Сайт Евгения СычёваEugi Gufo

Сергей Бунтман — Добрый день! Ну, вы навыбирали тут без меня.

Алексей Кузнецов — Добрый день! Ну, мы старались. Да. Кот из дома, мыши в пляс.

С. Бунтман — Да. Вот Светлана Ростовцева, Алексей Кузнецов. Что же это за процесс-то такой?

А. Кузнецов — Вы знаете, я хочу сказать, что у нас... это явно дело в подборке дел, у нас давно не было такого активного голосования, потому что, ну, обычно между тысячью и полутора тысячами голосов определяется судьба следующей передачи, а в этот раз 3 800 человек проголосовало. И вот это дело, которое мы сегодня представляем, ну, не подавляющим большинством, нет, там разница в 2-3 процента от следующего дела, но за него проголосовала почти тысяча человек. Это... С одной стороны это, в общем, обычное убийство, как ни страшно звучат эти слова. А с другой стороны дело, конечно, совершенно необычное. И, ну, тяжело было на самом деле работать с этим материалом, потому что... Ну, я думаю, Вы поймете почему. Значит, фабула дела следующая: лето 1965 года, самое начало брежневского периода нашей истории. И в подмосковном, очень известном подмосковном дачном местечке, поселке Загорянка — это еще Щелковский район, к северо-востоку от Москвы. Это еще с дореволюционный времен очень известные, очень престижные дачные места. В советское время это, ну, такое неписательское Переделкино, скажем так. Там...

С. Бунтман — Там, насколько я понимаю, и военные?

А. Кузнецов — Там... Там, по-моему, до сих пор есть воинская часть на территории. Сейчас это город.

С. Бунтман — Нет, военные в смысле там дачи чуть не маршальские.

А. Кузнецов — Да, там есть дачи и военных, и артистов довольно много, и других представителей советской и творческой, и нетворческой элиты, и ученых. И вот в частности там была летняя обычная такая советская дача, принадлежавшая достаточно известному адвокату Борису Семеновича Раскину. Это один из, ну, я не скажу, корифеев советской адвокатуры, но очень хорошо известных в Москве адвокатов. Он немолодой уже человек. Ему 60 лет было. Вот. И утром, значит, были обнаружены... Соседи забеспокоились, потому что ночью слышался шум и недолго, но крики раздавались, вроде бы как бы напоминающие просьбы о помощи. И, ну, ночью никто не пошел туда, а вот утром там по одной версии молочница, которая молоко привозила, значит, заглянула через стеклянную веранду, по другой — соседи подошли. Были обнаружены два тела в... недалеко от входа внутри дома лежало тело жены адвоката Елены Ивановны Раскиной. Вот она была... Она моложе него. Ей 47 лет было к моменту гибели. Она прошла всю войну фронтовым хирургом. Вот. Но уже к моменту вот убийства она вышла на пенсию. У нее начало резко слабеть зрение. Она сначала вынуждена была из-за этого отказаться вот оперирования. Она переквалифицировалась в психиатры. Затем совсем вынуждена была уйти на пенсию. Вот они в летнее время жили на даче. И Борис Семенович даже принимал там своих клиентов. Вот в день, предшествовавший убийству у него было два человека. Милиция потом будет искать, потому что они естественным образом попадут в число подозреваемых. Вот один из них был, значит, доверителем адвоката Раскина там по некоему уголовному делу. И, значит, причиной смерти были ножевые ранения. У женщины их было несколько. Адвокат Раскин был убит одним ударом в сердце, нож остался в ране. И поскольку, ну, дело приобрело с самого начала такое определенное звучание, то дело было поручено очень опытному следователю, тоже фронтовику, он в это время занимал должность следователя по особо важным делам Московской областной прокуратуры, Абраму Ефимовичу Саксонову. Значит, очевидного мотива такого, вот который бы, ну, легко было с самого начала определить, не было, потому что с одной стороны были некоторые основания полагать, что это было ограбление или попытка ограбления, хотя было и довольно много аргументов против этого, потому что никаких видимых следов того, что на даче что-то искали, выворачивали ящики, там переворачивали мебель, ничего этого не было.

С. Бунтман — Но пропало ведь что-то?

А. Кузнецов — Потом, когда привлекут сестры убитой к, значит, опознанию вещей, выяснится, что на самом деле пропадет только одна ценная вещь. Елена Ивановна носила на пальце кольцо с бриллиантом стоимостью около одной тысячи рублей. Вот это кольцо было с пальца снято. На пальце остался от него след, и само кольцо пропало. Но естественно, что это не исключало тем не менее, что убийство было предпринято из корыстных соображений, потому что могли испугаться и убежать. Да? Там, скажем, не ожидали, что хозяева будут на даче, или не ожидали, что хозяева проснутся. Бывает такое, что преступники не доводят преступление до завершения там по независящим, что называется, от них обстоятельствам. Поэтому эту версию тоже надо было проверить. Предупредили, как обычно в таких случаях бывает, скупки, ювелирные, ну, то есть всё... все места, где могло это кольцо всплыть. Кроме того естественно отрабатывалась версия о мести, связанной с профессиональными обязанностями. Конечно, адвокатов в этом смысле... на адвокатов покушаются гораздо реже, чем на следователей или судей. Но тем не менее тоже история знает такие примеры. А поскольку у Бориса Семеновича была достаточно обширная практика, и, разумеется, кто-то из его клиентов получал в том числе и суровые приговоры. Надо было также проверить, не могла ли это быть месть какого-то человека, который решил, что вот он оказался надолго в тюрьме из-за того, что его адвокат там недостаточно добросовестно сработал в свое время. Одним словом велась такая вот... Да. Разумеется, тщательно изучались следы, которых оставлено было достаточно много. Там на террасе такая была, ну, пластиковая типа линолеума, видимо, что-то, такая дорожка, на которой осталось довольно много кровавых следов обуви. Правда, они были такие достаточно нетипичные. То есть узоры обуви не было. След бы нечеткий. Потом довольно быстро разъяснится эта загадка, потому что выяснится, что преступники надели на обувь старые женские капроновые чулки для того, чтобы не оставалось никаких как бы годных для идентификации следов обуви. Отпечатков пальцевых найдено не было. Преступники работали в перчатках. Ну, остался нож, но нож достаточно такой обычный, по которому, в общем, трудно что-либо определить. В общем, долго ли, коротко ли... есть... Понимаете, есть... Дело в том, что увидеть уголовное дело мы сейчас... мы не можем. Действует закон, по которому... Закон о защите личной информации, по которому уголовное дело, по которому не прошел срок в 75 лет, могут к нему доступ получать только, ну, родственники людей, имевших отношение, ну, или сами эти люди. То есть вот так зайти, что называется, с улицы даже с редакционным запросом в архив суда и попросить уголовное дело, относительно нестарое, бесполезно. А есть две открытые публикации по этому делу. Помимо речи адвоката, которую я сегодня буду естественно обильно цитировать, есть публикация в «Московской правде» примерно 3-летней давности, и есть очень интересные записки на сайте, на известном сайте проза.ру, которые составлены племянником следователя Саксонова со слов дяди. Он рассказал эту историю. Но там есть несколько вещей, которые у меня вызвали вопросы. И я написал этому человеку через сайт, но то ли он не видел, не знаю, но вот ответа не пришло. Поэтому, к сожалению, тут вот знаки вопроса остаются. Я позже, по крайней мере, об одном из них скажу естественно. В общем, долго ли, коротко ли, следствие вышло на то, что убийцами, двое было убийц, одним из убийц является и, судя по всему, организатором этого преступления является сын убитых, 18-летний юноша Виктор Борисович Раскин. И, ну, довольно быстро были обнаружены, что называется, исчерпывающие доказательства того, что он и его приятель Владимир Сапронович ночью приехали в Загорянку, имея собственно намерение убить. Сапронович...

С. Бунтман — Подготовились.

А. Кузнецов — Готовились. Да. Сапронович знал о том, что они едут убивать. Собственно это был договор с самого начала, именно убийство было целью этого преступления. Он действительно, Сапронович, снял это кольцо с пальца, как он сам потом говорил, когда они с Виктором договаривались о его участии, тот сказал, что вот это будет ему плата. По крайней мере такова версия одного...

С. Бунтман — А цель-то какая?

А. Кузнецов — ... одного из преступников. Я придержу. Естественно в основном о цели речь-то и будет. И, значит, они признались. Единственное, что они перекладывали вину друг на друга. Там один говорил, что убивал 2-й. 2-й говорил, что убивал 1-й. а так в принципе... Да, действительно следы подготовки, разумеется. Виктор Раскин заранее у своей невесты взял старые чулки для того, чтобы надеть их на... Значит, было продумано, как они проникнут на дачу. Его родители были людьми, видимо, достаточно осторожными. Дачу на... Покажут соседи. Дачу всегда запирали на ночь. Но они явились ночью. В 2 часа ночи произошло убийство. И Виктор через стеклянную дверь вот этой веранды жалобным голосом сказал матери, что он очень плохо себя чувствует, что он заболел, что нужна помощь. Она открыла. Ну, и дальше вот, значит, сначала убили Елену Ивановну, которая пошла открывать, а потом, когда из комнаты на террасу начала выходить Бори Семенович, вот Сапронович убил и его. Значит, следствие в обвинительном заключении предположило корыстный мотив этого убийства. Хотя действительно с места преступления пропало только вот это бриллиантовое кольцо, но объективно получалось, что Виктор, он был одним из 2-х наследников. У него еще была значительно старше него единокровная сестра, потому что Борис Семенович в 1-м браке у него была дочь. Ну, и вот соответственно двое детей — наследники 1-й очереди. Наследство было довольно... по советским меркам довольно приличное. Была московская квартира. Была вот эта дача в...

С. Бунтман — В Загорянке.

А. Кузнецов — В Загорянке. У Бориса Семеновича была машина в личном пользовании. Вот следствие и предположило, что основной мотив... Да. Были облигации 3-процентномго займа. Были сберкнижки с достаточно крупными вкладами. У Елены Ивановны были драгоценности в довольно большом количестве помимо вот этого кольца. Следствие предположило, что мотив убийства корыстный. Никто из адвокатов защищать Раскина не хотел естественно, потому что Бориса Семеновича прекрасно знали в московской коллегии. И, ну, сами понимаете, по чисто этическим соображениям в таком деле, что называется, по собственному желанию, добровольно, по соглашению защиту на себя вряд ли кто-либо взял. Хотя коллегия на самом деле... Когда сначала убийство произошло, Виктор был задержан примерно через 2 недели после убийства. То есть в течение 2-х недель коллегия всячески старалась ему помочь, выделили в порядке такого, ну, наставничества — что ли? — специального адвоката, который должен был ему помогать со всеми вот юридическими делами, с оформлением документов, с вступлением в наследство и так далее. Собственно именно от этого прикрепленного адвоката, как я понимаю, и пришла к следователю Саксонову информация, которая в 1-й раз собственно заставила его насторожиться. Дело в том, что этот вот человек посетовал, вот ему бы сейчас надо заниматься там вступлением... ну, не вступлением в наследство, а подготовкой к этому вступлению в наследство. Вот я ему сказал, что нужно пойти в ЗАГС, получить свидетельства о смерти родителей. В ЗАГС-то он пошел, но для того, чтобы подать заявление со своей невестой на вступление в брак. Это произошло меньше, чем через неделю после гибели родителей. Вот собственно это следователя и заставило внимательней присмотреться к молодому человеку. В таком случае по советскому закону, значит, если совершено особо тяжкое преступление, то в случае если нет адвоката по соглашению, то суд назначает адвоката. И вот таким адвокатом по назначению, адвокатом Бориса Раскина... То есть простите, Виктора Раскина, конечно же.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Стал замечательный без преувеличения советский адвокат Семен Львович Ария. Это... Ну, я не хочу никого обидеть из ныне здравствующих адвокатов старшего поколения, но Семен Львович — это Плевако советской адвокатуры. Это человек совершенно замечательный. Его адвокатский послужной список помимо большого количества громких имен людей, которых он защищал, там есть и ученые. Он защищал академика Сахарова. Там есть и ученые. Там есть и... Ну, точнее вел его дела, скажем так. Там есть знаменитый артисты. Там Ролан Быков, например, к нему обращался, когда возникла необходимость защищать, Вы, наверное, помните, это громкое дело, Валентину Малявину, актрису театра Вахтангова...

С. Бунтман — О, да!

А. Кузнецов — ... обвиненную в убийстве ее гражданского мужа. Вот именно Ария вел дело по апелляции и добился... Он, ну, в общем, по-хорошему должен был бы добиться оправдательного приговора, потому что он, на мой взгляд, неопровержимо доказал, что это было самоубийство его. Но там компромиссное решение принял суд. Ей был значительно сокращен срок наказания. Это позволило довольно быстро условно досрочно ее освободить. Вот. Вот такие вот дела. Там есть совершенно прецедентные дела, хотя советское право не прецедентно. Ну, например, в другом деле он вытащил из тюрьмы женщину-зубного техника, которую обвинили... Она же работала с золотом. Ее обвинил в нарушении правил в валютных операциях. Очень тяжелая эта 88-я статья. И он сумел... Да, при том, что у нее уже был в свое время один раз приговор по этой же статье, но те же самые операции с золотом, из которого изготавливались соответственно всякие там...

С. Бунтман — Коронки.

А. Кузнецов — ... коронки и так далее. Вот. Ария сумел добиться ее оправдания по 2-му делу. И это дело стало по сути таким фактическим прецедентом. К зубным врачам и техникам стали значительно меньше цепляться вот по этим драгоценным металлам. Так вот Семен Львович Ария получил назначение на защиту Виктора Раскина. И я во 2-й части передачи, вот до перерыва сколько успеем и после перерыва, я бы хотел, чтоб в основном звучала его речь. Эта речь записана. И, на мой взгляд, это совершенно блестящий образец ораторского искусства в том виде, который позволен и уместен был применительно к советскому адвокату. В одном из своих поздних интервью Семен Львович сам говорил, что советский адвокат не имел возможности так вот развернуться в плане красноречия, как это делали дореволюционные адвокаты, потому что дореволюционные адвокаты обращались к присяжным.

С. Бунтман — А тут...

А. Кузнецов — И там и психологическая картина, и много всего другого. То есть, было прямо скажем, чем изукрасить речь, чем пользовались и талантливо, и не всегда талантливо присяжные поверенные. А здесь шел профессиональный разговор с самого начала — да? — для эмоций в советском суде не так уж много места оставалось. Да, конечно, были народные заседатели, но известно, что народные заседатели в советском суде, в общем, редко были активными участниками, такими решающими участниками процесса, хотя такие примеры были. И в адвокатских записках Семена Львовича одно такое очень яркое дело, где два народных заседателя выступили против профессионального судьи, в конечном итоге настояли на своей точке зрения, описывается... Я думаю, что мы как-нибудь его предложим. Оно действительно очень любопытно. Вот с чего Ария начинает свою речь в суде: «Суд возложил на меня обязанность защиты по делу, где эта задача представляет исключительную трудность. Сына обвиняют в убийстве родителей, самых близких ему людей. Если это верно, то вправе ли кто-то защищать его в деле, где само слово „защита“ звучит кощунственно? Покойный Борис Семенович был доброжелательным человеком и умным адвокатом. Я знал его. А мне нужно защищать его убийцу. Вправе ли я? Эти два нравственных вопроса довлеют над защитником Виктора Раскина и превращают выполнение обычной профессиональной обязанности в мучительное бремя, которое нужно нести на себе как крест. И поэтому, несмотря на стремление добросовестно выполнить долг защитника, я боюсь, что не смогу сказать все нужное, и заранее прошу о снисхождении к моей речи». Он начинает с такого технического вопроса, с вопроса юридической оценки дела. Значит, во-первых, в обвинительном заключении говорилось, что преступление совершено с особой жестокостью. И вот здесь Семен Львович говорит о том, что да, если подходить к этому делу с точки зрения общечеловеческой морали, такой подход оправдан, потому что убийство сыном родителей — это с моральной точки зрения жестокость, с которой мало что может сравниться. Но с юридической точки зрения это определение не подходит, по мнению адвоката, к этому делу, потому что было разъяснение к тому времени, разъяснение Верховного суда СССР, которое звучало следующим образом: «Отягчающий признак особой жестокости существует лишь там, где убийца проявил стремление причинить особые страдания своей жертве». И дальше Ария разбирает, собственно говоря, ту картину, которая рисуется из показаний свидетелей, из показаний обвиняемых, из материальных свидетельств, которые доказывают, что целью убийц было как можно быстрее убить этих 2-х людей. Они не стремились причинить им какие-то дополнительные страдания. То, что Елене Ивановне было нанесено несколько ножевых ранений связано с тем, что убийца, ну, не смог ее убить с 1-го удара. Да? Он не пытался как-то там продлить ее мучения и так далее. Сразу хочу сказать, что суд с этим мнением не согласился. И хотя обвинительная формулировка, которая содержалась в обвинительном заключении была изменена, и в конечный приговор войдет другая формулировка с другим мотивом. Но вот этот мотив особой жестокости останется. И это станет основанием для вынесения расстрельного приговора. Перед перерывом скажу, это абсолютно только мое мнение, не основанное ни на чем таком вот материальном, я думаю, что суд в данном случае исходил из того, что убийство с заранее обдуманным намерением, убийство родителей должно быть наказано расстрелом. А поскольку для того, чтобы квалифицировать преступление как 102-ю статью тогдашнего Уголовного кодекса «Убийство с отягчающими обстоятельствами», нужно было отягчающее обстоятельство. И вот суд, что называется, настоял на том, что преступление совершено с особой жестокостью. Хотя я думаю, что с чисто юридической точки зрения Семен Львович был прав, и действительно вот те признаки, которые должны присутствовать в такого рода преступлении в данном случае не имелось, по крайней мере, в том... в действиях Бориса Раскина. Ну, с другой стороны я могу понять эмоции, которые руководили судьями.

С. Бунтман — Ну, да. Да. Мы продолжим рассказ об этом деле через 5 минут.

**********

С. Бунтман — Мы продолжаем дело об убийстве адвоката Раскина и об обвинении его сына. И, конечно, мы сейчас адвокатскую речь читаем. Это ведь сложнейшая вещь вот здесь была... Вот чем больше думаешь и тем больше... Как тут защищать? Мы сейчас как-то поняли мотивы суда, который хотел, в общем-то, настоять на отягчающих обстоятельствах, на особой жестокости...

А. Кузнецов — А вот теперь давайте попробуем познакомиться... То есть не попробуем. Познакомимся с точкой зрения адвоката на мотивы, которые двигали по крайней мере одним из убийц, собственно Виктором Раскиным. «В обвинительном заключении сухим канцелярским слогом написано: „Преступление совершено из корыстных побуждений“. Я думаю, что это слишком примитивно. Даже если бы мы имели дело с отпетым человеком, которого прирожденная жестокость или преступная среда, отрицание всяких нравственных начал превратили в одинокого волка, рыщущего среди людей в поисках наживы, то и для него убийство из корысти своих родителей, было бы из ряда вон выходящим злодейством. А здесь ничего похожего на волка, здесь просто мальчишка, только что перешагнувший порог своего детства и ничем не выделявшийся из ряда своих пытливых и добрых сверстников. Посмотрите, как характеризуют Виктора люди, близко знавшие эту семью. Вот его тетя Холмогорова, сестра Елены Ивановны: „Виктор бы обычным мальчиком, никогда не отличался злобностью или жестокостью, был любознателен и приветлив“. Лидина-Альперович, близкий семье человек: „Виктор был хорошим, ласковым сыном“. Кучеровский, сосед: „Теплый и заботливый сын“. Высоцкая: „Произвел на меня впечатление вежливого и хорошего мальчика“. Разительное несоответствие между человеческим обликом Виктора Раскина и совершенным преступлением заставляет нас серьезно усомниться, чтобы он действовал из примитивного стремления поживиться добром своих родителей. Нет, тут что-то другое и что-то посильнее корысти». И дальше Семен Львович цитирует материалы и следствия, и показания данные уже в суде, из которых следует, что отношения между родителями, в 1-ю очередь матерью и сыном в последнее время очень испортились. И свидетельские показания указывают на то, что мать указывала сыну на дверь, что они жили порознь. Он практически не появлялся на даче, он жил в московской квартире. Они наоборот старались, как можно дольше, жить на даче. И вот затем, собственно говоря, Ария переходит к анализу этих отношений. «Давайте вспомним, как развивались их отношения. Раскины любили своего сына. Но можно по-разному любить детей. Можно разумно, меняя отношения к ребенку, заботу о нем с переменой возраста. Тогда родители постепенно становятся друзьями, советчиками подрастающего человека. Можно неразумно, цепляясь за свою власть над ребенком и тогда, когда он давно уже не ребенок, и когда власть эта становится нестерпимым ярмом для юноши или девушки. Разве не знаем мы девушек, которые выходят замуж без любви только для того, чтобы уйти из-под деспотичной власти родителей? Разве не знаем мы людей, чье личное счастье, уже устроенное, было разбито деспотичным и неразумным вмешательством родителей?

Елена Ивановна любила сына неразумной любовью, беспредельной и мучительной, но неразумной. В значительной степени это объяснялось свойствами ее характера. Несмотря на то, что о мертвых принято говорить хорошо или молчать, свидетели, знавшие Елену Ивановну, нарисовали нам облик женщины властной и довольно грубой, истеричной, способной незаслуженно обидеть человека, не щадившей самолюбия ни мужа своего, ни сына. Раузина, супруги Косачевские, Маркова и другие рассказали вам о поступках Елены Ивановны, которые достаточно ярко характеризуют ее натуру и ее упорное стремление сохранить неограниченную власть над сыном и тогда, когда он давно уже обладал способностью самостоятельно мыслить и направлять свою жизнь. Такие отношения приводили к частым конфликтам, в каждом из которых Виктор отстаивал свое мнение от ошибочных нападок матери». Он действительно, видимо, очень боролся, как это очень нередко бывает с подростками за свою самостоятельность. Он ушел, не закончив еще школу, он перешел в школу рабочей молодежи, потому что там была возможность быстрее закончить и получить аттестат о среднем образовании. Он пошел на шоферские курсы, закончил их, получил шоферскую профессию. Вот там он, судя по всему, и познакомился с Сапроновичем, со своим подельником. И начал уже работать. То есть он стремился к финансовой независимости, потому что были свидетельства, что родители постоянно попрекали его карманными деньгами, ограничивали в них и так далее, и так далее. Но самое главное — он встретил девушку. Ее звали Тамара. И вот именно она, как я понимаю, ну, и как собственно показано в речи адвоката, она стала таким главным и последним камнем преткновения. Семену Львовичу слово: «Весной в его жизнь вошла любовь. Он говорит: „Если б не Тамара, ничего этого бы не было“. Обвинитель не верит в эту горестную фразу. И действительно, мы видели ее здесь, эту Тамару. Не назовешь ее красоткой. Серьезная, хрупкая и маленькая как Джульетта. А вот полюбил, и стала она для него самой красивой, самой лучшей и самой нужной на свете. Мой коллега по защите с позиции своей разумной и рассудочной практичности спрашивает ее здесь в суде: „А какая надобность была так рано жениться?“ И с высоты своей юности, с которой далеко внизу еще остаются расчетливость и резон, она отвечает ему: „Мы любили друг друга“. Для нее это исчерпывающий довод.

К сожалению, мы с вами давно ушли из этой страны, страны юности, и меряем все своей мерой, мерой степных людей, у которых не чувство, а рассудок определяет возможность поступков. И быть может потому мы не верим, что чувство способно толкнуть на такой страшный шаг, и стараемся найти резон, корысть в побудительных причинах преступления.

Он любил, и думаю, что это была не просто страсть, которую нужно утолить. Это была любовь, когда знаешь, что не просто спать, а дышать и жить дальше можно только рядом с этой женщиной и только для нее. В показаниях Раскина есть одна характерная фраза: „Мне все время хотелось быть там, где Тамара“. Это очень точно сказано. Сравните эту фразу с фразой Бальзака, большого знатока человеческих душ: „Мы любим женщин за счастье жить рядом с ними“. И вот он совершенно точно знал, что жить дальше сможет только ради нее, что рядом с ней он будет счастлив, а вдали несчастлив. И так на всю жизнь». А дальше позиция семьи. Отец категорически сказал нет. Дело в том, что Виктор обратился к родителям с просьбой дать разрешение, дать согласие на брак в 1-й раз, когда ему еще не исполнилось 18 лет. И, ну, точно так же, как сейчас в этом случае — да? — можно сделать, можно снизить брачный возраст, но согласие родителей, в общем, является таким главным моментом для соответствующих органов опеки, которые принимают это решение. Отец сказал нет. А вот Елена Ивановна, видимо, для нее Тамара превратилась в некий такой вот образ главного врага всей ее жизни, потому что свидетели показывают, что она при сыне, при муже, при других людях, не стесняясь, не называла ее иначе как шлюха, девка и так далее, начинала потом рассказывать всем знакомым, какой у нее плохой сын, вот с какой он связался негодной женщиной и так далее, и так далее. То есть это поведение человека истеричного. Это поведение такого домашнего деспота. И как Семен Львович совершенно правильно говорит: «А слова эти для Виктора были равносильно плевку в душу, оскорбления божества. И тогда он понял, что перед ним не просто чужие люди, а враги. Вот здесь впервые появляется мысль: „Ах, если бы они умерли“. Я думаю, что он ужаснулся, когда эта мысль появилась впервые, но она возвращалась снова и снова, потому что он не видел выхода из создавшегося тупика». Вот вернемся к этим словам о юности. Вот нам с Вами людям, уже пожившим и кое-что повидавшим, совершенно очевидно, что ни в каком тупике он не был. Он уже получил рабочую специальность. Он уже работал.

С. Бунтман — В реальном тупике не был.

А. Кузнецов — Нет, не был.

С. Бунтман — А во внутреннем был.

А. Кузнецов — А во внутреннем был. Вот ему казалось, что из этой ситуации нет другого выхода. И он начинает искать возможность и натыкается на этого Сапроновича. Вот теперь к моменту, о котором я говорил в начале. Вот в описании этого дела племянником следователя там такой очень важный сюжет проскакивает. Вроде бы Сапронович был родным братом этой Тамары. И она проговорилась следователю о том, что у нее есть брат. У брата есть мотоцикл. А собственно следы мотоцикла были обнаружены около дачи. И вот это вывело первоначально следствие на Сапроновича, а через него уже на Виктора Раскина. Вот Вы знаете, очень жалко, что мне не удалось связаться с автором этого текста, потому что я думаю, что он что-то путает. Вот в речи своей Семен Львович ария прямо говорит: «Для меня абсолютно непонятны мотивы, по которым Сапронович согласился принять участие в этом преступлении». Если бы он был родным братом...

С. Бунтман — То здесь был бы...

А. Кузнецов — Мотив.

С. Бунтман — ... рассуждение.

А. Кузнецов — По крайней мере один мотив был бы...

С. Бунтман — Ну, да.

А. Кузнецов — ... совершенно очевиден. Он хотел своей сестре счастья, и он устранял препятствие на пути к этому счастью. Да? Поэтому по косвенным таким вот причинам, я думаю, что на самом деле нет, он познакомился, видимо, с Виктором на вот этих водительских курсах. Ну, и вот собственно анализ, заключительный анализ от адвоката: «Вот так во вне, в поведении Раскина после преступления проявилась его подлинная цель. Это не корысть. Поэтому нужно отказаться от обвинения Раскина в корыстных мотивах убийства», — и суд согласится с адвокатом, и корыстный мотив будет... из дела исчезнет.

С. Бунтман — От этого легче не становится, но...

А. Кузнецов — Вообще должно было стать. Понимаете, должно было стать. Если бы это было убийство не родителей, я уверен, что жизнь бы ему сохранили. «Я должен теперь просить Вас о сохранении Раскину жизни, о том, чтобы вы не последовали призыву прокурора. Иначе если я не буду просить вас об этом, то зачем же защитник в этом деле? Но Виктор Раскин сам не знает, что лучше для него теперь: жить или умереть. Так сказал он врачам-психиатрам, так сказал он и суду. Не знаю этого и я, так как страшна будет его жизнь, если она будет ему оставлена. До конца дней своих он будет отверженным, до конца дней своих будет сгибаться под гнетом вины, которой нет прощения.

Но вот что приходит мне на ум. Мы любим своих детей, потому что они наше продолжение, наше бессмертие, умирая, мы продолжаем жить в них. Супруги Раскины убиты, но они продолжают жить в своем сыне. Казнить его значит пресечь все, что еще осталось от них на свете. И потому я думаю, что если бы они могли вымолвить здесь хоть слово, это было бы слово мольбы о сохранении жизни подсудимому Раскину. Потому что это единственный сын их. Прислушайтесь к этой безмолвной мольбе».

С. Бунтман — Ну, вот здесь Таня не права, когда говорит, это оттачивание профессионализма, это никакая не справедливость. Это, судя по всему, имеется в виду речь адвоката Арии. Но мне кажется, что не в этом дело. То есть Ария не отличался... не... Естественно он не отрицает виновность. Он не отрицает...

А. Кузнецов — Нет, он с самого начала об этом говорит.

С. Бунтман — Он не отрицает факт убийства. Он не отрицает ужас этого убийства. Он делает более...

А. Кузнецов — Вы знаете...

С. Бунтман — ... более крупную картину. И, конечно, это отягощает само присутствие, вот отягощает задачу само присутствие смертной казни.

А. Кузнецов — Разумеется. И я хочу сказать, Вы знаете, к сожалению, большинство адвокатов не оставляют каких-то вот записок и воспоминаний. К счастью, Семен Львович Ария оставил великолепно написанные, интереснейшие и очень обширные записки.

С. Бунтман — Вообще писал очень здорово.

А. Кузнецов — И Вы без труда можете найти их в интернете. Я очень вам советую ради его военной биографии.

С. Бунтман — О как!

А. Кузнецов — Совершенно, значит, тяжелейший... Совсем мальчишкой 19 лет, он 22-го года. Он был механиком-водителем танка. Представьте себе, что это такое. Был дважды ранен. Был в штрафбате. С трудом избежал смертного приговора. Значит, был в артиллерийской разведке, тоже, прямо скажем, далеко не самое теплое место на фронте. Служил сержантов, закончил войну. Прочитайте про войну его воспоминания. Блестящие совершенно адвокатские этюды. Более десятка его речей. Это был человек... Он ушел из жизни 4 года назад в 13-м году, прожив очень долгую жизнь — 92 года. Это был человек какой-то, Вы знаете, удивительного нравственного стержня, который позволял ему делать вещи по советским адвокатским стандартам почти невероятные. Он защищал диссидентов. Он выступал защитником одной из обвиняемых в деле Гинзбурга, Галанскова. Он защищал других известных диссидентов. Он не боялся спорить и иногда довольно жестко с Верховным судом республики. Это был человек, который действовал с сознанием очень ясным, очень спокойным. О тех же самых диссидентах он говорит, что далеко не все их убеждения разделял, но я считал необходимым их защищать, видя, так сказать, как на них обрушивается вся государственная машина. Это был человек очень ясного понятия, чувства своего профессионального долга. И в данном случае, в данном случае функция адвоката заключается в том, чтобы помочь суду... Суду тоже иногда надо помогать. Помочь суду взглянуть на это дело под другим углом зрения.

С. Бунтман — Понять.

А. Кузнецов — Понять. Я не знаю, надеялся ли юрист Ария на то, что приговор... смертного приговора удастся избежать. Может быть, и нет. Но по крайней мере он считал необходимым сделать все необходимое для того, чтобы потом он... ему не в чем было себя упрекнуть, вот я того не сделал... Характерно, вот я пересмотрел, ну, в интернете поиском легко делается, все его интервью. Я прочитал его воспоминания. Он ни разу не упоминает об этом деле. Он его не вспоминал никогда, не приводил ни как пример ни одного... ни как пример чего бы то ни было. Явно совершенно ему было очень тяжело о нем вспоминать. Но тем не менее вот прочитайте эту речь. Я в лучшем случае треть ее успел процитировать. Прочитайте эту речь. Это достойный образец и логики, и такта, и красноречия.

С. Бунтман — Да. И это не дежурное обращение. Вот среда заела в данном случае семейная. И вот вы знаете, какая она была деспотичная мать. Нет, это, кстати...

А. Кузнецов — Шекспировская трагедия, в общем-то.

С. Бунтман — Да. Конечно. И это нам урок еще ко всему. Это нам обращается, не к суду. То уже давно, все дело, кончилось. Но просто собственные наши наблюдения, ощущения говорят нам, что эти ошибки и эти ситуации, не все из них заканчиваются трагически. Но эти ошибки родители совершают каждый день. Просто каждый день. По 10 раз...

А. Кузнецов — Вот ария об этом и говорит, нужно менять отношение к детям по мере их взросления, нельзя относиться к взрослым детям...

С. Бунтман — Пропустить эту последовательность моментов — это очень страшно.

А. Кузнецов — Да.

С. Бунтман — Сплошь и рядом. Сплошь и рядом. Читайте книгу... Это именно об этом. Да, друзья мои. Ну, что ж? Это очень показательное дело и очень тяжелое. Кстати, тогда о нем говорили. Я вот сейчас не очень многие помню громкие, которые обсуждались везде и в семье, и взрослыми обсуждались в свое время, я не помню. Писали об этом?

А. Кузнецов — Я думаю, что нет. Я нигде не встретил ссылки на то, что где-то это в печати прозвучало. Как я понимаю, здесь еще и определенная такая, понимаете, юридическая корпоративная солидарность. Ну, не хотелось такое дело выносить, что называется, на суд публики, которая...

С. Бунтман — Ну, да.

А. Кузнецов — Суд-то не всегда может разобраться, а уж читатели газет, сами понимаете, какое тут было бы...

С. Бунтман — Потому, что я не помню... я не помню таких активно ходивших слухов, потому что постоянно какие-то эти ситуации обговаривались всегда в...

А. Кузнецов — Ну, вот...

С. Бунтман — ... в 50-х.

А. Кузнецов — ... это дело, которое вот вообще могло пропасть, что называется в архивах суда, но вот Семен Львович поместил речь вот в сборник свой адвокатский. Вот вспомнили о нем косвенно другие участники, значит, мы можем о нем рассказать.

С. Бунтман — Чтобы не пропали у нас дела, которые мы вам предлагаем, мы очередную порцию повторных дел...

А. Кузнецов — Да, тем более что там очень интересные дела.

С. Бунтман — Да. Это любимец наш — Жиль де Ре, Синяя Борода, маршал Франции, по обвинению в массовых убийствах детей и колдовстве. Оправданный ныне.

А. Кузнецов — Ныне да.

С. Бунтман — Да. Да. Но осужденный в 1440 году. Соратник Жанны д’Арк. Процесс трех ведьм из Салмсберри — необычайный случай... необычный случай оправдания. Это 1612 год.

А. Кузнецов — Да, мы привыкли к тому, что ведьм сжигают на костре, а вот тут оправдали, причем в судебном заседании.

С. Бунтман — Да. Причем при не самом веселом короле Якове I.

А. Кузнецов — Совсем не самом веселом.

С. Бунтман — Да. Суд над «салемскими ведьмами» опять же. Проблема маленьких детей во «взрослом» процессе.

А. Кузнецов — И еще один наш долгожитель.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Эти несчастные салемские ведьмы, но в данном случае это к 1 сентября суды, связанные с детьми. Вот мы хотели рассмотреть эту проблему, потому что там многое строилось на показаниях совсем маленьких детей.

С. Бунтман — Да, да.

А. Кузнецов — Насколько суду...

С. Бунтман — Это британская колония Массачусетс, 1692-93-й годы. Суд над Франсуа-Пьером Пико, прототипом Эдмона Дантеса («Граф Монте-Кристо»). Это в 1807 году.

А. Кузнецов — Это была подборка судов над прототипами. Вы выбрали тогда прототип Раскольникова.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — А это вот 2-й номер.

С. Бунтман — Суд над Нильсом Густавсоном, жертвой и возможным преступником. Убийство на Бодомском озере, на озере Бодом. Да. Финляндия.

А. Кузнецов — Суд, который через 40 лет после убийства рассматривал эту проблему. Тоже очень интересное и очень загадочное дело.

С. Бунтман — Вашему вниманию это представлено. Вашему голосованию тоже. Все на сайте. Пожалуйста, пожалуйста.

А. Кузнецов — Всего доброго! До свидания!