дуэли у него были. И не одна в его жизнь. Он был известен как бретер. Но то, что в это время как раз там в том углу заваривается очередная каша — греческое национальное освободительное движение. И Россия по этому поводу очень внимательно посматривает вот на те края. И в Кишинёве скапливаются самые разные наблюдатели преимущественно в эполетах. То, как мне кажется, вполне логично предположить, что Липранди там в командировке. И не исключено, что эта дуэль — это вообще выдумка и прикрытие. Может, она... Может её и вообще не было никакой дуэли, потому что исследователи так и не смогли найти, с кем он, собственно говоря, дрался-то вот в этот конкретный раз. Вполне возможно, он работает под прикрытием ссыльного опального офицера, работает с агентурой, работает по линии военной разведки. И он так и будет работать и по польскому направлению, и всё прочее. А затем он переходит уже немолодым человеком, в начале 40-х ему уже 50 лет, он переходит на статскую службу, получает там, так сказать, весьма высокий чин действительного статского советника, генеральский чин и занимается он сектантами, сектантами и раскольниками. Вот мы сегодня предложим на следующий раз подборку сектантских дел Российской империи.

С. Бунтман — Да, да, да.

А. Кузнецов — Меня как раз навела на эту мысль вот обстоятельство из биографии Ивана Петровича Липранди, который очень серьезно взялся за это дело и, кстати говоря, проявил себя там таким не тупым полицейским чиновником, а человеком широко мыслящим. Он как раз пишет, что не надо их жестко преследовать, потому что вы только создаете мучеников за веру. Вы только тем самым им подбрасываете, что называется, моральных оснований. Они как раз хотят мученичества и так далее. Наблюдения безусловно очень точные человека, который прекрасно понимает суть дела. Тем удивительнее то, что будет дальше. И вот в этом качестве человека поднаторевшего в различных политических полицейских делах Иван Петрович и получает указание своего шефа, министра внутренних дел Перовского... Он у нас должен быть, по-моему, на следующей картинки, если я не ошибаюсь. Да, совершенно верно. Вот он Лев Алексеевич Перовский. Значит, Перовский ему поручает покопаться в окружении Петрашевского. Вот то, что в рапорте, который я зачитал с самого начала, дело подаётся как одновременно по двум линиям инициатива двух полицейских ведомств: отдельного корпуса жандармов и, значит, Министерства внутренних дел, вот это наводит на размышления о том, что это не случайно. Не случайно два ведомства одновременно схватились за один и тот же, в общем-то, достаточно безобидный кружок, ну, да, оппозиционно настроенных молодых людей. Но ничего кроме разговоров нет. Это ещё найти, есть ли там что-то кроме разговоров. Так вот есть мнение такое, так сказать, не являющееся доказанным, но есть мнение, что на самом деле был приказ Николая Павловича. Два полицейских ведомства схватились и, поняв, что из этого сейчас получится полный бардак и несуразица, навели порядок, сказали, что это дело Перовского, а корпус жандармов будет при необходимости оказывать, так сказать, посильное содействие.
И вот дальше Липранди делает то, что в этом деле самое, в общем-то, главное для нас сегодня через почти 200 лет после описываемых событий. Натан Яковлевич Эйдельман: «Про Ивана Петровича Липранди писали и не писали.
Писали потому, что этого человека никак нельзя было исключить из биографии Пушкина, декабристов, петрашевцев, Герцена.
Не писали же в основном по причинам эмоциональным. Вот перечень эпитетов и определений, наиболее часто употребляемых в статьях и книгах вместе с именем: «зловещий, гнусный, реакционный, подлый, авантюрный, таинственный; предатель, клеврет, доносчик, автор инсинуаций, шпион...»
Ну, кое-что из этих оценок понятно, это чистые эмоции, а вот в том, за чем стоит определенное содержание, к сожалению, в общем, правда. Вообще это вот такой вот, мне кажется, кошмар человека, любящего Пушкина, потому что ведь Липранди — это же почти... в общем, пушкинисты почти договорились по этому поводу, это, конечно, главный прототип Сильвио из «Выстрела». И вот представить себе Сильвио через 20 лет после событий, описанных Пушкиным, полицейским провокатором, это, конечно, разочарование необычайно сильное.

С. Бунтман — Нет. Ну, он Сильвио, слава богу, убил, по-моему, всё-таки.

А. Кузнецов — Ну, как знал, что называется. Да.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Убил в Греции, по-моему. Да?

С. Бунтман — Да, да, да. То есть он ему создал... Сильвио он создал биография абсолютно законченную, стройную вот.

А. Кузнецов — Ну, в отличие от прототипа. Да?

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Интересный, очень интересный. Очень наблюдательный. Очень недобрый. Спорить не буду, но очень наблюдательный мемуарист той эпохи Филипп Филиппович Вигель таким образом описал нам Липранди. Липранди «всегда был мрачен, и в глазах его никогда радость не блистала. В нем было бедуинское гостеприимство, и он готов был и на одолжения, отчего многие его любили. Ко всем распрям между военными был он примешан, являясь будто примирителем, более возбуждал ссорящихся и потом предлагал себя секундантом». Ну, вот Сильвио. Да. Мрачный Сильвио, любитель дуэлей. И вот Липранди берется за это дело. И вот именно он доводит его до того состояния, в которое оно превратилось. Ему поручено ввести агента. Обычно для полиции того времени агент — это либо полицейский туповатый, либо извозчик, там девушка лёгкого поведения, ещё какая-то фигура, на которую надавливают, предлагает небольшую денежку и дальше, так сказать, получают информацию. Липранди прекрасно понимает, этих молодых людей можно обложить извозчиками, девушками, но те ничего не смогут принести в клюве. Они тупые. Они безграмотные. Нужен человек этого круга. Цитирую, собственноручно написано Иваном Петровичем: «Тут недостаточно было ввести в собрание человека только благонамеренного; агент этот должен был стоять в уровень в познаниях с теми лицами, в круг которых он должен был вступить... и наконец стать выше предрассудка, который в молве столь несправедливо и потому безнаказанно пятнает ненавистным именем доносчиков даже таких людей, которые, жертвуя собою в подобных делах, дают возможность правительству предупреждать те беспорядки, которые могли бы последовать при большей зрелости подобных зловредных обществ. Такие агенты за деньги не отыскиваются». Иван Петрович Липранди поет гимн полицейской провокации. Нужен агент, который не за деньги. Нужен агент, который вот по своим душевным качествам, по наклонностям своим агент-провокатор. Все Дегаевы, все Азефы, вся вот это вот агентура советского времени — это, конечно, в идеале люди, описанные Иваном Петровичем Липранди.

И вот находится такой человечек. Он, конечно, стоит по уровню своего интеллектуального, про нравственное я не говорю вообще, естественно, развития ниже этих людей. Петр Дмитриевич Антонелли. Его отец достаточно известный художник, академик Академии художеств, портретист. Хороший портретист. А Петр Дмитриевич обучается. Он молодой человек. Ему 23 года. Он очень нуждается в деньгах. У него две сестры моложе его, которых надо как-то пристраивать. С деньгами плохо. И вот этот, как его изображает один из знавших его людей, блондин «с довольно большим носом, с глазами светлыми, не то чтобы косыми, но избегающими встречи». Да? Вот этот человек, не смотрящий в глаза, становится главным агентом. Будет ещё два агента Шапошников и Наумов, но это как раз полицейские типичные агенты. От их мало, что придёт. В основном передвижение, кто, с кем встретился, то, сё, 5-е, 10-е. Антонелли обладал колоссальной памятью. Это одно его ценное свойство. И второе его ценное свойство... А, может быть, Липранди ему подсказал, знаешь, ты не суйся в равные, ты не пытайся делать вид, что ты читал Прудона там, так сказать, и других людей, которых они обсуждают. Да? Знаешь-ка, изобрази-ка ты алчущего знания. Изобрази-ка ты неофита, человека необразованного, но с горящими глазами. И это было абсолютно точное решение, потому что Петрашевский на это клюнул очень, так сказать, прочно. Да? Ему нравилась проповедовать. Ему нравилось учить. Ему нравилось, так сказать, молодых людей растить по своему образцу. И Антоннели становится вхож в это общество, хотя ни с кем он там друзьями, что называется, ни с кем не стал, но тем не менее он обладает доступом к информации. Из его сообщений агентурных: «В собрании 15 апреля Достоевский читал переписку Гоголя с Белинским, и в особенности письмо Белинского к Гоголю. Письмо это вызвало множество восторженных одобрений общества, в особенности у Баласоглу и Ястржембского, преимущественно там, где Белинский говорит, что у русского народа нет религии. Положено было распустить это письмо в нескольких экземплярах», — то есть распространить.

С. Бунтман — Ну, да.

А. Кузнецов — «Засим Петрашевский говорил, что нельзя предпринимать никакого восстания без уверенности в совершенном успехе, и предлагал поэтому свое мнение к достижению цели». Хороший агент. Он не выдумывает. Он добросовестно передаёт, кто, как отреагировал, кто, что сказал. Да? Вот, например, выгодно было бы показать Петрашевского человеком, который вот за немедленное восстание. Хватай его, злодея! Нет. Говорил, что нельзя предпринимать никакого восстания без уверенности. Осторожничает. Почему власть так уцепилась за это письмо Белинского к Гоголю? Почему именно его чтение и идею его распространить, так, значит, оказалось важным для следствия? Белинский Гоголю: «Вы не заметили, что Россия видит своё спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а со здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их выполнение. А вместо этого она представляет собою ужасное зрелище страны, где люди торгуют людьми, не имея на это и того оправдания, каким лукаво пользуются американские плантаторы, где люди сами себя называют не именами, а кличками: Ваньками, Стешками, Васьками, Палашками; страны, где наконец, нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей».

С. Бунтман — Да. Да, вспоминаем. Изучали ведь когда-то. Да? Когда-то в школе-то.

А. Кузнецов — Конечно. Конечно.

С. Бунтман — Но от этого хуже не становится.

А. Кузнецов — И не думали, что так пригодиться, не правда ли?

С. Бунтман — Да. Да. Ну, что ж? Давайте мы прервемся и продолжим процесс минут через пять.

НОВОСТИ

С. Бунтман — Продолжаем. Светлана Ростовцева, Алексей Кузнецов, Сергей Бунтман. Сразу отвечу на один такой историческо-юбилейный вопрос. Нет, вы ошибаетесь про Егора Кузьмича Лигачёва, которому сегодня 100 лет. У нас был... И большой материал был в «Деньке», в нашем календаре. Так что всё это сегодня присутствовало. Мне понравилось, Алёша, здесь уточнение одно. Когда мы сейчас говорили о провокаторе, которого Липранди выбрал, он... Здесь в чате назвали еще одну фамилию помимо Видока и, на мой взгляд, гораздо более важную для провокаторского искусства. Это Жозеф Фуше.

А. Кузнецов — Ну, конечно. Безусловно.

С. Бунтман — Здесь...

А. Кузнецов — Безусловно.

С. Бунтман — ... это идеи Фуше. Видок — такой достаточный служанка и провокатор в таком простом смысле, открытый и откровенный.

А. Кузнецов — И по уголовникам, конечно...

С. Бунтман — Да, да, да.

А. Кузнецов — ... в основном работавший.

С. Бунтман — Ликвидатор...

А. Кузнецов — ... политических провокаторов...

С. Бунтман — ... всех банд.

А. Кузнецов — Да, да.

С. Бунтман — А Фуше — это, конечно... И я думаю ещё, что у всех русских тоже роман «Шауны» был ещё, уже бальзаковский был, который здесь. Да.

А. Кузнецов — Конечно. Конечно. Но я хочу сказать, что вполне возможно, что Липранди, если он действительно тесно работал с Видоком, позаимствовал у него не идеи, а приемы. Вот именно полицейскую технику. И, кстати говоря, к Фуше. Значит, дело в том, что всё... вся это работа департамента... Министерства внутренних дел вызывает дикую ревность политической полиции, потому что 3-е отделение и корпус жандармов чувствуют, что их отодвинули — да? — от этого дела. И поэтому Орлов, Алексей Орлов, брат декабриста Михаила Орлова, шеф корпуса жандармов всячески, значит, пишет царю, пользуясь правом прямого доступа, надо брать, надо брать, надо брать, надо брать. «Куда брать? — говорит Липранди. — Нет ещё ничего». Вот он не служака. Он человек, который болеет за дело. Подождите. Дайте сделать так, чтобы были несомненные, убийственные улики. И вот дальше он делает подлость, которую, там если всё остальное можно обсуждать,
честно он исполняет долг или делает вещи непорядочные, то тут даже обсуждать нечего. Он подводит к Буташевичу-Петрашевскому несколько специально отобранных черкесов из императорского конвоя, которые должны изобразить связь с бунтовщиками на Кавказе, что они агенты Шамиля. Он ему предлагает наживку. Ну, клюнь, клюнь, клюнь! Вступи с ними в переговоры! Вот это уже провокация. Вот это Судейкин. Вот это вот, так сказать, всё остальное. Да?

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Вот это окончательно репутацию Липранди как приличного человека хоронит. Он, кстати, это будет чувствовать и весь конец, последние 30 лет своей очень долгой жизни, он 90 лет прожил, он будет писать всякие оправдания, будет всячески себя пытаться выставить просто благонамеренным служакой и так далее. Но не получится. Я надеюсь, что после нашей передачи больше людей узнает об этой очень печальной фигуре. Точнее печальной метаморфозе этой фигуры. И Орлов добивается своего. Резолюция Николая Павловича на докладе графа Орлова о готовности 3-го отделения к арестам, 21 апреля 49-го года: «Я все прочел; дело важно, ибо ежели было только одно вранье, то и оно в высшей степени преступно и нестерпимо. Приступить к арестованию, как ты полагаешь; точно лучше, ежели только не будет разгласки от такого большого числа лиц на то нужных». Собственноручно начертано.
23 апреля утром в 6-м часу в лучших традициях начались аресты. В общей сложности будет арестовано около 40 человек. Допрошено несколько сот человек. В конечном итоге 22 человека попадут под приговор. Ну, 21, потому что один сойдёт с ума, и приговор в его отношении будет отложен. Но он так собственно и не выздоровеет. И еще несколько десятков человек будут наказаны в административном порядке, без суда, так сказать, полицейским образом. Сам Иван Петрович, чувствуя, что у него украли, в общем-то, чистую победу, пытается сделать вид, что, ну, да, ну, правильно. Вот что он пишет: «В большинстве молодых людей, очевидно, какое-то радикальное ожесточение против существующего порядка вещей, без всяких личных причин, единственно по увлечению мечтательными утопиями, которые господствуют в Западной Европе и до сих пор беспрепятственно проникали к нам путем литературы и даже самого училищного преподавания». Вот у нас сейчас в «Родительском собрании» после нашей передачи будет разговор о 7 тезисах Мединского. Как же они согласуются с тем, что Иван Петрович писал. Да? С запада через преподавание! Вся опасность оттуда! Какие могут быть личные причины при благодетельном-то правлении?
И вот здесь... И вот здесь чуть не погубила всё дело комиссия, которой поручено следствие. Серёж, перелистни, пожалуйста, страничку. Иван Александрович Набоков, герой наполеоновских войн, двоюродный прадед соответственно великого писателя. Ему поручено... Он генерал-адъютант. Ему поручено руководить комиссией. Члены комиссии: князь Гагарин, князь Долгоруков, Яков Иванович Ростовцев, Леонтий Васильевич Дубельт. Ростовцев, помним, — да? — благонамеренный...

С. Бунтман — Да. А как же!

А. Кузнецов — ... информатор по делу декабристов и один из отцов крестьянской реформы. Леонтий Васильевич Дубельт — понятно, альтер эго Бенкендорфа. И вот комиссия делает неожиданный вывод. Цитирую: «Организованного общества пропаганды не обнаружено, и хотя были к тому неудачные попытки, хотя отдельные лица желали быть пропагандистами, даже и были таковые, но ни благоразумное прозорливое годичное наблюдение Липранди за всеми действиями Петрашевского, ни тесная связь, в которую так неудачно вступил агент его с Петрашевским, — не знаю, уже что неудачно, — ни многократные допросы, учиненные арестованным лицам, — значит, — не довели ни одного к подобному открытию». Всё. Нет... Нет дела. Только разговоры. Только разговоры. Только разговоры. Однако всем понятно, что есть воля императора. Поэтому когда следственное дело поступает в военно-судную комиссию... Решили судить военным судом. Прицепились к тому, что несколько членов общества — офицеры. Военный суд, понятно, понятливей, чем суд гражданский, хотя и гражданский понял бы, но он медленный, неторопливый. А тут военный. И вот соответственно назначается военно-судная комиссия, которая полтора месяца будет читать все эти протоколы, документы, опросные листы, показания, очные ставки и так далее, и так далее. Военно-судная комиссия понимала, что оправдательного приговора не может быть. В принципе не может быть. Поэтому она предложила, так сказать, там довольно широкая палитра наказаний: кому ссылка, кому каторга, кому расстрел. Кстати говоря, вот, например, приговор по делу одного из... Да что там говорить? Самого знаменитого участника этого дела. Перелистни, пожалуйста, страничку, Серёж. Там у нас молодой Федор Михайлович. Вот он 47-го года здесь. Подписан портрет.
«Приговор военно-судной комиссии по делу Федора Достоевского. Ноябрь 1849 года.
Военный суд находит подсудимого Достоевского виновным в том, что он, получив в марте месяце сего года из Москвы от дворянина Плещеева копию с преступного письма литератора Белинского, — читал это письмо в собраниях: сначала у подсудимого Дурова, потом у подсудимого Петрашевского и, наконец, передал его для списания копий подсудимому Момбелли. Достоевский был у подсудимого Спешнева во время чтения возмутительного сочинения поручика Григорьева под названием „Солдатская беседа“, — действительно возмутительное сочинение. Государя там по матушке аттестуют. — А потому военный суд приговорил его, отставного инженер-поручика Достоевского, за недонесение о распространении преступного о религии и правительстве письма литератора Белинского и злоумышленного сочинения поручика Григорьева,— лишить на основании Свода военных постановлений, — и дальше большой ряд, значит, цифр, — чинов, всех прав состояния и подвергнуть смертной казни расстрелянием».
Но понятно, военно-судная комиссия понимала, что будет государская милость. Так всегда бывает. Александр II через полтора десятилетия скажет тому же Гагарину, кстати говоря: «Вы не оставили места для моей монаршей милости». Слишком мягкий приговор постановили. Смягчать было уже нельзя. Он был очень этим недоволен. Так что традиция имеется. Но сначала дело идёт на ревизию в военный генерал-аудиториат. И генерал-аудиториат, люди умные понимают, что царь быть недоволен, приговор-то не всем к расстрелу, а только половине. Что ж такое? Генерал-аудиториат поднимает планку всем, всем 22-м расстрел, но при этом присовокупляет мнение, ну, хорошо бы помиловать, кого можно. Дальше за дело берется Николай Павлович. И, собственно говоря, приговор окончательный — это приговор его. Суд к этому имел очень-очень-очень отдалённое, так сказать, мнение, потому что даже мнение военно-судной комиссии, вот её первый приговор, было Николаем Павловичем очень здорово переработано в обе стороны. Кому-то понизили. Например, Достоевскому он заменил 8 лет каторги на 4 собственноручно, которые Фёдор Михайлович и отбыл от звонка до звонка с последующей отдачей в солдаты. А кому-то и поднял. Кому-то и поднял с 4-х до 6, потому что, так сказать, обиделся лично на некоторые выражения, которые, значит, доносчики записали в его адрес. Чем стало дело Петрашевского? Вот у нас кто-то в чате там спросил, как менялось к нему отношение в последствии.

С. Бунтман — Да, да, да.

А. Кузнецов — Ну, судьба Липранди, я её уже описал. Презрение всеобщее. Судьба доносчика. Он будет клянчить, говорить, что деньги ему не нужны, что он не за это, и потом клянчить деньги. Несколько лет будет клянчить, доклянчивать. Его побьют. Несколько петрашевцев высших... вышедших из тюрьмы и не попавших, так сказать, на каторгу набили ему лицо. Мы не знаем ничего о его дальнейшей жизни кроме того, что не позже 85-го года его уже не было в живых. Есть упоминание в одном письме о нём как о покойнике. Когда именно он умер неизвестно, но в любом случае даже если незадолго до 85-го, то жизнь он прожил не слишком долгую. Есть мнение, что некоторые его черты Фёдор Михайлович передал Петруше Верховенскому. И это, в общем, как мне кажется, ну, вполне такая, так сказать, логичная штука, логичное предположение. А дальше в советской уже... в советском иконостасе революционном петрашевцы заняли некое промежуточное место. Вот ленинская формулировка: дворянский этап, разночинский этап. А среди петрашевцев и дворяне пока большинство, но есть уже и разночинный элемент. И вот они как бы то перетекание...

С. Бунтман — Да, они недостающее звено как в эволюции...

А. Кузнецов — Совершенно верно.

С. Бунтман — Да. Человека. Да.

А. Кузнецов — Совершенно верно.

С. Бунтман — Недостающее звено.

А. Кузнецов — Да, они доказательство того, что эволюция революционных идей была непрерывной. Да? Потому, что одно дело Герцен в Лондоне, там вольная типография. Это всё, конечно, хорошо. Но вот люди дело делали. Вот люди готовились. Они ничего, в общем, не сделали. Они даже то, что им инкриминировали... Вот пишут распространение, распространение. Они только готовились скинуться и завести что-то вроде небольшой подпольной типографии. Дальше разговоров, дальше сенсимонизма, дальше разговоров об атопическом социализме дело у них так и не пошло. А сегодня, конечно, ровно то же самое, что с декабристами. Я этого начитался сегодня. Против законной власти, раскачивали лодку, вредные идеи, гнилые либералишки. Ну, в общем, всё привычное. Да? Пейзаж за окном мы себе... Хотя в нашей студии и нет окон, но пейзаж за окном мы себе хорошо представляем.

С. Бунтман — Пейзаж есть у нас зато. Он...

А. Кузнецов — А у меня-то какой пейзаж! У меня прямо в окно МИД. Я сижу, а у меня в окно, вот налево голову поворачиваю, у меня там МИД. И МИД мне напоминает постоянно о том, что с запада идет гнусь всякая исключительно. Да. Что наши западные партнеры...

С. Бунтман — Но зато между тобой... А вот у меня здесь стоит просто на страже всего у меня здесь в Министерство обороны просто здесь. Вот.

А. Кузнецов — И Верховный суд. Хочу напомнить.

С. Бунтман — А Верховный суд... Да, там вот. Да. Так что всё в порядке.

А. Кузнецов — ... в окружении. Да.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Все мы в окружении.

С. Бунтман — Ну, что ж, друзья, давайте посмотрим мы следующую нашу... Я хочу сказать, что великолепно в своё время мне для просвещения вот российской ситуации, для освещения российской ситуации религиозной, которая совсем не как в начале XIX века не описана Толстым за исключением масонства такого очень приблизительного, а вот книга Мережковского об Александре I, вот там-то вот эта ситуация, она великолепна. Всем рекомендую просто, кто вот хочет её... кто представить себе. Мы же представляем вам суд на 136-ю участниками секты скопцов. Вот они. По обвинению в распространении ереси и совращении в неё, Симферопольский окружной суд, 76-й год. 1800.

А. Кузнецов — У нас когда-то был первый скопческий процесс, но это ещё екатерининских времен.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — А вот это через 100 лет. Проблема никуда не делась.

С. Бунтман — Абсолютно. Суд над Прокопием Мауриным и другими членами секты «бегунов» по обвинению в ритуальном убийстве старика Андрея Зорина, Владимирский окружной суд, 1895.

А. Кузнецов — Это совершенно гениальное дело. Это по сути разговор о праве на эвтаназию, только на эвтаназию не в смысле умереть там без боли, без излишних мучений, а умереть так, как ты считаешь нужным. И вот здесь собственно знаменитые красные дороги бегунов... Ну, если выберете, мы расскажем, что это такое.

С. Бунтман — Суд над штундистом Макаром Бураком, обвиненном в публичном отправлении запрещенного культа, съезд мировых судей Владикавказского округа, 1899.

А. Кузнецов — Он хотел похоронить свою маленькую дочь умершую по протестантским обрядам. Штундисты — это русские протестанты.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — И они с пением псалмов понесли гроб на кладбище. Им... Прикопались к ним, что это, значит, публичное отправление неразрешенного культа.

С. Бунтман — Суд над руководителями мусульманской общины «Ваисовский Божий полк» по обвинению в создании противоправительственной организации, Казанская судебная палата, 1910.

А. Кузнецов — Ой, тоже безумно интересное течение в исламе. Это такие исламские староверы. Вот чтобы вы понимали, что секции и староверы были не только в христианстве православном, но вот, например, в исламе.

С. Бунтман — Суд над Дмитрием Шульцем, организатором секты «Новый храм», и его сообщниками по обвинению в разврате и членовредительстве, Московский окружной суд, 1930.

А. Кузнецов — Это абсолютной гротеск. Это просто булгаковская такая совершенная история. И я думаю, что Михаил Афанасьевич о ней знал. Если вы выберете, я попробую специально порыть, не писал ли он что-нибудь об этом. Должен был.

С. Бунтман — А, ну, что ж? Мы предоставляем вашему вниманию эти процессы. Выбирайте, пожалуйста. Важное историческое «Родительское собрание» через некоторое время будет у нас. Потом у нас будет историческое «Казино», с которым Алексей Кузнецов тоже связан, поскольку он принимал участие и делал историческую часть нашего графического романа...

А. Кузнецов — Комикса. Да.

С. Бунтман — ... «Спасти цесаревича Алексея». Это в 15 часов у нас будет. Ну, вот примерные планы. Всего доброго!

А. Кузнецов — Всего доброго!