Сайт Евгения СычёваEugi Gufo

Сергей Бунтман — Добрый день! 12 часов 9 минут вот уже скоро. Светлана Ростовцева, Алексей Кузнецов, Сергей Бунтман.

Алексей Кузнецов — Добрый день!

С. Бунтман — Мы начинаем такой подцикл... Как лучше? Отречемся от старого мира? Вихри враждебные... Как его?

А. Кузнецов — Ну, это мы...

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — ... начнем в следующий раз. Сегодня у нас еще старый мир. Пока мы не отрекаемся от него. Мы вот так...

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — ... представляем.

С. Бунтман — Но у нас... Мы представим будущие сегодня... там будущие деятели революции, Временного правительства, участники процессов. Но это потом. А пока у нас еще старый мир как пес, ну, и так далее. Да? А у нас сегодня вы выбрали мошенническое дело, близкое нам территориально. 1874 год. Игуменья Митрофания.

А. Кузнецов — Это одно из самых... одно из тех дел, раннего пореформенного суда, которое оставило, боюсь... То есть не боюсь, а думаю, что не искажу истину, если скажу, что самый большой след в литературе того времени, потому что были, конечно, дела. И там и дело Кроненберга, которое Достоевского и Толстого волновало. Естественно нечаевское дело, ставшее основной для романа «Бесы». Но вот дело игуменьи Митрофании, смотрите, упоминается и у Некрасова, и у Салтыкова-Щедрина, и у Писемского. И, конечно, самый главный литературный памятник этому делу — это пьеса Александра Николаевича Островского «Волки и овцы». Есть специальное исследование о том, что... подтверждающее на основании многих совпадений и сюжетных, и даже текстуальных, что именно вот это дело легло в основу одной из самых, наверное, известных и самых талантливых пьес нашего великого драматурга, вплоть до того, что в своем необычайно эмоциональном выступлении в суде Федора Никифоровича Плевако, который был представителем, одним из представителей гражданских истцов, назвал игуменью Митрофанию волком в овечьей шкуре. И вот, видимо, это...

С. Бунтман — Ну, да.

А. Кузнецов — ... подтолкнуло, навело на мысль о названии. Хотя, конечно, игуменья Митрофания или Прасковья Григорьевна Розен в миру — это не Меропия Давыдовна Мурзавецкая. Здесь нет такого прямого... прямых параллелей, хотя косвенных довольно много. Дело это продолжает обсуждаться и сейчас, ну, относительно вяло, но тем не менее. Все-таки прошло почти полтора столетия. Вот я хочу процитировать вполне современный текст: «В истории нашей Православной Церкви есть множество примеров самоотверженного служения монашествующих Господу и людям, великого подвига созидания и благоукрашения обителей и в то же время понесших тяжкое бремя несправедливых гонений и клеветы со стороны своих современников. Но труд духовных подвижников не бывает до конца поругаем, с годами их величественный облик предстает во всей молитвенной красоте и вся суемудренная напраслина, возведенная завистниками...»

С. Бунтман — Суемудренная?

А. Кузнецов — «Суемудренная напраслина». И обращаю внимание, это современный текст. «... возведенная завистниками и причинившая много страданий водителям совести, отрекшимся от мира, меркнет и исчезает, как дым от лица огня, вознесенного любовью к Богу. Такой чистосердечной любовью к Богу горела игуменья Владычного монастыря Митрофания, достойная непритворной памяти среди православных людей». Это написал ныне здравствующий писатель Александр Стрижев, лауреат премии имени Нилуса, 1-го публикатора протоколов сионских мудрецов. Ну, мне кажется, тут все...

С. Бунтман — Ну, премия Нилуса. Да?

А. Кузнецов — Да. Тут все...

С. Бунтман — Есть такая премия, да?

А. Кузнецов — Да, есть такая премия. Да? Ну, он собственно публикатор архива Нилуса, вообще большой популяризатор известного направления. Вот взято с вполне черносотенного сайта. Так вот давайте выясним, собственно почему суемудренная напраслина не меркнет и не исчезает, и дело это по сей день представляет большой интерес. 1873 год, конец января. В одну... В одно кредитное учреждение обращаются два человека, значит, петербургский купец и еврей-ростовщик, и предъявляют к оплате векселя на общую сумму 22 тысячи рублей, очень большая сумма, выписанные купцом Лебедевым. Когда Лебедева, значит, просят об объяснении, он говорит, что он впервые видит эти векселя, что он никогда ничего подобного не выписывал, что это не его рука. И он обращается с заявлением о мошенничестве к сравнительно недавно назначенному прокурором санкт-петербургского окружного суда, совсем еще молодому 29-летнему Анатолию Федоровичу Кони. И Кони говорит о том, что в своих воспоминаниях вы без труда в 1-м томе 8-томника, в интернете на многих сайтах найдете его воспоминания о деле игуменьи Митрофании. Он говорит о том, что по началу дело казалось, ну, обычным, заурядным мошенничеством, каких много. Сумма, ну, достаточно большая, но не сказать, что прям там как-то поражающая воображение. Поэтому, когда он убедился, что абсолютно прямой след ведет к Митрофании, графологическая экспертиза подтвердила, что векселя выписаны ее почерком и подпись Лебедева подделана ею собственноручно, значит, он не стал... он естественно дал соответствующее поручение следователю. Следователь Русинов принял дело к своему производству. Они с Кони решили, что не надо Митрофанию отправлять в казенное учреждение под арест, ограни... решили ограничиться... Ее вызвали в Петербург. Ограничились домашним арестом. И при этом вот такая... 1-й интересный штрих к портрету этой женщины. Значит, ей предложили, что она этот домашний арест будет отбывать, пока идет следствие на территории одного из петербургских монастырей. И она с огромной энергией категорически отказывается и прямо объясняет причину своего отказа, что лучше в тюрьму, говорит она, потому что быть под началом у другой игуменьи не дай Бог.

С. Бунтман — Не дай Бог.

А. Кузнецов — Не дай Бог. Да. И в результате принимается решение... Она действительно оказывается под домашним арестом. Но затем, когда следствие начинается, и когда об этом становится известно, и люди, которые имели к Митрофании, скажем так, вопросы, видят, что следствие идет, и никто не собирается его заминать, прекращать и так далее, всплывают еще две линии, всплывают уже в Москве, гораздо более серьезные. Там и суммы совсем другие и масштабы совсем другие. Прасковье Григорьевне Розен вообще-то было суждено на роду, что называется, самим фактом и обстоятельством ее рождения блестящее придворное будущее. Она из семьи видного военачальника, генерала от инфантерии, человека, который в свое время получил шпагу за храбрость за Аустерлиц, который получил Анну 1-й степени за Бородино. То есть это действительно герой войны. В начале 30-х годов он был назначен командующим кавказским корпусом. Потом там были у него неприятности. Он со службы вынужден был уволиться, ну, что называется с мундиром и пенсией. То есть все достаточно благополучно. А когда... Да. А по маме она вообще... Ее мама урожденная Зубова. Она дочь одного из 4-х братьев Зубовых, того единственного, который не принимал участие в покушении на Павла. И когда ее отец достаточно вскоре после отставки умирает, то Николай I, который, ну, чувствовал определенную, видимо, вину за эту отставку, там была достаточно дурацкая, достаточно комичная, хотя характерная для императоров Романовых ситуация из-за чего эта отставка случилась. В Тифлисе, принимая парад, Николай своим громовым голосом воскликнул «Розен!», солдаты услышали «Розог!» и разбежались во время парада, за что, значит, Розен, не смотря на все свои заслуги, был, что называется, взыскан. Вот. И, видимо, чувствуя определенную вину, Николай дарует ей шифр фрейлины императрицы всего-навсего в 18 лет. Но она еще в детстве получала такое серьезное религиозное домашнее воспитание и попала, будучи еще совсем девочкой, можно сказать, попала под обаяние, несомненное обаяние одного из ярких деятелей церкви того времени, под обаяние Московского митрополита Филарета...

С. Бунтман — Да!

А. Кузнецов — Человека очень интересного и человека явно, конечно, незаурядного. Вот интересно, что консерваторы того времени... Он с Пушкиным переписывался. Это известная история, когда на его такое пессимистическое стихотворение Филарет пишет ему такое ответное стихотворение поучительного плана. Пушкин пишет в свою очередь ответ, «Стансы», где частично с ним соглашается. То есть это человек, который общался с многими ярчайшими людьми. Вот консерваторы того времени, в частности незабвенный или неудобозабываемый адмирал Шишков его считал либералом, потому что вот катехизис, который был написан православный под руководством Дроздова, бывшего известным богословом, вот он... По мнению Шишкова, было плохо то, что там некоторые цитаты из Священного писания были переведены на современный русский язык, ну, для того, чтобы простые люди могли их понять. А вот...

С. Бунтман — ... прослыть либералом у Шишкова просто.

А. Кузнецов — Это правда. Это несложно. А вот либералы, напротив, считали Филарета консерватором вплоть до мракобесия.

С. Бунтман — Насильником. Да.

А. Кузнецов — Ну, действительно ведь медицинский факт. Во-первых, категорически выступал против крепостного права, даже утверждал, что ему во сне Сергий Радонежский с соответствующим наставлением явился. Был категорическим противником строительства железных дорог. Причем с каким аргументом? Что паломников тогда, у паломников будет искус следовать к местам паломничества не пешком, как подобает, а в комфорте. Поэтому не надо строить железные дороги. Выступал против геологических изысканий на Урале. Я уж не знаю, почему. Видимо, землю-матушку не надо тревожить. Ну, и вообще был человеком, представлявшим такую крайне консервативную фракцию внутри церкви. Вот она попадает... Он становится фактически ее духовным отцом. И в конечном итоге, когда она просит его благословления, он ее благословляет на монашеский подвиг. Она становится сначала послушницей, потом монахиней под именем Митрофания и стремительно после этого становится настоятельницей, значит, владычного монастыря в городе Серпухове, который с колоссальной энергией... Вот чего у этой женщины отнять нельзя, это энергии, деловой хватки, ума, работоспособности. Она начинает делать из него образцовую обитель. Строятся помещения, учреждают школы. Всякими способами расширяется монастырское хозяйство. В Москве строится подворье. Серпуховский монастырь строит подворье в Москве. Очень недешевый проект, скажем так. Сразу скажу, те деньги, которые у нее были, она получила немалое наследство около 100 тысяч рублей, она полностью на это отдает. Затем ее привлекает императрица, помня, что она ее бывшая фрейлина. Естественно, что с фрейлинским званием она рассталась, уйдя в монахини. Да? Но тем не менее контакты сохранила и всячески стремилась их поддерживать. Она вообще такая очень светская монахиня. Значит, императрица ее привлекает к делу, которому императрицы традиционно покровительствовали. Это различного рода благотворительная деятельность, в частности жена Александра II покровительствует общинам сестер милосердия, которые как раз в это время довольно бурно после Крымской войны, когда по сути рождается русское вот это движение сестер милосердия, вспомним хотя бы и незабвенную Дашу Севастопольскую, вспомним Николая Ивановича Пирогова, который очень много для этого сделал, замечательного русского врача. И к этому времени уже учреждены две общины в Петербурге и в Пскове. И вот собственно Митрофании поручено учредить 3-ю общину в Москве. Она берется за это тоже с огромной энергией. И вот здесь у нее, 1-й раз, видимо, начинаются довольно серьезные разногласия с некоторыми людьми в Синоде, потому что она пишет проект устава вот этих сестринских общин, и в этом проекте видно, что ей это все видится как некий орден, как некий передовой отряд церкви в борьбе с безнравственностью, в борьбе со всякими мирскими искусами и соблазнами. То есть у нее такие сестры... сёстры милосердия, они такие воительницы, такие амазонки религиозные. В результате Святейший Синод... Священный Синод, извините, сильно редактирует этот проект, убирая оттуда наиболее такие вот энергичные предложения. На что сама Митрофания вот что... вот как отреагирует: «В эту эпоху безверия и разврата епархиальные общины сестёр милосердия — учреждения, своей благотворительной деятельностью угрожающие распадению нигилизма. Это поняли те, которым не нравилось это нововведение, и возбудили дружное восстание против меня, учредительницы этих общин. Тяжело мне, я одна борюсь с этим морем вольнодумства, и чем всё это кончится, не знаю. Знаю только, что я буду бороться до конца, не сойду сама с креста, пока не сведут меня те, которые меня на оный пригвоздили, не с целью моих страданий, а с целью блага общественного». То есть с самокритикой у нее все в порядке. Да? Вот она такой вот воин света...

С. Бунтман — Ну, да, да.

А. Кузнецов — Немного-немало, ее пригвоздили к кресту. И вообще на мой взгляд, я не специалист в богословии, но, по-моему, все признаки гордыни уже в этой цитате просто вот, что называется, на лицо.

С. Бунтман — Но с другой стороны такая страстная вот деятельница. От... Конечно, от женщины этого не ждут еще...

А. Кузнецов — Особенно в то время. Конечно. Это и сейчас, наверное, в общем, вызывает удивление...

С. Бунтман — Да, да.

А. Кузнецов — Вы знаете, Анатолий Федорович Кони... Вот прочитайте его. У него небольшие по этому поводу... там 5 или 6 страничек по поводу этого дела. Заодно увлечетесь, прочитаете про остальные дела.

С. Бунтман — Ну, все остальное. Да, да.

А. Кузнецов — Все остальное. Да. Уж по крайней мере 1-й том там очень все интересно. Да все 8 на самом деле очень интересные. Человек удивительные был. Он... У него какое-то очень теплое отношение к ней сохранилось. Да, он все понимает про нее, но вот он будет писать свои воспоминания через много лет, вот определенное сочувствие к этой женщине, в том числе и понимая, какие страсти ее снедают, звучит, вот смотрите, как он ее характеризует: «Личность игуменьи Митрофании была совсем незаурядная. Это была женщина обширного ума, чисто мужского и делового склада, во многих отношениях шедшего вразрез с традиционными и рутинными взглядами, господствовавшими в той среде, в узких рамках которой ей приходилось вращаться. Эта широта воззрений на свои задачи в связи со смелым полетом мысли, удивительной энергией и настойчивостью не могла не влиять на окружающих, — и вот дальше очень важно, — и не создавать среди них людей, послушных Митрофании и становившихся, незаметно для себя, слепыми орудиями её воли». Вот это умение подчинить себе людей Кони отмечает, с этим согласится суд. Четверо ее подельников будут оправданы как люди, подавленные ею, как люди, которые были абсолютно безвольные. Кусочек речи одного из защитников вот этих второстепенных обвиняемых приведу. Он как раз будет говорить об этом. Так вот два дела, которые возникают уже в Москве. Это дела, как я уже сказал, несравненно более масштабные. Это дело Медынцевой и дело Солодовникова. Дело Медынцевой. Собственно говоря, именно эта сюжетная линия «Волкам и овцам» и дает сюжетное направление. Жила в Москве весьма богатая купчиха Медынцева. У нее был муж. У нее был сын взрослый, который на почве пьянства, обычного, банального, только очень тяжелого пьянства, в общем, практически уже представлял из себя такую интеллектуальную развалину. Муж и сын обратились с соответствующим ходатайством взять ее средства, а средства у нее были весьма значительные. У нее было несколько домов в Москве, которые приносили очень приличный доход. Собственный ее дом находился... По-моему, его уже нет. Но в советское время он еще был. Я нашел фотографии. Он находился на углу Садовой-Черногрязской и Большого Харитоньевского переулка. Такой 2-этажный классический купеческий особнячок, прямо вот на Садовое кольцо смотревший. Значит, у нее были достаточно значительные средства в ценных бумагах. Значит, они обратились с тем, чтобы ограничить ее дееспособность, учредить над ней опеку. Ей выдавалась в результате очень крупная сумма тем не менее на прожитье, как говорится, на пропой души — 600 рублей в месяц она получала. Чтобы Вы понимали, это годовое жалование командира батальона, капитана, в это время. Вот. И тем не менее вот она была очень недовольна и жаловалась, и всячески мечтала о том, чтобы опеку с нее сняли. И то ли Митрофания сама к ней подослала человека, то ли случайно некая нищенка, которая просила милостыню у нее под окнами... Та говорит: «Да вот у меня же нет денег, вот меня без денег держат». — " А ты вот, — говорит, — а ты вот обратись к матушке Митрофании«. Я думаю, что это подстава. Это подстава не в смысле современном кого-то подставили, а в смысле ей подставили эту женщину. Вот. И Митрофания совершенно забирает ее в свои руки, подчиняет своей воле, перевозит ее в монастырь в Серпухов, держит под домашним арестом, не дает пить, кстати говоря. И та исцеляется, ну, по крайней мере перестает пить запоями. Но как это бывает с алкоголиками, с людьми по определению натурами слабыми, она абсолютно попадает под ее влияние. Вот она на суде будет говорить: «Куда матушка пошлет, туда еду. Она едет, я с ней. Что она говорит, то я и делаю». И в результате Митрофания у нее... Она ей рассказывает, что ей нужны чистые листы с ее подписью, чтобы от ее имени писать прошение о снятии с нее опеки. Она, кстати, действительно попыталась снять опеку. Ну, а как иначе? До денег не доберешься. Но Синод, надо сказать, ее одернул, поставил на место, сказал, что она вообще не своим делом занимается, и что в данном случае как бы все правильно, и ни о каком снятии опеки речь идти не может. Она как бы затаилась пока. Но не имея возможности получить деньги, она вот на этих листах, подписанных, составляет задним числом различного рода долговые расписки, датированные еще тем временем, когда опека над ней не была учреждена. То есть когда она была дееспособной. И по этим распискам получает деньги, обналичивает их, продавая их по 60-70 копеек, за рубль, значит, ростовщикам. То есть, ну, скажем, что если в расписке там 100 рублей — да? — сумма, то за 80 или 70, или 60 рублей она продает ростовщику, а ростовщик уже будет взыскивать. Такой риск, но зато можно на этом заработать. И в общей сложности, немного-немало, 16 фальшивых векселей в деле имеется на сумму 237 тысяч рублей. Четверть миллиона...

С. Бунтман — Ой-ёй-ёй!

А. Кузнецов — ... тогдашними средствами. Это 1-е дело. Ну, о 2-м после перерыва, видимо, уже.

**********

С. Бунтман — Мы продолжаем. Игуменьи Митрофании дело. Ну, вот если здесь упоминались «Волки и овцы» здесь, ну, как я помню, что актриса Мадлен Джабраилова на Веневском фестивале, когда в конец запутались все французские зрители в хитросплетениях первоначальных...

А. Кузнецов — Ну, действительно очень непросто там разобраться, что, кто...

С. Бунтман — ... она это резюмировала, чтоб всем было понятно. Она взяла бумагу, которую там... посмотрела на нее внимательно, обернулась в зал и сказала по-французски «C’est un faux» — «Это фальшивка».

А. Кузнецов — Это фальшивка.

С. Бунтман — И зал выдохнул тут же.

А. Кузнецов — Да. Все сразу встало на свои места.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Да. А 2-е дело, я бы сказал, еще более циничное... Да, причем с... что касается, вот этого 1-го дела, дела Медынцевой, там ее действительно держали под домашним арестом эту Медынцеву. Ее обманывали. Митрофания у нее там выцыганила шубу и муфту меховую дорогую, продала, деньги не вернула. Значит, ей пошили платье, счет пришел от портных на 100 с чем-то рублей, а опекунам переслали фальшивый счет на тысячу с лишним за это платье. Много всего некрасивого было. Но еще более цинично дело Солодовникова. Пожилой купец, представитель очень известной династии московских купцов. Ну, мы Гаврилу Солодовникова знаем. Гаврилу Гавриловича. Того самого мецената, невероятного... и вместе с тем невероятного скупца, о котором у Гиляровского в «Москве и москвичах» так хорошо написано. А этот...

С. Бунтман — ... построил у нас здание на 2-й Мещанской?

А. Кузнецов — Это он.

С. Бунтман — Гаврила. Да?

А. Кузнецов — Это да. А это гораздо менее успешный, но все равно богатый, потому что Гаврила Солодовников был просто мультимиллионером. А это поскромнее, но тоже крупный купец. Михаил Солодовников, пожилой уже человек, с которым случилась трагедия. В детстве, ну, в юности в ранней он был вовлечен в секту скопцов, его обманом оскопили. А по тогдашнему законодательству человек должен был либо открыто заявить, либо если он скрывал свое скопчество, он попадал под закон антисектантский, и ему грозили серьезные неприятности. Этот человек всю жизнь жил в страхе, платил взятки, чтоб это не всплыло. И в какой-то момент, значит, Митрофания предложила ему свои услуги по, значит, решению этой проблемы. В общей сложности, она у него выманила 325 тысяч рублей. Никакой помощи не оказала. В результате его выдали. Он попал-таки в пречистенскую полицейскую тюрьму, где и умер, просидев там 10 месяцев. Ему было уже за 70. Но после этого, после того, как он умер, пользуясь тем, что он уже не сможет опротестовать липовые векселя, она изготовила от его имени 62 векселя на сумму в полтора миллиона рублей. То есть когда мы восхищаемся энергией этой женщины, надо понимать, что энергия эта была совершенно определенного плана. Она действительно не тратила на себя. Ну, как не тратила?

С. Бунтман — На благое дело-то...

А. Кузнецов — На благое дело. Хотя себя не забывала. Вот я хочу процитировать из речи обвинителя... Поддерживал обвинение товарищ прокурора Московского окружного суда Константин Николаевич Жуков, абсолютно никакой не либерал. Вот и тогда, и сейчас говорят: «Вот либералы ополчились...» Он никакой не либерал. Он вообще будущий Калужский губернатор, — да? — чтобы Вы понимали. Родственник Сухово-Кобылина. Он женат на его племяннице. Известная либеральная семья, да?

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Ну, вот что он говорит: «Путем преступлений добыла игуменья деньги. Хранит ли она их, употребляет ли всецело на дела благотворения? Мы знаем, что деньги эти, по собственным словам игуменьи, расточаются на дела Смирновых, на незаконное снятие опеки, они раздаются в долги, — то есть она ростовщичеством занимается, — на них живет игуменья привольно, не стесняя себя; тратит по четыре тысячи на разъезды и экипажи; путешествует с целым штатом монахинь и своих сподвижников; и в конце концов не может сама дать точного ответа, — имеется в виду о суммах. — Вы слышали из обвинительного акта — расчета вам представить не хотели, а мне помешали, — какие суммы были собраны и куда употреблены. Вы припомните, что община стоила 536 тысяч рублей, долгу на ней 301 тысяча, значит, на общину, — на общине имеется в виду, — значит, на общину употреблено 235 тысяч рублей наличных денег. Собрано пожертвований 275 тысяч рублей, да к этому следует присоединить суммы, вырученные от продажи документов Солодовникова и Медынцевой, хотя бы вполовину их стоимости, и мы увидим громадную сумму до 300 тысяч рублей, неизвестно куда употребленную. Еще одна, последняя черта нарисует нам нравственный образ игуменьи. Черта эта поистине возмутительна. Это подлог, совершенный игуменьей, подлог уже не с целью наживы, а с целью выбраться самой из-под суда, сложить всю вину на другое лицо — подлог Макаровских расписок», — и такое было. Она общается с волей. Неоднократно перехватывают инструкции. Она настраивает, инструктирует свидетелей, она пытается дирижировать этим самым процессом. И эти перехваченные документы тоже в суде будут представлены, и на присяжных произведут сильное впечатление. Знаменитые слова, которые цитируются в любом сборнике судебного красноречия, произнес по этому поводу Федор Никифорович Плевако. Кстати, надо сказать о защите. Вот гражданских истцов, то есть людей, обобранных Митрофанией, представляет блестящая команда защитников. Помимо Плевако, который еще не так знаменит, хотя уже знаменит, ну, 74-й год, он совсем недавно стал полноправным присяжным поверенным. Но есть уже абсолютно, так сказать, всеми признанный великим адвокатом Лохвицкий. Есть недавно перешедший из прокуратуры Громницкий, которого мы встречали в деле Мавры Волоховой. И все известные адвокаты, к которым обращалась игуменья Митрофания, отказались ее защищать. Спасович отказался. Герард отказался. Потехин отказался. У нее были хорошие адвокаты: Самуил Соломонович Шайкевич, Семен Васильевич Щелкан. Опытные. Хотя суду всего 8 лет, но вот Щелкан, например, принимал участие в историческом 1-м процессе суда присяжных летом 66-го года. Он был секретарем суда. Это хорошие, опытные адвокаты. Они сделали все, что смогли. Другое дело, что могли они не очень много. Доказательств огромное количество. Ужасно неудачно выступила духовная консистория. Дело в том, что Синод распорядился о собственном следствии. Собственное следствия вела естественно Московская духовная консистория. И вот от нее такой архимандрит Модест, во-первых, выступил с заявлением, цитирую: «Само учреждение прокурорского надзора есть учреждение не христианское, так как в духе христианской религии всё прощать, а не преследовать, прочие же государства в этом отношении примером нам служить не могут, ибо, например, Англия государство не христианское».

С. Бунтман — Ну, конечно.

А. Кузнецов — Знаток. Вот. Он же пытался опротестовать почерковедческую экспертизу на том основании, что она проводилась в праздник Благовещенья, а в христианский праздник нельзя ничего проводить. Поэтому эту экспертизу, значит, суд не должен принимать. Ну, он, конечно, испортил дело скорее, чем помог, значит, Митрофании. Так вот Плевако, знаменитые эти слова. «Путник, идущий мимо высоких стен Владычного монастыря, вверенного нравственному руководству этой женщины, набожно крестится на золотые кресты храмов и думает, что идет мимо дома Божьего, а в этом доме утренний звон подымал настоятельницу и ее слуг не на молитву, а на темные дела!

Вместо храма — биржа; вместо молящегося люда — аферисты и скупщики поддельных документов; вместе молитвы — упражнение в составлении вексельных текстов; вместо подвигов добра — приготовление к ложным показаниям, — вот что скрывалось за стенами.

Стены монастырские в наших древних обителях скрывают от монаха мирские соблазны, а у игуменьи Митрофании — не то. Выше, выше стройте стены вверенных вам общин, чтобы миру не было видно дел, которые вы творите под покровом рясы и обители!» Надо сказать, что Плевако был человеком весьма верующим, весьма церковным при этом. Да? И он как раз прекрасно понимал, что еще одна вина Митрофании для него, как для глубоко верующего человека может быть одна из самых главных вин — это в том, что она, конечно, дискредитировала...

С. Бунтман — Дискредитация церкви.

А. Кузнецов — Безусловно.

С. Бунтман — Конечно.

А. Кузнецов — Вот единственная, пожалуй, звезда, известная в команде защитников, он защищал не Митрофанию, он защищал одного из ее подельников — это Владимир Михайлович Пржевальский, родной брат Николая Пржевальского, путешественника. Он был уже тоже очень известным адвокатом. И вот что он говорит о своем подзащитном, купце Махалине, абсолютно безвольном человеке. Тот в свое время пытался иметь какие-то дела с Митрофанией по Серпухову. Он попал совершенно под ее вот эту власть. Вот как адвокат завершает свою речь: «Я уверен, господа присяжные, что вы отметили уже деятельность Махалина по настоящему делу и дали надлежащую оценку его нравственной личности. Неужели в самом деле можно ставить в вину человеку то, что человек этот, не одаренный ни силой воли, ни особенной силой ума, подчинился влиянию другого энергичного и сильного умом человека и, преклоняясь пред ним, доверился ему вполне и безусловно? Неужели можно карать человека за то, что он слишком много верил и слишком мало думал?» Хорошо сказано, да? Надо сказать, что присяжные с этим согласились. И как я уже говорил собственно, игуменья Митрофания единственная, кто получил обвинительный вердикт. 270 вопросов суд поставил перед присяжными, когда они удалялись в совещательную комнату. И всего 4 часа у присяжных ушло на эти 270 вопросов. По подавляющему большинству они ответили «виновна». Правда, присяжные сочли, что по всем этим вопросам она заслуживает снисхождения. Суд, который возглавлял вот уж ни раз не либерал, очень известный судья Дрейер, который потом во многих политических процессах будет вполне, как раньше говорили, верным цепным псом режима, отмерил ей достаточно суровое наказание — 3 с половиной года ссылки в Енисейские края, в восточную Сибирь, и после этого 11 лет запрет выезда за пределы Сибири. Плюс она естественно была лишена всех прав состояния, естественна лишилась дворянства, как положено в таких случаях это делать практически автоматически. Вот Дмитрий... Да, Дмитрий Мезенцев спрашивает: «Как отреагировало общество? Не упал ли авторитет церкви?» Ну, понимаете, конечно, это был серьезный удар по авторитету церкви. Впрочем надо сказать, что церковь, вот Кони об этом пишет с достаточно таким хорошо чувствующимся возмущением, церковь, в общем, от этого дела как-то сразу быстро дистанцировалась. Вот консистория — да, — неудачно выступала.

С. Бунтман — Консистория — это...

А. Кузнецов — Но консистория — не совсем церковь. Это как бы при церкви, но организация все-таки вполне самостоятельная. Она скорее бюрократическая, чем духовная. А так никто из крупных покровителей в Петербурге Митрофании вообще руку, что называется, не протянул. В Москве ее пытался защищать Московский митрополит, но очень быстро перестал это делать. Недавно была опубликована его расписка... его записка собственноручная, где он пишет одному из своих подчиненных: «Нам нужно всячески от этого дела дистанцироваться, чтобы нас не обвинили». Там на самом деле сумма гражданского иска более полутора миллионов рублей. И если бы церковь активно защищала Митрофанию, то вполне возможно, что часть этой суммы пришлось бы погашать им. Естественно им этого не хотелось. Многие люди аплодировали решению нового суда. И, конечно, во многих газетах писалось о том, что при старом суде это было бы просто невозможно — да? — с такими высокопоставленными лицами. Но нашлись, разумеется, люди, которые вот вполне как в сегодняшний день Александр Стрижев... вот у него был предшественник, предшественник очень яркий. Это Константин Леонтьев, известный религиозный философ. Вот что он пишет по поводу этого дела: «Что случилось бы, если бы дух общества русского не любил бы переходить налево за черту новых учреждений, — имеется в виду еще более радикализировать и без того достаточно радикальную реформу судебную, — если бы большинство, начиная от руководящих судей и кончая праздными зрителями, любило бы, чтило бы Православие, верило бы в святость сана, независимо от личных немощей! И если бы в таком обществе и осудили бы Митрофанию, по невозможности оправдать ее, то это бы сделали так, как сделали Иафет и Сим, то есть отвернувшись, покрыли бы наготу отца, а наша интеллигенция поступила при этом процессе как цинически глумящийся, гнусный Хам. «Так ее и надо! Так! Вот так! Она баронесса! Она игуменья! Так ее! Так!» Ну...

С. Бунтман — Ну, это имеется в виду собственно приговор или общественное осуждение?

А. Кузнецов — Это имеется в виду и приговор, и, конечно же, общественное осуждение. Таня спрашивает, как она объясняла причину такого нехристианского поведения. А знаете, она вообще не очень признавалась, прямо скажем. Она всячески пыталась переводить стрелки. И ее адвокаты пытались сомнения сеять в присяжных и изображали ее наоборот жертвой, оказавшейся в руках, так сказать, более опытных мошенников. Вот вообще защита обвиняемых не выступала единой командой. Это, наверное, было невозможно, потому что защитники вот этих 4-х второстепенных лиц, конечно, не собирались топить своих подзащитных за счет Митрофании. Не получилось у них командной работы. Но в итоге, чтобы успеть сказать, значит, правосудие закончилось решением суда. А дальше начинается монаршая милость. Видимо, Николай... Александра просила его жена за Митрофанию. И в результате приговор фактически не был приведен в исполнение. Она была отослана на юг в один из монастырей, хотя уже перестала быть монахиней. Затем ей позволили совершить поездку паломническую в Святую землю. Кстати говоря, на сайте «Руниверс», где огромное количество интереснейших документов выложено, вы без труда найдете архив журнала «Русская старина». Найдите номера июньский, июльский и августовский за 1902 год. Там опубликованы записки игуменьи Митрофании об этой поездке. Там ни слова не говорится о суде. Единственно говорится, и Кони цитирует эту фразу о том, что она за него там в Иерусалиме молилась, за раба Божьего Анатолия. Ему это было приятно, судя по воспоминаниям. Вот она тоже о нем сохранила воспоминания как о человеке, который ее... который был с ней мягок. Вот. Я к тому, что прочитав вот эти записки, у вас дополнится образ этой сильной, умной действительно женщины, но вот заигравшейся женщины, у которой не было каких-то, видимо, определенных нравственных тормозов, и женщины поэтому страшной, потому что человек с такими талантами и достоинствами, и без вот этих тормозов — это, конечно, общественная опасность очень серьезная. Вот такое дело.

С. Бунтман — Да. Ну, что ж? Друзья, давайте мы перейдем к нашему триптиху будущему.

А. Кузнецов — Да.

С. Бунтман — Да. Революционному.

А. Кузнецов — А триптих... триптих... Мы все-таки отмечаем 100-летие революции, но сразу хотим сказать, что мы понимаем не как октябрьские события 17-го года, а как всю русскую революцию, начиная с зимы 17-го и заканчивая там 20-ми годами, концом Гражданской войны и так далее. Да?

С. Бунтман — Ну, и еще у нас и 5-й год, конечно, присутствует. Да.

А. Кузнецов — Разумеется. Да.

С. Бунтман — Все это звенья одной цепи. Суд над...

А. Кузнецов — А тема? Тема...

С. Бунтман — Тема...

А. Кузнецов — Тема у нас...

С. Бунтман — Тема — это «Судебные процессы с участием будущих деятелей Временного правительства». Суд над Шмидтом, лейтенантом Шмидтом, и другими участниками восстания на крейсере «Очаков», 1906 год. А адвокат будет Зарудный, будущий министр юстиции...

А. Кузнецов — Да, совершенно верно.

С. Бунтман — ... Временного правительства.

А. Кузнецов — Да.

С. Бунтман — Гражданский иск — 2-й — наследников Саввы Тимофеевича Морозова, оспаривавших его завещание, 6-й год тоже, адвокат Малянтович.

А. Кузнецов — Павел Николаевич Малентович — да, — еще один будущий министр юстиции. Их вообще было 4 за эти... за этот...

С. Бунтман — Ну, у нас еще будет здесь...

А. Кузнецов — ... за эти полгода.

С. Бунтман — Да. И Переверзев здесь 3-й. Суд над участниками составления подложного завещания князя Огинского, 11-й год. Тоже министр юстиции Переверзев станет. И судебный процесс над членами армянской революционной организации Дашнакцутюн, 1912 год, адвокат... Как? А. Ф. Керенский, да?

А. Кузнецов — А. Ф. Керенский. Был такой адвокат.

С. Бунтман — ... будущий военный министр и министр-председатель. Да. И наконец судебный процесс толстовцев-пацифистов, 16-й год, во время войны. Адвокат Муравьев, будущий председатель Чрезвычайной следственной комиссии, той, где работал Александр Александрович Блок.

А. Кузнецов — Совершенно верно. Да.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — И которая разбиралась с многими деятелями бывшей... уже павшего режима.

С. Бунтман — Да, царского режима. Выбирайте! Все на сайте. Встретимся через неделю, друзья!