Сайт Евгения СычёваEugi Gufo

Сергей Бунтман — Добрый день! Всех... Прошу всех встать! Суд идет. Вот. Но сегодня у нас странные какие-то такие, я бы сказал скрепы, вот во всяком случае. У нас сегодня фигурирует, ну, во всяком случае, так полные тезки, однофамильцы двух авторов «Не так» и авторов журнала «Дилетант»...

Алексей Кузнецов — Это правда.

С. Бунтман — ... присутствующих здесь. Мало того, что главный наш герой — это Сергей Нечаев.

А. Кузнецов — Да, совершенно верно.

С. Бунтман — Мой добрый приятель еще со школьных времен Сергей Нечаев, писатель и историк. И Алексей Кузнецов, извините...

А. Кузнецов — Да, будет, будет Алексей Кузнецов. Алексей Кириллович. Да.

С. Бунтман — Да, Алексей Кузнецов, который сыграл вот в том, что было раскрыто убийство студента. Его во всяком случае документы, насколько я понимаю...

А. Кузнецов — Безусловно. Да.

С. Бунтман — ... сыграли решающую роль.

А. Кузнецов — Его пальто...

С. Бунтман — Улика. Да.

А. Кузнецов — Ну, и вообще, если у нас будет полминуточки, совершенно уникальный человек, я о нем скажу несколько слов.

С. Бунтман — Да. Ведь он же прожил и очень долгую...

А. Кузнецов — Очень. До 28-го... Он 45-го года рождения. В 28-м он умер.

С. Бунтман:
В 28-м году он умер. Вот. Ну, давайте. Это дело Сергея Нечаева. Отсюда нечаевщина. Отсюда «Бесы» Достоевского. Очень интересная статья в советской исторической энциклопедии о процессе Сергея Нечаева. И вот как же ж надо было извернуться, чтобы... Значит, это было так: царское правительство хотело с помощью уголовного дела, подтасовки фактов бросить тень на всех революционеров. Вот. Но при этом нечаевщина была осуждена, а революционное движение приобрело еще большую популярность.

А. Кузнецов — Ну, да. Ну, это те, кто помнит этот стиль, в общем-то, стиль краткого курса. Конечно. Да, да. Они понимают.

С. Бунтман — Левой ногой.

А. Кузнецов — Ну, там талантливые люди, конечно, работали.

С. Бунтман — Это печально.

А. Кузнецов — Хотя надо сказать, что даже в советской литературе попадались другие, ну, не радикально другие, но вот тому, кто умел читать между строк, было понятно, что другие оценки Нечаева, например, в одной из классических работ Николая Александровича Троицкого, которого мы чуть ли не каждую передачу вспоминали, когда был юбилейный 12-й год, потому что человек оставил очень заметный след. Он вообще начинал свою научную карьеру с того, что занимался как раз рабочим революционным движением 2-й половины 19-го века. У него есть несколько книг об этом, и в частности вот «У русских революционеров перед судом самодержавия»... Как-то так она называется. Вот там достаточно подробно рассмотрен нечаевский процесс. Дело это очень известное, и даже в школьных учебниках упоминается несколькими строчками. Это рубеж 60-70-х годов, когда клубится, клубится такое вот студенческое в основном по своей природе народническое движение, но оно никак не может оформится. Вот что-то такое... То есть колоссальное. Потенциальная энергия у этого. И тысячи молодых людей, студентов, около студенческое сообщество ищут приложение своему вот такому народолюбию. А так получается, что идеологи, либо возможно те, кто мог стать идеологами этого движения, либо в эмиграции... Герцен в эмиграции. Огарев в эмиграции. Бакунин в эмиграции. И это люди другого поколения. И тут это важно. Между ними такой определенный существует разрыв понимания целей, задач, средств и всего прочего.

С. Бунтман — При этом, грубо говоря, новое поколение поэтому могло определенным образом морочить голову старикам.

А. Кузнецов — Безусловно, что Нечаев блестяще совершенно продемонстрирует. Или, безусловно, человек, который мог бы стать вождем, и собственно пытался стать на самом раннем этапе неким вождем этого движения — Чернышевский, соответственно он по другую сторону от этого движения, он в ссылке. То есть нет человека, который мог бы это возглавить, и вот в этой... И в результате маленькие кружки возникают. Вот эти вот ишутинцы. Да? Так сказать, вот что-то иногда получается. Одно какое-то громкое дело. Там где-то эта демонстрация, где-то это покушение Каракозова на Александра II. Ну, пока вот такая полная децентрализация. И отсюда у полиции и у 3-го отделения естественно в 1-ю очередь возникает такая опасная для государственных людей иллюзия, что, в общем, ничего серьезного особенно это движение собой не представляет. Главное — перехватывать террористов-одиночек.

С. Бунтман — С одной стороны ничего опасного нет. Перехватываем одиночек. Перехватываем террористов. Выводов из того, что происходит, бурления почти не делается.

А. Кузнецов — Не делается. Да. Вот это...

С. Бунтман — Я имею в виду позитивных выводов. Не репрессивных, а позитивных. Выход этой энергии...

А. Кузнецов — Совершенно верно.

С. Бунтман — Не смотря на реформы.

А. Кузнецов — И... Да! Вот именно! То, что реформы, конечно, для людей активных и желающих добра в хорошем смысле слова добра своей стране. Дали, создали это и земское движение, разумеется. Это и судебная реформа. Ведь очень многие молодые люди пойдут в адвокатуру. Вот сегодня будем упоминать, по меньшей мере, одного такого человека. Но с другой стороны вот как-то нет... не подталкивают к этому. Вроде как бросили, ну, вот и пользуйтесь. А для того, чтобы как-то сориентировать молодых людей, нет. Все те же, в общем, достаточно замшелые формулы про самодержавие, православие, народность. И в результате всего этого для человека ловкого, волевого, умного, обладающего харизмой шансов очень много. Нечаев эти шансы блестяще использует. Сергей Геннадьевич Нечаев совершенно совсем еще молодой человек. Когда эта вся история начинается, ему чуть-чуть за 20. И он один из немногих в этой среде... Это добавит ему очень здорово авторитета. Он выходец из самой-самой бедноты крестьянской.

С. Бунтман — Он сын незаконного сына...

А. Кузнецов — Да, он родился крепостным. Он сын незаконнорожденного сына мелкого помещика. Он действительно пробился. Он учился на медные деньги, как говорил о себе там другой персонаж российской истории.

С. Бунтман — При этом брезговал выгодными для человека его звания путями как, например, идти, например, в серьезные, ну, почти лакейские должности.

А. Кузнецов — Да. Там у него была протекция. Его могли взять на очень хорошее место, где он, безусловно, бы вырос там до метрдотеля. Нет, вот это он совершенно презирает. И он самостоятельно готовится... Он практически проходит курс гимназии самостоятельно для того, чтобы иметь возможность поступить в университет. Он был причислен вольным слушателем, так сказать... Была такая форма. Можно было ходить на лекции, при этом не числясь формально в студентах университета. И он довольно быстро находит себя в революционном движении. Он совершенно законченный авантюрист. Он начинает пытаться объединить вокруг себя вот это клокочущее студенчество, попадает под пристальный достаточно взгляд полиции. Затем он инсценирует перед своими сторонниками свой арест. Вот его авантюризм, он, конечно, во всем. Он подстраивает историю, что якобы он арестован, якобы он из арестантской кареты под ноги своему близкому знакомому выкинул записку: «Меня везут неизвестно куда. Я арестован». На самом деле это все инсценировка. То есть кареты даже, видимо, не было, он уговорил этого человека принести эту записку и рассказать другим товарищам, что вот при таких обстоятельствах он ее получил. И он бежит сначала в Одессу, стремительно растущий город. Как раз туда подводят железную дорогу. В это время там затеряться в этой одесской толчее можно. А потом он уходит за границу. И за границу он уходит не столько от полиции, которая всерьез пока им еще не интересуется, он идет за репутацией. Он идет за репутацией. Он отправляется в Швейцарию. В Швейцарии в это время помимо Бакунина, который там практически уже в это время постоянно, там находятся Герцен и Огарев. Они прибыли там по делам «Интернационала» к Бакунину. И вот Нечаев... У него две цели: деньги и чтобы его... ну, рекомендательные письма, скажем так, чтобы его...

С. Бунтман — Своим авторитетом...

А. Кузнецов — ... своим авторитетом вот эти два... три безусловных властителя дум революционно настроенных...

С. Бунтман — В основном Огарев и Бакунин как раз его приветили.

А. Кузнецов — Ну, дело в том, что он рвался-то ко всем трем. Но у Герцена он вызвал неприятие, видимо, на физиологическом уровне. Такая... как описывает человек, присутствовавший при этой встрече. Герцен был человеком очень аккуратным и чистоплотным. А Нечаев, видимо, решил, что ему надо усилить народные такие вот черты, и он явился там чуть ли не в армяке и в поддевке, сморкался в шторы. Ну, в общем, Герцен...

С. Бунтман — У Герцена интуиция лучше работала еще ко всему, потому он в отличие от 2-х остальных он такой писатель.

А. Кузнецов — Ну, надо сказать, что Николай Платонович Огарев к этому времени уже человек, наполовину спившийся. Это уже практически личностный распад. А что касается Бакунина, то этот полон сил и молодой энергии, не смотря на весьма преклонный возраст.

С. Бунтман — Ему очень хочется быть молодым.

А. Кузнецов — Ему очень хочется быть молодым. И то, что вот в случае с Бакуниным Нечаев попал абсолютно правильно. В Нечаеве Бакунин увидел того, кого он ждал буквально десятилетия, когда к нему придет...

С. Бунтман — И Нечаев подыграл еще.

А. Кузнецов — Конечно.

С. Бунтман — ... еще и подыграл тут же.

А. Кузнецов — Разумеется. Просто вот с Герценом он ошибся в выборе, так сказать, модели поведения. А с Нечаевым наоборот попал в десятку. Бакунин все ждал, когда же молодой, энергичный придет и от имени таких молодых, энергичных, на все готовых из России позовет мэтра. Ведь на самом деле Бакунин к финалу своей жизни подходит со сплошными разочарованиями. С одной стороны это человек невероятного авторитета — два смертных приговора 2-х империй. А с другой стороны, если вот в сухом остатке-то что? В общем-то. И Бакунин, и Огарев... Бакунин дает ему рекомендательное письмо от якобы существующей всемирной революционной организации, от ее центрального комитета. Там откуда-то печать взялась на этом документа. А Огарев уговаривает Герцена дать ему средства из так называемого бахметьевского фонда. Был такой помещик самарский, по-моему, Бахметьев, который еще в 50-е, в середине 50-х годов Герцену и Огареву передал им достаточно крупную сумму — 20 тысяч франков — на нужды революции. Этот человек был, не смотря на то, что он потомственный дворянин, был идейным таким сторонником революции. И Чернышевский с него во многом писал образ Рахметова в «Что делать?» после. И вот Огарев настоял на том, чтобы половину средств этого фонда вот, значит, передали Нечаеву. И Нечаев с рекомендательным письмом, со средствами возвращается в России. И в Москве в основном из студентов сельскохозяйственной академии петровской начинает создавать организацию под названием «Народная расправа». То, что это петровская академия это и отчасти случайно. У него просто были знакомства в этой среде. Но и не случайно тоже потому, что... Дело в том, что именно в сельскохозяйственную академию тогда совершенно сознательно шли молодые люди, которые рассчитывали потом стать сельскими агрономами, то есть пойти в народ. И то, что вот начнет работать в середине 70-х годов, когда не просто хождение в народ по воскресеньям такими ряжеными, а вот именно поселиться среди народа, учить народ, лечить народ, помогать там овладевать ему агротехническими знаниями, заодно его пропагандировать и делать сознательными идейными сторонниками вот этого крестьянского социализма. И поэтому там действительно почва была, может быть, еще более благодатной, чем, скажем, в любом из столичных университетов. Возникает организация, в которой наиболее энергичными помощниками Нечаева станут Петр Успенский, упоминавшийся Алексей Кузнецов, Петр Никитич Ткачев, которого называют идейным вдохновителем одного из 3-х направлений в народничестве — заговорщицкого.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — На самом деле правильнее, конечно, его называть бланкистом. Он последователь Огюста Бланки. Ничего своего он практически... Ну, разве что, единственное такое принципиальное отличие ткачевца от бланкистов: бланкисты — убежденные анархисты, ткачевцы, в общем, — нет. Они как и все молодые революционеры не очень думают о том, что будет. Вот для них главное — это разрушить. Вот я хочу процитировать здесь Достоевского, который в статье, непосредственно вышедшей по итогам 1-го нечаевского процесса, когда судили нечаевцев, а сам Нечаев еще был за границей. Статья называется «Одна из современных фальшей». Ну, мы знаем, что Достоевский категорически всего этого не принял, хотя в молодости, как известно, разделял эти заблуждения. Так вот что он пишет: «Без сомнения из всего этого (то есть из нетерпения голодных людей, разжигаемых теориями будущего блаженства) произошел впоследствии социализм политический, сущность которого, несмотря на все возвещаемые цели, покамест состоит лишь в желании повсеместного грабежа всех собственников классами неимущими, а затем «будь что будет», ибо по-настоящему ничего еще не решено, чем будущее общество заменится, а решено лишь только, чтоб настоящее провалилось, — вот пока вся формула политического социализма.

С. Бунтман — Он прав.

А. Кузнецов — Видимо, да. Да, да. При том, что он, конечно, пристрастен, но его оценка достаточно трезвая.

С. Бунтман — Но прав.

А. Кузнецов — Да. Никакой позитивной идеи нет.

С. Бунтман — Я против интерпретаций личностных и расширительных. И в том, что касается «Бесов» и видения вообще совершенно другого, другого взгляда на жизнь. Мне кажется Достоевский был предельно точен в том, что он описывал.

А. Кузнецов — Ну, видимо, да. Видимо, да. Ну, вот Рупрехт нас спрашивает: «А „Катехизис революционера“ ведь все-таки не он написал, а Бакунин». Нет, наоборот. Все-таки Нечаев. Дело в том, что в советское время была такая, ну, господствующая версия, скажем так, что Бакунин был либо соавтором, либо соредактором «Катехизиса». Версия, что он единственный автор, а Нечаев просто-напросто присвоил этот документ — нет, такого я не встречал даже в советские времена. Но в 60-е годы один французский историк опубликовал во Франции, разумеется, переписку Бакунина с Нечаевым. И из этой переписки отчетливо видно, что Бакунин не только не писал этот документ, но он его достаточно отрицательно воспринял. И он сказал, что Вы абрек и Ваш документ — это кодекс абреков.

С. Бунтман — Да, это определенный кодекс очень жесткой чести.

А. Кузнецов — Чести бесчестия.

С. Бунтман — Да, да, такой.

А. Кузнецов — Кодекс чести человека от чести отрекающегося.

С. Бунтман — Такая... Да, да. Безнравственная нравственность такая.

А. Кузнецов — Совершенно верно.

С. Бунтман — Нравственная безнравственность.

А. Кузнецов — Да, да. Когда Нечаев на своем процессе... одно из немногих восклицаний, которые ему позволили сделать, его все время выводили из зала суда, потому что он все время хамил. Так вот он с большим пафосом произнес: «Жизни меня царский суд лишить может, чести — нет». И ударил себя кулаком в грудь. То есть о чести говорил человек, который в принципе говорил вот в этом документе, в «Катехизисе революционера», что революционер — человек конченный, у него нет никаких социальных связей, что к товарищам по революции он должен относиться исключительно с точки зрения целесообразности, вот насколько они полезны для дела. И не рисовался. Он на практике абсолютно пользовался этим. Что в отношении, значит, к народу революционер должен руководствоваться своими исключительно соображениями. Да? Народ спрашивать не надо. Народу будет дано... Мы всецело за народ, но мы, так сказать, без него обойдемся в революционном деле. То есть это действительно такая вот... Даже для Бакунина, человека, ну, у Бакунина были некоторые представления этического плана. Да? Вот у Нечаева их, видимо...

С. Бунтман — Нет, были определенные. Недаром Бакунин остается и для абсолютно внятных движений из разнообразного спектра анархизма вплоть до того, что и современного анархизма они остаются.

А. Кузнецов — Я, вот готовясь к передаче, встретил одну статью в интернете, где как раз один из представителей современного анархизма, чрезвычайно лестно отзывающийся об Акунине, категорически...

С. Бунтман — Отметал нечаевщину.

А. Кузнецов — ... отметает нечаевщину.

С. Бунтман — Правильно.

А. Кузнецов — Понятно, почему.

С. Бунтман — Да. Это и делают. Да. Вот.

А. Кузнецов — И дальше... Да, вот, значит, Ткачева мы упомянули. Единственный действительно взрослый человек в этой компании уже довольно известный историк, как мы бы сейчас сказали, краевед Иван Гаврилович Прыжов, человек устойчивых народнических убеждений. Он и в своей исторической-то деятельности в основном разрабатывал темы кабака как средства поддержания народа в темном состоянии и бедность. Ну, ему уже 40. Вот в отличие от всех остальных, кому слегка за 20, он почти вдвое старше.

С. Бунтман — Считают очень часто, что он подпал под обаяние. Приводят именно Прыжова как пример того, что гораздо более опытных и вдумчивых людей мог Нечаев очаровывать.

А. Кузнецов — Но Прыжов явно совершенно, это видно по дальнейшей его недолгой жизни, Прыжов — человек психически нестабильный. Он очень легко, видимо, внушаемый. Он, видимо, такой стероидный или шизоидный какой-то вот тип. Он погибнет ведь достаточно быстро там, на каторге. Ну, и еще надо упомянуть Николая Николаева. Из его револьвера будет убит Иванов. В пальто Кузнецова завернут. Ну, в общем, собственно все основные фигуранты этого дела, как мы бы сейчас сказали.

С. Бунтман — Сейчас прежде, чем мы продолжим. Мы продолжаем дело Нечаева, и собственно мы говорим о Сергее Нечаеве. Повторяющийся вопрос от Тани: «А для чего нужны были деньги революционные?» Деньги были нужны на революцию именно. На типографию...

А. Кузнецов — На типографии, на прокламации, при необходимости на подкуп необходимых чиновников и полицейских. Много на что, и много денег нужно.

С. Бунтман — Да. Вплоть до оружия.

А. Кузнецов — Конечно. Разумеется.

С. Бунтман — Мы сейчас прервемся, послушаем новости, а потом вернемся к нечаевскому делу.

********

С. Бунтман — Алексей Кузнецов... Не тот. И Сергей Бунтман. Мы говорим о Сергее Нечаеве не то. Вот. Это еще какой-то еще композитор, да? Берлиоз.

А. Кузнецов — Да, да.

С. Бунтман — Еще какой-то там никому неизвестный композитор. Ну, так вот. Мы обращаемся вот именно к «Народной расправе».

А. Кузнецов — Ну, а дальше хорошо много раз описанное дело, когда один из ближайших вначале сподвижников Нечаева, студент Иван Иванов, человек, видимо, сам обладавший задатками лидера, человек очень энергично участвовавший с самого начала этой «Народной расправы» и приведший многих людей в нее, начал возражать сразу по нескольким направлениям. Во-первых, он возражал против нечаевского диктата абсолютного. Нечаев требовал абсолютного подчинения. Мы ничего...

С. Бунтман — В «Катехизисе» же дисциплина...

А. Кузнецов — Абсолютная. Мы ничего не обсуждаем, только вот делаем дело. Да? Никакими там словопрениями мы не занимаемся. Иванов даже выразил сомнение в существовании того комитета, представителем которого якобы был Нечаев. Совершенно правильно без сомнения. Никакого комитета не было. Нечаев представлялся как... членом вот такого верховного штаба, но его не было.

С. Бунтман — И если его ссылки, Таня, на авторитет Огарева и Бакунина были вполне реальны, то вот эти комитеты, мандаты 1-го Интернационала...

А. Кузнецов — Ну, и Бакунин же придумал вот эту международную организацию, про которую он написал.

С. Бунтман — Ну, конечно.

А. Кузнецов — То есть это была для революционеров вполне такая игра...

С. Бунтман — Плюс еще, плюс очень интересная вещь — это все-таки 2-я половина 19-го века. Это абсолютная вот переработка вот тех мифов, которые выразились еще в народном романе и в «Парижских тайнах» там и...

А. Кузнецов — В графе Рокамболе. Да.

С. Бунтман — Там и так далее. Все эти сочиненные манифесты иезуитов фиктивных...

А. Кузнецов — Вообще время, когда количество фальшивок брошенных и на литературный...

С. Бунтман — Там читайте «Пражское кладбище»...

А. Кузнецов — Конечно. На исторический рынок. Все это...

С. Бунтман — И потом также будет охранка писать «Протоколы сионских мудрецов».

А. Кузнецов — Это вообще такое предшествие, Предтеча постмодернизма такого совершенного. Да вот?

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — И кроме того вот собственно, видимо, последней соломинкой, которая сломала хребет верблюду, было то, что Нечаев приказал готовиться к расклейке прокламаций в столовой петровской академии и в библиотеке. А Иванов начал против этого возражать и говорить, что, ну, зачем же делать, закроют же. То есть институт-то закроют просто-напросто. Я отказываюсь в этом участвовать. Не то это дело. И тогда двум ближайшим своим сподвижникам, вот Кузнецову и Николаеву, Нечаев говорит, что у него есть сведения, что Иванов — агент полиции. Они привлекают еще двоих, они привлекают Прыжова и Успенского, выманивают Иванова якобы для того, чтобы... им нужно помочь. Якобы Ишутин когда-то в свое время, еще в середине 60-х в гроте Петровского парка закопал типографский станок. Вот он тяжелый. При нем еще касса вот эта типографская, в смысле набор. Да? Нужно откопать, помочь там увязать, перевезти. Ну, и Иванову неудобно отказываться. Трудно сказать, подозревал он что-то или нет. Но в гроте на него набросились. Нечаев начал его душить шарфом. Иванов был человеком достаточно крепкого телосложения, он яростно отбивался. В результате его оглушили кирпичом по голове. И у Николаева, у единственного из этой компании был револьвер. Нечаев этот револьвер забрал и лежащего на земле Иванова застрелил.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Завернули в пальто Кузнецова. Оттащили по снегу к ближайшему пруду и там утопили, привязав кирпичи к ногам, утопили в полынье неглубоко, на глубине полуметра. Абсолютно бездарно было все исполнено. Через 4 дня проходивший мимо человек из крестьян увидел лежащий неподалеку от грота башлык, дубинку, еще какие-то вещи. По кровавым следам замерзшим дошел до пруда, увидел в полынье прям практически там в прозрачной воде неглубоко лежащее мертвое тело. Дальше полиция достаточно быстро установила кто. Обнаружили в кармане пальто забытые Кузнецовым какие-то документы, указывающие на него.

С. Бунтман — Вот вам дисциплина вот эта. Все в шоке. Дисциплина там на страхе неготовых к этому людей.

А. Кузнецов — Абсолютно.

С. Бунтман — ... никакие...

А. Кузнецов — Никакие. Если двое были посвящены, то двое вообще прям вот они оказались, как кур в щи попали. И на процессе сам Нечаев сбежит. Сам Нечаев сумеет улизнуть в Швейцарию, где будет пытаться опять наладить дело, опять будет из Огарева пытаться тянуть деньги. А тем временем полиция с огромным удовольствием запускает 1-й по сути открытый политический процесс вот по новым судебным уставам. Это июль 71-го года. Всего к следствию было привлечено более 200 человек. На скамье подсудимых оказалось 87. Сразу скажем, что...

С. Бунтман — Там много оправданных.

А. Кузнецов — Больше половины.

С. Бунтман — Да, да.

А. Кузнецов — Больше 40 человек...

С. Бунтман — Кстати, вот чем ценна советская историческая энциклопедия, не своими вот такими выводами интересными, а списком с приговорами. Полный список с приговорами.

А. Кузнецов — Да, да. Но так же как в свое время делалось в деле декабристов, обвинение с самого начала разделило подсудимых на разряды по степени вины. Вот в 1-м разряде оказалось 11 человек. Их защищали великолепные адвокаты. И два человека в последствии, ну, один уже является светилом только-только возникшей буквально русской адвокатуры — это Владимир Данилович Спасович. А другой человек — восходящее светило, князь, потомок древнего рода Александр Иванович Урусов, человек радикально близких к революционерам взглядов, за что неоднократно вынуждали его подать в отставку, потом он возвращался на юридическое поприще. Анатолий Федорович Кони лично его брал на работу прокурором. Но это потом уже будет. И вот, значит, адвокатура выбирает такую линию защиты. Значит, во-первых, Нечаев их всех обманывал. Многие, кстати, большинство на суде это будут подтверждать. Они действительно, видимо, негодовали по поводу там... когда раскрывалось вот подоплека всего этого дела, они негодовали на Нечаева, который их использовал в темную как пешки, которыми в любой момент готов был пожертвовать, что собственно... Хотя могли бы догадаться, потому что в кое-каких некрасивых делах Нечаева они уже участвовали. Например, Нечаев... У него вообще было отношение к уголовникам такое своеобразное. В «Катехизисе» говорится: «Соединимся же с лихим разбойничьим миром, этим единственным революционером в России...»

С. Бунтман — Напоминает с политическим уклоном на молодежную банду.

А. Кузнецов — Абсолютно. Только идейную такую.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — И Нечаев, например, незадолго до убийства Иванова успешно осуществил то, что на современном уголовном языке называется разгоном. То есть выбрали молодого адвоката, совсем молодого, 20 там с небольшим лет, начинающего, достаточно богатого человека. Он был сыном зажиточных родителей. Он симпатизировал революционерам. Его попросили отнести, передать кому-то там какое-то письмо. На улице к нему подошли двое одетых в жандармскую форму, его арестовали, привели в гостиницу, начали шантажировать... Вскрыли письмо. В письме революционные прокламации. В общем, он им выписал чек на несколько тысяч рублей, чтобы они от него отстали. Вот эти деньги пошли на революцию. Вот такими вещами тоже не брезговали.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — А еще будучи в Женеве у Бакунина и Огарева, Нечаев писал письма некоторым студентам, зная, что полиция отслеживает эти вещи, и молодых людей брали. А делал он это для того, чтобы в студенческой среде возбудить вот таким образом еще более...

С. Бунтман — Да, берут. Вот те, кого возьмут, они вернутся опытными еще ко всему, а здесь будет недовольство тем, что начались аресты... Это очень циничная и абсолютно вредная для любого движения вещь. И это, кстати говоря, поняли очень многие сразу.

А. Кузнецов — И, конечно, хитом на процессе был «Катехизис революционера», который практически никто из обвиняемых не знал. Нечаев его не читал.

С. Бунтман — Процесс его сделал известным.

А. Кузнецов — Конечно. Сейчас без труда вы найдете это документ, прочитаете. Такие документы надо знать. И это произвело, конечно, самое гнетущее впечатление на ряду с обстоятельствами убийства Иванова, своего, причем явно, что это убийство и потому, что он мешал Нечаеву как соперник харизматичный, потому, что необходимо кровью повязать вот всех. Да? Это то, что потом в «Бесах» так мощно Достоевский опишет. И в результате, значит, половину оправдали. Для остальных приговор был разной степени жесткости, в том числе были и мягкие приговоры. Но основным фигурантам, собственно вот тем, кто участвовал в убийстве: Успенскому — 15 лет каторги, Кузнецову — 10, Прыжову — 12 и Николаеву — 7 и 4 месяца с последующим поселением в Сибири. Остальным — кого-то под надзор полиции, кого-то в тюрьму на несколько месяцев. Ну, вот Ткачева, например, на год и 4 месяца...

С. Бунтман — Да, он там был 8 месяцев, по-моему.

А. Кузнецов — Да, да. Там кого-то даже из 1-го разряда признали невиновными. Вот спрашивают нас здесь: «Про Ковалевского расскажите». Ну, Ковалевский, в последствии товарищ министра, — это один из молодых людей, он был оправдан во многом стараниями... его защищал как раз, по-моему, Спасович. Вот так сказать...

С. Бунтман — Вот, кстати говоря, отсутствие особой жесткости вот в массе подследственных, оно... Это был очень правильный ход. К сожалению, он не всегда такой был.

А. Кузнецов — Абсолютно. Абсолютно. И хотя упоминавший Николай Александр Троицкий писал, что процесс не утопил революционеров в нечаевской грязи, напротив он смыл с них эту грязь. Очень двусмысленная фраза. Дело в том, что действительно создалось такое впечатление, что вот есть молодые люди с чистыми намерениями, но не очень опытные, не очень нравственно устойчивые, и есть бес.

С. Бунтман — Да. Есть проходимец абсолютный.

А. Кузнецов — Есть вот этот самый бес.

С. Бунтман — Лукавый во всех смыслах.

А. Кузнецов — И поэтому очень важно было его выцепить обратно.

С. Бунтман — Ну, и как он попался? Его швейцарцы выдали, да?

А. Кузнецов — Его выдали швейцарцы по очень настоятельному требованию. 3-е отделение... это вообще редкий, пока еще редкий случай. Заграничная агентура еще только-только создается у нашей тайной полиции. Но были направлены специально обученные люди в Швейцарию, уговорили... Швейцарские власти не выдавали политических. Это было известно. Собственно почему в Женеве и сидела такая замечательная компания. В Женеве и в Базели, и в Цюрихе. Но удалось уговорить, что это уголовное дело. И под этим строгим условием швейцарцы сказали: «Хорошо. Мы вам его выдадим. Но вы его должны судить как уголовника. Вы должны приговорить его к уголовному наказанию».

С. Бунтман — И содержать как уголовника.

А. Кузнецов — И содержать как уголовника.

С. Бунтман — Это не было выполнено до конца.

А. Кузнецов — Не было до конца выполнено, и вообще там были кое-какие нарушения. Нечаева привезли... Сейчас опубликована переписка между различными жандармскими чинами. Видно, как его боялись, как прямо к нему в камеру ставили часового...

С. Бунтман — Перестраховались...

А. Кузнецов — Да. Перестраховались, отрабатывали детали, сколько человек в конвое, в какой карете повезут, там по каким улицам. Боялись его, конечно. Но был выбран очень удачный ход. Вот при том, что только-только опыт набирается, еще впереди процесс Засулич, впереди процесс 193-х. Это еще нет пока ничего. Но вот решили да, мы сделаем обычный, банальный уголовный процесс. Нечаеву говорить не дадим. Нечаев собственно говорить и не пытался на суде. Суд будет очень коротким. Вот в отличие от 1-го процесса по делу нечаевцев, который продолжался без малого 3 месяца, этот уложился в 5 часов. А был бы еще короче, если бы Нечаева не приходилось все время выводить из зала, потому что он дерзил. Ну, есть описание людей заведомо к Нечаеву недоброжелательно относящихся, например, у Каткова уже к этому времени...

С. Бунтман — Ну, да.

А. Кузнецов — ... махрового реакционера. Вот он пишет, что Нечаев все красовался, позировал и так далее. Но я...

С. Бунтман — Это правда.

А. Кузнецов — Это правда. Но я рекомендую прочитать человека более нейтрального и человека более мудрого в этой ситуации. У Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина есть огромная статья о нечаевском процессе, о его впечатлениях, с его размышлениями очень интересными. Очень сложное отношение у Салтыкова ко всему этому делу, менее однозначное, чем у Федора Михайловича Достоевского. Ну, так или иначе. Нечаев заявлял, что он эмигрант, поэтому он, значит, больше не русский подданный, поэтому он не признает российского суда и другие... Его тут же выводили. Публика была отобрана в том смысле, что, ну, студентов практически не пускали. Да? Народу-то набилось много. Тщательно было отобрано жюри присяжных. Там 5 купцов, 2 мещанина, 2 ремесленника, 1 чиновник, 1 врач, 1 провизор. Если вы вспомните нашу передачу о Вере Засулич, там будет совсем другой состав. Там будет гораздо больше чиновников с либеральными взглядами. А здесь вот купечество, ремесленники, мещане, так сказать, опора трона.

С. Бунтман — А здесь потому, что чистая уголовщина.

А. Кузнецов — Да. Адвоката не было. Нечаев отказался от адвоката, а суд не стал настаивать, хотя суд мог ему назначить, значит, казенного защитника, но отказался и отказался. Ну, что? И в результате все это было... Допросили одного свидетеля всего-навсего. Судья достаточно четко... сенатор Деер в процессе председательствовал, прокурор Жуков обвинял очень буднично, очень спокойно, очень добросовестно, без всяких внешних эффектов. И вот на этом сером будничном фоне уголовного дела об убийстве Нечаев с его эскападами, с его напыщенной позой, с его стуками себя в грудь, он выглядел, в общем, конечно, клоуном.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Ну, а дальше приговор: 20 лет каторги. Император лично заменил каторгу содержанием в Алексеевском равелине. Нечаев и там распропагандировал охрану, планировал покушение на царскую семью во время молебна в Петропавловской крепости. Если бы его не выдал один из сокамерников, то глядишь, попытка была бы. Ну, и через 10 лет после приговора в 82-м году Нечаев умирает от сердечной болезни в возрасте 35 лет.

С. Бунтман — Там ужесточили режим, и с этим тоже было связано.

А. Кузнецов — Да, да.

С. Бунтман — Существует масса легенд о том, что Желябов получал инструкции от Нечаева...

А. Кузнецов — Есть такое. Да.

С. Бунтман — Да. Что он чуть ли не стоял под окном равелина. Вера Фигнер очень смеялась...

А. Кузнецов — Это у Фигнер, да.

С. Бунтман — Нет, Фигнер смеялась над этим. Да.

А. Кузнецов — Вы знаете, здесь несколько хороших вопросов, на которые мне хочется ответить. Давайте как мы делали уже: я обязательно возьму у референтов список этих вопросов и отвечу в комментариях к передаче, когда ее выложат.

С. Бунтман — Тут важный вопрос. Буквально два слова о том, что в политических современных силах и последующих: «Есть ли нечаевщина?» Нечаевщина была всегда. И была она у осуждающих нечаевщину большевиков, она развилась до совершенно паранойдальных размеров.

А. Кузнецов — Ну, вот Ленин, так сказать, в частных разговорах Бонч-Бруевич описывает. Я вот приведу в комментариях обязательно отрывок. Ленин восхищался Нечаевым.

С. Бунтман — Да, я уж не говорю, что вот когда выполнили, подумали, а что с этим делать вообще. И устроили диктатуру. В конце концов, большевики, ответив на Достоевский вопрос в статье его, вот и нечаевщины было полно. Нечаевщина есть и сейчас. И есть она и у нас тоже, дорогие мои друзья. Ее элементы не такие явные, но они есть. Мы вам предлагаем голосование на следующую нашу программу. Мы здесь решили проявить...

А. Кузнецов — Элементы диктатуры.

С. Бунтман — Оправданную жестокость, я бы сказал. Да.

А. Кузнецов — Но ненадолго.

С. Бунтман — Оправданную жестокость. И у нас нет ни одного отечественного процесса. Давайте отдохнем от них немножко и доберем то, что у нас было. Но, тем не менее, у нас есть процессы новые, предложения для вас. Ну, вот дело 47 все-таки ронинов.

А. Кузнецов — Да, я консультировался у специалистов — рóнинов.

С. Бунтман — Ну, да. Ну, хорошо. Пусть будет так. Во всяком случае это потрясающая история. Япония, самое начало 18-го века.

А. Кузнецов — Некоторые даже источники указывают, что это легенда. Это легенда, но основана на фактах. Это абсолютно реальные...

С. Бунтман — ... потом это обросло...

А. Кузнецов — Да, станет пьесой в театре Кабуки. Ну, разумеется.

С. Бунтман — Да, естественно. Здесь у нас есть чистая уголовка, ну, и такая причем страшноватенькая. Отравительница Мари Лафарг.

А. Кузнецов — Да, у Александра Дюма будет очень эмоциональное описание этого дело. Это очень интересное дело. Я ни на кого не давлю, но там психология, там...

С. Бунтман — Да, да. Есть бостонский душитель ди Сальва.

А. Кузнецов — Ди Сальва. Да. И суд над ним, и все обстоятельства. В общем, один из самых страшных маньяков 20-го века.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Хотя есть из кого выбирать.

С. Бунтман — Есть у нас суд над Оскаром Уайльдом. Это 1890-е годы.

А. Кузнецов — Да, это совсем другое дело. Это о нравах. Это нам близко.

С. Бунтман — Да, это близко. Да, да. Будем заниматься пропагандой среди несовершеннолетних, если выберете. Ну, и у нас еще есть суд над Фиделем Кастро, 1953 год после штурма казармы Монкада.

А. Кузнецов — Да, так сказать, суд с большим потенциальным...

С. Бунтман — История меня оправдает. Да, да. это мы знаем. Хорошо. Все. Всего всем доброго!

А. Кузнецов — Всего всем доброго! До свидания!