Сайт Евгения СычёваEugi Gufo

Звучит песня

Сергей Бунтман — Да. «Ради бога, трубку дай». Да. Алексей Кузнецов, Сергей Бунтман...

Алексей Кузнецов — Причем не телефонную. Добрый день! Да.

С. Бунтман — ... Марина Лелякова. Да. Не телефонную трубку. Скоро ведь забудут.

А. Кузнецов — Скоро забудут. Да.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Наверное. Да. К чему эта песенка? Мы чуть-чуть поинтригуем. Да? Минут через десять будет объяснено, почему именно она прозвучала.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Это не вообще про гусар, хотя и вообще про гусар нам тоже как бы в пандан к этому делу имеет отношение, потому что корнет Бартенев был корнетом лейб-гвардии Гродненского гусарского полка. Но это всё на самом деле очень важно для дела. Вот в качестве заставки те, кто нас смотрят в «Ютьюбе», будем надеяться, что сегодня у нас с «Ютьюбом» всё в порядке.

С. Бунтман — Второе издание.

А. Кузнецов — Да. Но это же Алексей Сергеевич Суворин. Чернила под приговором ещё не просохли, он уже выпустил первое издание. Он издавал плохо, на плохой бумаге. Он экономил...

С. Бунтман — Но быстро!

А. Кузнецов — Он экономил на корректорах. Печать слепая совершенно. Да? Но стремительно, во-первых. А, во-вторых, как он понимал, что люди хотят прочитать. И действительно полгода не прошло уже второе издание. Оно тоже разлетится как горячие пирожки.

С. Бунтман — А убийство артистки варшавского театра Марии Висновской. Да? подробный судебный отчет.

А. Кузнецов — Очень подробный судебный отчет. Вы без труда найдете эту книжку в нашей группе «Страница друзей программы «Не так». Я после передачи выложу просто прямую ссылку, чтобы людям не искать. Она есть в открытом доступе на сайте Государственной библиотеке rsl.ru. Вот. И это очень увлекательное чтение вы безошибочно выбрали к 14 февраля, ко дню влюблённых из преступлений страсти самое-самое преступление страсти.

С. Бунтман — Самое страстное.

А. Кузнецов — Самое страстное преступление. Да. Ну, вот сначала о фактах. Ночь на 19-е по старому стилю, польский источники соответственно будут давать 1 июля. Ночь на 19 июня 1890 года, город Варшава, Лазёнки знаменитые. Там расквартирован Гродненский гусарский полк. И вот к одному из офицеров этого полка к ротмистру Александру Никифоровичу Лихачеву приходят, разбудив его, потому что это полшестого утра... Вот единственная фотография Лихачева, которую я нашёл, но это он уже сильно после отставки. Это он уже депутат 3-й Государственной Думы от центристов. Вот такой уже, так сказать, матерый государственный деятель, а был гусаром, разумеется, как и положено. Вот, кстати говоря, у нас через 7 лет после описываемых событий вот у нас офицеры Гродненского гусарского полка. И среди них есть несколько людей, которые давали свои свидетельские показания в суде, разумеется. Такие вот красавцы. Голубые гусары, как их называли. Тогда слово «голубой» не имело никакой двусмысленной коннотации. Действительно у них такие тёмно-голубые... расцветка их формы очень... очень парадной. И так вот к ротмистру Александру Никифоровичу Лихачеву приходит его товарищ по полку, корнет — это звание в кавалерии в это время соответствует подпоручику в армии. То есть это младший офицер. Приходит корнет...

С. Бунтман — Подпоручику, да?

А. Кузнецов — Подпоручику соответствует. Да. Когда-то оно было...

С. Бунтман — Прапорщик.

А. Кузнецов — ... и соответствовало прапорщику, но оно было повышено. Прапорщик в 84-м году ушёл вообще в чины только военного времени и запаса соответственно для произведённых из вольнопёров, а корнет был повышен до 12-го класса и стал соответствовать подпоручику в пехоте и артиллерии. Так вот явился к нему корнет Александр Михайлович Бартенев со словами: «Я убил Маню». Вот единственная фотография, видимо, из полковой тоже групповой фотографии вырезана.

С. Бунтман — Это Бартенев, да?

А. Кузнецов — Это Бартенев. Да. Вот он... так сказать, видна форма эта с толстыми шнурами Гродненских гусар. Вот такой вот человек, про которого его адвокат, великий Федор Никифорович Плевако скажет, неинтересный, не вызывающий у женщин интереса, плюгавый, маленького роста. Ну, то, что он маленького роста — нормально. Он, извините, гусар. В гусары не брали людей даже среднего, не говоря уже о высоком росте. Это легкая кавалерия. Они должны быть легкими. Вспомним Дениса Давыдова, — да? — который вообще был крошечный. Вот. Мы его сегодня, кстати, не раз вспомним. А так абсолютно нормальное, правильное лицо. Вполне себе привлекательный. До Висновской имел немало всяческих связей. Прекрасный музыкант, кстати. Его товарищи в полку отмечали, что он играл на всем, на чем в принципе можно играть, обладал неплохим тенором. В общем, ничего уж такого. Плевако зря прибеднялся. Так вот он сказал: «Я убил Маню». Вот она Маня. Слева Мария Висновская. Вот ее парадная карточка в одной из ролей. Она вообще по театральной своей специализации инженю...

С. Бунтман — Инженю. Это видно.

А. Кузнецов — Инженю типичная совершенно. Но потихонечку переходила, доросла до разряда драматических, трагических героинь. И вот, например, одна из ролей, которая ей принесла успех незадолго до её трагической гибели, она уже переходит на Офелию. Да? И так постепенно подбирается к репертуару... Ну, дело в том, что ей... Она погибла накануне 30 лет. Она уже подбирается по возрасту к тому актёрскому диапазону, когда инженю уже особенно не сыграешь. Вот ещё одна, подписанная ей карточка. Вот здесь она, конечно, тоже ещё инженю. Вот здесь она уже такая роковая женщина. Да? В любом случае она была известная артисткой Варшавского драматического театра, артисткой успешной. У неё было много ролей. Она много играла. Она неплохо, очень неплохо зарабатывала. Значит, один из свидетелей, дававших показания по её делу, директор Варшавской конторы императорских театров, генерал, которого она называла своим любовником, женихом. Он от этого будет открещиваться. До этого дойдём. Так вот он в частности говорил, что она совершенно не была материально стеснена. По её контракту она получала 2 тысячи рублей в год плюс так называемые выходные. То есть за каждый выход на спектакле она получала деньги. Плюс контракт предусматривал, как положено ведущей артистке, некоторое количество бенефисов и полубенефисов. То есть она не нуждалась. Ну, чтоб вы понимали 2 тысячи рублей в год, 3 тысячи — это генеральское жалование без надбавок. Да? Вот. Чего не скажешь о Бартеневе. Но Бартенев, кстати говоря, помимо жалованье, которое у офицеров гвардии практически полностью расходилось на всякую ерунду, об этом много у графа Игнатьева, кстати, написано в «50 летах в строю». Вот он получал ежегодно 3 тысячи из дома, ему присылали. Значит, когда ротмистр Лихачев пришел в себя и понял, что Бартенев не шутит, о его связи с Висновской в полку было известно, был отправлен другой... Господи, как его? Корнет. Сначала по ошибке, поскольку Бартенев был не в себе, совершенно очевидно, решили, что убийство, если оно произошло, произошло у нее на квартире. И вот корнета, графа Василия Капниста, ещё одна фамилия...

С. Бунтман — Чудесная.

А. Кузнецов — ... неслабая. Да.

С. Бунтман — Да, да.

А. Кузнецов — Его отправили, так сказать, к ней, отобрав у Бартенева ключ, который при нём был. Он явился, разбудил прислугу. Прислуга перепугана. Нет ничего. Барыня вечером ушли, так сказать, не возвращались. Её здесь нет. Капнист позвонил, телефоны уже есть, позвонил по телефону в полк, потрясли Бартенева, выяснилось, что он снял по требованию Висновской квартиру в пригороде для интимных встреч. И вот собственно на эту квартиру следует ехать. Туда направили ещё одного офицера. Они с Капнистом там встретились и обнаружили Висновскую, которая в очень такой театральной обстановке: всё в драпировках, свечи, окно глухо закрыто, чтобы не проникал естественный свет. Она полулежала полунагая на кушетке. На ней были расположены изящно 2 визитные карточки, исписанные. Карточки Бартенева. Не удивляйся тогда размер визиток был гораздо больше...

С. Бунтман — Больше.

А. Кузнецов — ... чем сейчас. Это не нынешние вот эти крохотульки. Поэтому там такие убористые тексты поместились. Остатки ужина. И она мертва. Это, так сказать, определил офицер, прикоснувшись к руке. Рука была ледяная. Ну, дальше вызвали полицию, зафиксировали всё, что положено. Значит, записки. Вот что было написано на одной визитной карточки: «Генералу Палицыну, — это вот тот самый генерал, который заведовал императорскими, точнее, казёнными театрами — будь здоров! — в городе Варшаве. — Приятель мой — благодарю вас за благородную дружбу нескольких лет, — всё это написано по-французски. Она не знала русского языка, или если знала, то очень нехорошо. — Посылаю последний привет и прошу выдать все деньги, которые мне ещё следуют из театра за „Статую“, — это спектакль „Живая... Ожившая, по-моему, статуя“, в котором она играла в это время с успехом. — 200 рублей, взносы в кассу и пенсию, прошу, умоляю». На второй, значит, карточке: «Человек этот поступит справедливо, убивая меня... последнее прощание любимой, святой матери и Александру... Жаль мне жизни и театра... Мать бедная, несчастная, не прошу прощения, так как умираю не по собственной воле... Мать — мы еще увидимся там, вверху. Чувствую это в последний момент. Не играть любовью!». Вот такой очень театральный, я бы сказал, текст. Но дело в том, что обнаружили еще около 60 клочков разорванных бумаг. И когда эти бумаги сложили полицейские чиновники, то там вот такие вот её рукой записи: «Человек этот угрожал мне своей смертью — я пришла. Живою не даст мне уйти». «Итак, последний мой час настал: человек этот не выпустит меня живою. Боже, не оставь меня! Последняя моя мысль — мать и искусство. Смерть эта не по моей воле». 3-я запись... Они хаотически раскиданы. Она явно совершенно... Это не единый текст. Она...

С. Бунтман — Пробовала?

А. Кузнецов — ... попробует. Да.

С. Бунтман — Пробует записку...

А. Кузнецов — Проб... Она... Она набрасывает предсмертную записку. Она плотно работает с текстом, скажем так. Это важно. «Ловушка! Мне предстоит умереть. Человек этот является правосудием!!! Боюсь... Дрожу! Последняя мысль моя матери и искусству. Боже, спаси меня, помоги... Вовлекли меня... Это была ловушка. Висновская». То есть вот она комбинирует: про мать и святое искусство хорошо. Надо вставить. Это ловушка. Да, надо вставить. Человек этот для меня роковой. Это мне наказание. Надо вставить. Но я умираю не своей смертью. Плевако потом в своей речи на суде остроумно предположит, что она тем самым намекая на то, что... не намекая, открыто говоря, что она умирает не своей смертью, чтобы быть похороненной не за оградой кладбища, как положено...

С. Бунтман — Да, да, да.

А. Кузнецов — ... самоубийцам, а, так сказать, как положено жертве там преступления. Может быть. По крайней мере хороший мотив. Бартенев начинает давать показания. Он не будет ничего скрывать. Он никогда не откажется от того, что да, это он её застрелил. В этом смысле работа суда была достаточно легкой. Но вот в частности в его показаниях о том, что неоднократно, постоянно в его отношениях с этой женщиной возникала тема смерти. Цитирую показания Александра Михайловича Бартенева: «Она вообще любила орудия смерти. Опий у неё был в той самой баночке, — баночку нашли на месте убийства, — в которой она впоследствии принесла его в квартиру на Новгородской улице... Новогродской улице. Хлороформ я, по её просьбе и под предлогом зубной боли, достал по рецепту полкового врача. Этот флакончик она тоже принесла Новогродскую улицу. В начале мая, когда я у него ужинал, она достала опий и сказала: «как легко умереть; стоит только немножко подсыпать... и готово!» Теперь о ней и о нём. Она. Ну, вы её видели, вы её видите.

С. Бунтман — Да. Уже чат... уже...

А. Кузнецов — Да.

С. Бунтман — ...разобсуждался.

А. Кузнецов — Роковая женщина. У неё было много связей. Это потом на суде будет подтверждено. Суд допросит более 60 свидетелей, ещё 10 — письменные показания будут зачтены. Примерно половина — это мужчины, так или иначе состоявшие с ней в каких-то отношениях не всегда интимных, но близких к этому. Плевако по этому поводу достаточно тонко выразиться: она не падшая, она полупадшая. И это не игра словами. Он действительно эту мысль будет отстаивать. По версии Федора Никифоровича эта женщина, которую театральная среда довела вот до такого состояния. Среда очень жестокая. И вот как он об этом скажет на суде: «Очаровавшая ее своей эстетической карьерой сцена разочаровывает ее реализмом будничной жизни артиста, — я уж поставлю портрет великого российского адвоката, исполняя... Вот он примерно в этом возрасте. Ему около 50, когда он защищал... чуть меньше, когда он защищал Бартенева, — В окружающей ее театральной публике она встретила то, что приходится наблюдать везде и повсюду: большинство поклонников, не умеющих уважать женщину в артистке и отделять интересы ее, как художника, от интересов женского и общечеловеческого достоинства. Любуясь ею как артисткой, хотели быть близкими к ней как к женщине. Служа эстетическому запросу публики на сцене, она не обретала покоя и после того, как опускался занавес театра. Любитель, располагавший, благодаря средствам, возможностью всегда занимать лучшее место в театре, требовал той же доступности от артистки и вне театра, когда артистка оставалась только женщиной». Всего несколько лет до того, как Антон Павлов напишет трагический монолог Нины Заречной из последнего акта «Чайки».

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Я взяла ангажемент ехать в Елец 3-м классом, а там образованные купцы будут приставать с любезностями. Вот весь этот трагизм женщины на сцене не только на русской, на европейской, на американской сцене в это время, вот он в частном в...

С. Бунтман — Да, да, да.

А. Кузнецов — ... словах Плевако. И у нее была любовь, большая любовь. Вот он красавец наш. Ну, ничего... Нечего удивляться. Такой картинной внешности. Он оперный певец. Певец незаурядный. Это Александр Мишуга или Мышуга, как тогда транскрибировали вот это украинская твёрдое «и», которое... «и», которое трудно передать в русском языке на письме. Действительно, видимо, очень талантливый оперный певец, тенор. К этому времени уже известный в Европе, уже проработавший в Италии, уже проработавший в Германии. Вообще он из очень бедной семьи. Он уроженец Львова. Русин, пробившийся на сцену исключительно благодаря труду и таланту. И вот он... Он немного старше её, буквально на несколько лет. У них были очень серьезные отношения. Он даже собирался на ней жениться. Она воспротивилась. Он женился в результате на деньгах, очень по этому поводу переживал, готов был развестись со своей законной женой для того, чтобы жениться на Висновской. Видимо, у неё было от него ребёнок. И ребёнок этот то ли был передан в пансион, то ли умер. Мы не знаем этого. Ещё один, кстати говоря, на «Чайку» — да? — намёк. Дело в том, что она пропадала на целый год из Варшавы. И о том, что у неё вроде бы был ребёнок, или кто-то говорил, даже двойня, говорили как о слухе, который по городу циркулировал. Сама она этого никогда не подтверждала. Он тоже. Вот как Мышуга о ней скажет на суде: «Я был влюблён в Висновкую, думал даже на ней жениться, для чего и начал бракоразводное дело со своей женой. Я пользоваться полной взаимностью Висновской. Когда я выезжал из Варшавы, мы переписывались... она относилась ко мне всегда очень хорошо, и я был уверен, что наш брак со временем состоится. Она была хорошо воспитана, образована, много читала и обладала серьезным талантом. Кокетство у неё было не больше, чем обыкновенно бывает его у женщин, но вовсе она не была кокеткой в смысле завлечения мужчин в любовные связи». А вот очень недоброжелательно к ней относящийся редактор газеты «Утренний курьер» варшавской Феликс Фризе пишет: «Висновскую знаю с 81-го года; бывал у нее редко; в последний раз был в день именин в январе. Она была ужаснейшей кокеткой, имела много поклонников, нужных ей для аплодисментов во время игры на сцене. Все действия ее были направлены к тому, чтобы произвести известное впечатление, чтобы покорить всякого, кто с ней сталкивался. Свои сценические приемы она переносила в жизнь и никогда почти не бывала сама собой». Вот разбирайтесь сами, как хотите, какое она была. Такой? Или такой? Или ещё какой-то? Он. Разветвленнейший дворянский род Бартеневых, хорошо известный с ХVI века. Есть тульские Бартеневы. Есть орловские Бартеневы. Есть костромские Бартеневы. Вот один из костромских Бартеневых перебрался в Тамбовскую область на самый ее запад, ныне... в Тамбовскую губернию, ныне это Липецкая область. И вот он, Михаил Иванович Бартенев, отец Александра Михайловича Бартенева. Тот его поздний сын. Отцу было уже за 40, когда он родился. Брат Петра Ивановича — очень известный историк Сергей Иванович Бартенев.

С. Бунтман — Бартенев. Да.

А. Кузнецов — Конечно. Да. Консультировавший Толстого при написании «Войны и мира», издатель русского архива, человек, который Герцену передал мемуары Екатерины II, выдающийся человек, отец выдающегося пианиста, историка Кремля соответственно Сергея Петровича Бартенева. Род замечательный. А это старшая ветвь Бартеневых. И вот как Сергей Петро... Сергей... Пётр Иванович, извините, Бартенев в своих собственных семейных мемуарах пишет о старшем брате, брат на 3 года его старше: «Брат мой, Михаил Иванович, вместо деревянной построил в селе каменную церковь и на кладбище лег возле застрелившегося старшего сына своего Николая», — его старший сын — старший брат соответственно нашего героя. Вот. «Из осмотра этой переписки видно, что родной брат подсудимого, Николай Бартенев, застрелился в городе Лебедяне из ружья, прикреплённого к столярному верстаку; свидетели показали, что Бартенев последнее время вел жизнь нетрезвую и пил водку ежедневно, с утра до ночи, чайными большими стаканами». А вот про его папу: «Затем брат Михаил Иванович, определившись в кирасиры и сделавшись ремонтером...» — то есть офицером отвечавшим за закупку лошадей...

С. Бунтман — За закупку лошадей. Да.

А. Кузнецов — «... потребовал себе 5 тысяч рублей, — из дому имеется в виду, — а через несколько времени написал, что пустит себе пулю в лоб, если не пришлют ему еще 5 тысяч рублей. Помню слезы матери». Это вот наследство. А вот теперь к песенке, к самому началу. Дело в том, что родной брат матери Алексей Петрович Бурцов — тот, кому адресованы эти стихи Дениса Давыдова: «Ради Бога, трубку дай», — и дальше там сказано. Да?

«Бурцов, брат! что за раздолье!
Пунш жестокий!.. хор гремит!
Бурцов! пью твоё здоровье:
«Будь, гусар, век пьян и сыт!
Понтируй, как понтируешь,
Фланкируй, как фланкируешь;
В мирных днях не унывай
И в боях качай-валяй!
Жизнь летит — не осрамися,
Не проспи её полет.
Пей, люби да веселися!
Вот мой дружеский совет».

Гусар из гусар. Великолепный наездник. Бретёр. Сильвио, помните, в «Выстреле» хвастаться тем, что он перепил легендарного Бурцова. Да?

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — В 13―м году во время заграничного похода пьяный спор, и Бурцов на лошади должен был взять препятствия на выезде из деревни. Не взял. Упал, разбил себе череп, умер в придорожном трактире. Да? Вот это судьба вот этих гусар, вот этих вот людей. И Александр Михайлович, видимо, был заложником вот этого образа своих предков-гусар, потому что все его товарищи на суде будут достаточно откровенно говорить о его славе. Так. Куда же я дел это? Извините. А! Вот пожалуйста. Начну. Граф Капнист тот самый: «Бартенев казался мне всегда здоровым человеком; да он о себе говорил: „Я здоров как бык“; но это он говорил, вспоминая о прошлом, в последнее время он жаловался на боль печени... Характер у него был... раздражительности и уклонений от нормального умственного состояния в нём не проявлялось». Герасим Сечинский, корнет: «Бартенев был здоровый человек как физически, так и умственно, хотя я не считал его... развитым... очень самолюбив, считает себя красивым, если ему замечали, что он некрасив, то он считал это личным оскорблением». Лихачёв: «Бартенев, человек здоровый физически, но эксцентричен, мне казался не совсем нормальным». И все про его пьянство рассказывают.

С. Бунтман — Продолжим через несколько минут.

**********

С. Бунтман — Ну, что ж? Мы продолжаем. Это что за подворотня?

А. Кузнецов — Ну, те, кто нас смотрят, собственно говоря, вот это Новогродская улица в Варшаве, старой Варшаве, разумеется. А вот из этой подворотни вход в квартиру, которую снял незадолго и собственно они первый раз по сути-то там встречались вот в эту роковую ночь, потому что некоторое время ушло на отделку комнаты по сути. Вот посмотрите, кто нас видит, вот план. Да? Бартенев занимал только крошечное помещение с лестницы. Прихожая со столом, стулом. И собственно комнатка с диваном.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Всё остальное — это были закрытые, пустые комнаты. Квартира под сдачу. Да? Вот он снял угол этой квартиры, по её требования оформил в восточном стиле с драпировками. Она сама некоторые ткани присылала, некоторые предметы для украшения этого любовного гнездышка. Это была тяжёлая связь, долго продолжавшаяся. Он постоянно угрожал, что он убьет себя. Я сначала подумал, Господи, внучатый племянник Бурцова убьет себя! Как измельчали Гусары! Да? Что сделал бы Бурцов, если бы, так сказать, у него с женщиной что-то не получалось? Либо умыкнул бы её через границу, благо близко. Либо так бы послал при большом скоплении народа. Да? И устроил бы по этому поводу большую, так сказать, пирушку со стрельбой и прочими аксессуарами.

С. Бунтман — Это декаданс.

А. Кузнецов — А это декаданс. Это fin de siècle.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Это собственно все вот об этом будут писать, что это убийство в стиле модерн, это убийство в стиле fin de siècle, это вот... Вот оно. И она играет вот в это. Она интересничает всё время. Ни одному Бартеневу она говорила о самоубийстве, капала опий себе в бокал при возлюбленном, тоже не при одном возлюбленном. Она отрабатывает вот эту вот роль. Что же там произошло в этой квартире? Как утверждал Бартенев, она приехала к нему мириться. Они накануне серьёзно поссорились. Значит, сначала они холодно разговаривали. Потом она попросила ужин. Он заказал ужин. Значит, за ужином всё так потеплело более или менее. И она начала говорить о том, что вот она собирается уезжать в Европу. Она взяла, так сказать, там ангажемент. А потом, может быть, даже в Америку. На ней хочет жениться вот этот самый, так сказать, генерал престарелый. Хотя я так понимаю, он моложе меня нынешнего. Но тем не менее он мерзкий старик. Да? И вот она над этим раздумает. Вообще жизнь ничего не стоит. А он тоже в ответ ей, что я себя убью. Он ездил в отпуск полугодом ранее, и он даже не заикнулся родителям о том, что он собирается на ней жениться, хотя ей он обещал, что он поговорит с родителями. Но он был уверен, что они никогда с этим не согласятся. Он даже не стал говорить про это. И в результате вот... вот это такое вот макабрическое такое несколько... Призрак смерти их всё время сопровождает. Да? И вот якобы она приняла опию, якобы она, так сказать, себя одурманила хлороформом. Перед этим они долго перестали записки. Он свои написал очень быстро. Родителям предсмертную записку. Там после моей смерти вам сообщат о моих долгах, заплатите их, пожалуйста. Вот такую. А она долго вот отрабатывала всё это вот... вот то, что вы слышали. Ну, и в конце концов, значит, она, одурманенная морфем, попросила её убить. Давай мы вместе с тобой покончим с тобой. И он прижал её к себе и выстрелил в упор из револьвера, который она же принесла на эту встречу. Это был его револьвер. Но он в своё время ей его отдал, пусть хранится у тебя, чтобы я на себя руки наложил.

С. Бунтман — Сложно. Сложно.

А. Кузнецов — И вот она... вместе с морфием она его притащила на эту встречу. Действительно медики зафиксировали большой, широкий ожог у входного отверстия раны. То есть выстрел был сделан с минимального расстояния, практически в упор. Они умерла практически сразу. Пуля пробила сердце. И он тут же, так сказать, сдается, что называется. Самая главная к нему претензия, претензия именно нравственная. Да? Ну, хорошо. Вы же планировали двойное самоубийство. Почему же...

С. Бунтман — То, что не покончил с собой.

А. Кузнецов — Да! Что же ты не покончил с собой, сукин ты сын? И вот Плевако, прекрасно понимая, что это главный момент в его психологическом портрете, который он нарисовал, он нарисовал портрет женщины, изломанной театром, офицера, изломанного, так сказать, своим не вполне адекватным пониманием себя в жизненных обстоятельствах, робким, смущающимся. Да? И вот он пишет: «Обвинение в трусости, — сказал Плевако, — напрашивается на язык. Но едва ли это так. Живя среди сверстников, подобно ему, избравших своей профессией военное дело, дыша воздухом, в котором нет места боязни смерти, где готовность в необходимые минуты жертвовать своею жизнью — долг, с которым не спорят, Бартенев не мог быть трусом.

Иначе объясняю себе я то, что он остался жив. Бартенев весь ушел в Висновскую. Она была его жизнью, его волей, его законом. Вели она, он пожертвует жизнью, лишь бы она своими хорошими и ласкающими глазами смотрела на него в минуту его самопожертвования. Но она велела ему убить ее прежде, чем убить себя. Он исполнил страшный приказ. Но едва этот дорогой для него образ закрылся, едва печать смерти навсегда сомкнула ее глаза, в которые он так любил глядеть и догадываться о желаниях, их одушевляющих, чтобы поспешить исполнить их, он потерялся: хозяина его души не стало, не было больше той живой силы, которая по своему произволу могла толкать его на доброе и на злое, на отчаянный подвиг и на робкое молчание.

Что было потом, мы не знаем того. Сколько продолжался столбняк ужаса, когда он увидал, что он сделал, определить трудно. Но только не заботой о своем спасении был занят несчастный Бартенев. Не ненавистью, а какой-то нежностью звучали его слова, когда он сказал товарищу: «Я убил Маню».

Вот прочитайте речь Плевако. Прочитайте речь прокурора. Две совершенно разных концепций. Бартенев убивает из ревности по версии прокурора. Да? Вот и прокурор обстоятельно это доказывает, указывая на то какие именно слова, на что намеки могли подтолкнуть к этому убийству. Вот Бартенев на суде уже исключенный из полка, уже в гражданской одежде. Трудно поверить, что человеку на этой фотографии 22 года. Не правда ли? Да? Здесь человеку...

С. Бунтман — Ну, это тогда.

А. Кузнецов — ... не меньше 30, причем не очень праведно прожитых. Вот. А... Поставлю Висновскую, раз мы о ней говорим. Вот она. И это как бы вот... Вот он так распорядился, — да? — так сказать, её жизнью. Он ревнивец. И нет ему соответственно прощения, потому что, ну, можно говорить — да, — о некотором аффекте, но не более того. И у Плевако совершенно другая картина. Картина 2-х трагедий. Плевако прекрасно понимает, что это было бы нехорошо для его клиента. И он не пытается ее изобразить порочной, хотя для этого материала больше, чем достаточно в свидетельских показаниях. Нет, он говорит, что она тоже жертва. Она жертва своей среды. Он жертва своей среды. И вот встретились два одиночества, развели на дороге костёр, как говорится. И вот он, влюбившийся искренне в сильную женщину, которая сильнее его, умнее его, ну, про красоту я вообще не говорю, — да? — вот он становится её как бы рабом. И когда её нет, вот пелена упала и... и вроде как даже в себя стрелять не нужно.

С. Бунтман — Кстати, это очень интересное психологическое объяснение.

А. Кузнецов — Вообще эта речь именно...

С. Бунтман — Это о мно... о многом говорит, и о многих делах говорит.

А. Кузнецов — Именно эта речь Плевако обычно изучается как образец психологического анализа. Всё, что говорит Плевако, на чём-то основано, но это, конечно, не прямые доказательства. Фёдор Никифорович, прекрасно понимая, что с учётом того, что факт налицо, убийца признался. Да? Он понимал, и с первых строк своей речи он предупредил, чуда не будет, сегодня великий Плевако не выиграет дело. Это понятно. Да? Но он пытался создать иное представление о мотивах. Да? Такое, которое и в глазах публики, ну, в какой-то степени оправдало бы его подзащитного. Ну, и, конечно, приговор суда, так сказать, должен был быть более мягким, чем в случае...

С. Бунтман — Ещё при этом Плевако верит в двойное убийство в истории.

А. Кузнецов — Да, Плевако верит в это...

С. Бунтман — Он верит в самоубийство. Да.

А. Кузнецов — По крайней мере он так об бывает говорит...

С. Бунтман — Потому, что убийство из ревности — это...

А. Кузнецов — Да, там никакого второго...

С. Бунтман — ... исключается.

А. Кузнецов — ... конечно, нет.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Надо сказать, что если бы судил суд присяжных, вот здесь были бы шансы, и вот здесь был бы другой Фёдор Никифорович. Он перед присяжными по-другому выступал. Но это Царство Польское. В Царстве Польском суд присяжных как и на Кавказе не создавался. Даже царь-освободитель не доверял, так сказать, окраинам империи. Поэтому в Прибалтике, в Царстве Польском и на Кавказе, и потом в Средней Азии после ее присоединения суда присяжных не будет. Поэтому студил коронный суд. Коронные судьи — профессиональные юристы, люди, привыкшие к аргументам логическим, а не эмоциональным. И точно так же, как в величайшим своём деле, о котором у нас была передача, в деле люторических крестьян, где тоже были профессиональные судьи, и Плевако другой: очень логичный, очень доказательный, не злоупотребляющий цветистостью, не применяющий никаких трюков таких вот актерских. Да? Совершенно другой. Не такой, с каким мы обычно его, златоуста московского, ассоциируем. Суд выносит приговор суровый, но в принципе абсолютно лежащий в русле Уложения о наказаниях уголовных и исправительных. Приговор тот же, что получит Радион Романович Раскольников в свое время за двойное убийство: поражение в правах, в том числе лишение дворянства, 8 лет каторги и последующее проживание в местах отдаленных, то есть в Сибири. Поскольку это не суд присяжных, а коронный суд, то возможна апелляция. Плевако подает в апелляцию, в варшавскую судебную палату. Очень быстро, буквально через пару месяцев, палата рассматривает это дело. Приговор устоял, был, так сказать, подтвержден в апелляции. Плевако подаёт кассацию в сенат. В сенате приговор устоял. Все судебные стадии были пройдены. Император не имел более судебной власти после судебной реформы, но когда речь шла об офицере, он должен был утвердить приговор. И Александр Александрович приговора не утвердил. Вместо каторги, значит, разжалование в солдаты с правом выслуги. Несколько лет... Некоторое короткое, сказано в единственном источнике, который я нашел, короткое время Бартенев послужил, потом вернулся в родное имение. Дальше следы его теряются. Но в послевоенной Польши, я имею в виду, после Первой мировой войны снимается фильм естественно черно-бе... Естественно глупость сказал.

С. Бунтман — Немой.

А. Кузнецов — Естественно немой. Да. Называется он «Ludzie bez jutra» — «Люди без завтра». Кстати говоря, у меня должна была прикрепиться картиночка оттуда. Я её бережно вырезал. Нет. Это... Это Пётр Бартенев. Пётр Иванович. Нет, не прикрепилась зараза такая. Да. К сожалению. Ну, такой... В общем, романтическая такая трагедия. Естественно. Вот. Полюбуемся на господ-офицеров. И дальше в 32-м году варшавский еженедельник «Вечерний детектив» или что-то в этом роде он называется. В общем, такая газета «Совершенно секретно», только делающая акцент на уголовных преступлениях. Публикует известие о том, что в Варшаве скончался человек, нищий, живший в богадельне, который... якобы его не неоднократно видели напротив дома на Новогродской улице, которого неоднократно видели на могиле, очень помпезной такой вот могиле Марии Висновской на кладбище, и якобы при умершем обнаружены документы на имя Александра Бартенева. Никаких подтверждений не находится. Правда, единственная «Википедия» в мире, которая даёт статью о Бартеневе — это польская «Википедия», и там уверены её авторы, составители написали время смерти: Варшава, 32-й год. Но это, конечно, видимо, городская легенда. Ни по каким спискам он не проходит. Ну, понятно, он был лишён дворянства. Поэтому, так сказать, более в... Как сложилась...

С. Бунтман — Но 32-й год в Польше достаточно метрический данные и данные полицейские достаточно...

А. Кузнецов — Я не думаю...

С. Бунтман — ... разработаны.

А. Кузнецов — Ну, наверное, так сказать...

С. Бунтман — Где-то он должен был жить.

А. Кузнецов — Где-то в богадельне. Называют даже адрес богадельни.

С. Бунтман — В богадельне. Да.

А. Кузнецов — Да. Но вот черт его знает...

С. Бунтман — Ну, да. Ну...

А. Кузнецов — В общем, это история, которая буквально создана для того, чтоб по ней снимались фильмы. Кстати, сравнительно недавно уже в 2000-е годы, в 2003-м, по-моему, был снят наш отечественный фильм, назывался он, если не ошибаюсь, «Игра в модерн». Её чуть ли не Юлия Рутберг там сыграла. Могу ошибаться. Не пересматривал, каюсь. И даже данные не сверил перед передачей. Но, в общем, вот такая вот история, которая действительно, как мне кажется, вот пусть во мне старая профессия говорит школьного учителя обществознания, это вот история о двух людях, которых погубили их социальные роли. Вот ей нужно было быть такой...

С. Бунтман — Такой...

А. Кузнецов — ... роковой женщиной. Да? И ему нужно было быть лихим гусаром. И вот такая вот ерунда из этого в результате...

С. Бунтман — Да, вполне может быть.

А. Кузнецов — ... получилась.

С. Бунтман — Ну, что ж, друзья? Вот такое у нас преступление страсти. Страстей я бы сказал.

А. Кузнецов — Человеческих. Да.

С. Бунтман — Да. Мы вам предлагаем наоборот преступления по поводу революционных организаций.

А. Кузнецов — Ну, вы знаете, тут...

С. Бунтман — Заговорщицких.

А. Кузнецов — Вообще по 23 февраля мы всегда делали процессы военных, ну, вот сегодня вам военных было больше, чем достаточно...

С. Бунтман — Ну, вот военных... Да.

А. Кузнецов — ... я решил.

С. Бунтман — Страсти военные. Да.

А. Кузнецов — Да. Давайте мы отреагируем на злободневную ситуацию.

С. Бунтман — Следственное дело о «Смоленском офицерском кружке», «Канальский цех», будто бы злоумышлявшем против императора Павла Петровича.

А. Кузнецов — А это 1-й...

С. Бунтман — 1798 год.

А. Кузнецов: 98―й. Да. Это 1-й и — внимание! спойлер! — не последний непростой эпизод в жизни Алексея Петровича Ермолова. Именно за принадлежность к этому «Канальскому цеху» была ссылка, были его, так сказать, опалы, было его там вечное, как казалось, подполковничество. Вот. Всё это неплохо у его брата Дениса Давыдова, я обещал, что будем его поминать сегодня, описано. И у самого Ермолова в воспоминаниях. Вот такое дело. Там не было суда, но там было длительное следствие. И там было распоряжение императора. То есть вполне, так сказать...

С. Бунтман — Оно вполне подходит под...

А. Кузнецов — ... подходит.

С. Бунтман — Процесс-то это был. Военный суд над членами кружка Буташевича-Петрашевского, обвиненными в распространении «пагубных учений, породивших смуты и мятежи во всей Западной Европе», Российская империя, 1849 год.

А. Кузнецов — Это цитата из обвинительного заключения.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Если вы выберете это дело, мы попытаемся разобраться, почему такая неадекватная реакция, несколько смертных приговоров пусть и отмененных в последний момент, на совершенно, в общем, безобидную деятельность кружка.

С. Бунтман — Ну, это, наверное, отрыжки 48-го года, я так думаю. Да.

С. Бунтман — В том числе, конечно. Конечно.

С. Бунтман — И во всей Европе в том числе.

А. Кузнецов — Конечно. Собственно я по этому цитату и привожу.

С. Бунтман — Да. Военный суд по делу о попытке поднять военно-крестьянское восстание в Поволжье, «Казанский заговор». Это тоже Российская империя, 1863-4-й годы.

А. Кузнецов — А вот это привет от второго польского восстания, потому что...

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — ... здесь сойдутся две силы. Здесь сойдутся сосланные поляки. И здесь сойдутся первые землевольцы, вот те ещё чернышевского призыва землевольцы. Их кумир уже сидит, а вот они, так сказать, пытаются поднять, опираясь в том числе и на, так сказать, польскую интригу, пытаются крестьян возмутить к мятежу. Если вы выберете это дело, там очень интересно всё. 150-летней давности такие страсти!

С. Бунтман — «Дело о разных лицах, обвиняемых в государственном преступлении по составлению противозаконного сообщества и распространению преступных сочинений». Это «Процесс пятидесяти». 77-й год, Российская империя.

А. Кузнецов — Это один из знаменитых народнических процессов, чуть менее знаменитый, чём «Дело 193-х» или процесс Засулич, но это вот попытка за пропаганду... выдать пропаганду за дело, так сказать, крайне опасное для империи. И вот, собственно говоря, по этому признаку и было сюда отобрано.

С. Бунтман — И наконец Суд на членами молодежного «Союза борьбы за дело революции» по обвинению в создании «изменнической террористической организации», Советский Союз, 1952 год.

А. Кузнецов — И в обвинительном заключении очень упирали на то, что большинство членов союза были лица еврейской национальности, разумеется. Да. Это...

С. Бунтман — 52-й.

А. Кузнецов — Это об одном из подпольных комсомолов сталинского времени. Как ни странно их было...

С. Бунтман — Несколько. Да.

А. Кузнецов — Несколько. Мы знали из «Чёрных камней» Анатолия Жигулина, разумеется, об одном из них. А это вот другой. Да? И тоже очень интересное дело. Тоже, конечно, очень созвучное вот событиям совсем недавним.

С. Бунтман — Ну, что ж? Выбирайте, друзья! Мы с вами расстаёмся. Будет ещё «Родительское собрание» сейчас.

А. Кузнецов — Конечно. И «Книжное казино».

С. Бунтман — Вот. Вот. А я пойду восвояси. До свидания!

А. Кузнецов — Всего доброго!