Сайт Евгения СычёваEugi Gufo

Сергей Бунтман — Добрый день! Сегодня у нас последнее дело с Алексеем Кузнецовым.

Алексей Кузнецов — Добрый день!

С. Бунтман — Да, последнее дело. Последнее дело Холмса — да? — такое. Ну, а на самом деле там все и окажется вот так же как...

А. Кузнецов — Как в последнем деле Холмса.

С. Бунтман — Как в последнем деле Холмса.

А. Кузнецов — То есть потом будет пустой дом и много всего другого.

С. Бунтман — Да, и много всего другого. Сегодня мы будем говорить о загадке смерти Михаила Сергеевича Лунина. Михаил Сергеевич Лунин — это мой любимый декабрист. И книжка Натана Яковлевича Эйдельмана, из когда она вышла в «Жизни замечательных людей».

А. Кузнецов — 70-й год.

С. Бунтман — Да. Она просто мне жизнь перевернула, пафосно сказать.

А. Кузнецов — Вот Вы знаете вот, да, Вы у меня свидетель, я у Вас, мы не договаривались с Вами...

С. Бунтман — Нет, не договаривались.

А. Кузнецов — ... об этих словах перед передачей, но я шел и думал, что действительно вот есть в моей жизни несколько книг, ну если говорить об исторических трудах, ну, наверное, десяток, которые действительно перевернули, ну не жизнь, но что-то перевернули. И вот, конечно, одно из главных мест это именно «Лунин» Эйдельмана.

С. Бунтман — Да, и просто перевернуло, там хватит бояться, хватит претворяться еще и вот именно этой независимость и, то о чем Эйдельман всегда говорил. И когда вышли, кстати говоря, почитайте «Письма из Сибири» вот то, что... На самом деле это полное собрание Лунина в Литпамятниках когда вышло в 80-х годах с новыми хорошими переводами и с оригинальными французскими текстами, да и не только французскими, того, что Лунин писал в Сибири. Это действительно, это внутренняя свобода удивительная даже для того времени. Это было там...

А. Кузнецов — Ну, вот он же будет писать в одном из этих писем из Сибири своим товарищам, что все, что было до Сибири — это были детские игры, а вот здесь-то как раз мы и проверяемся. Ну вот, по крайней мере, я так понял смысл вот этой его фразы, что вот именно... то есть то, что через 100 лет назовут экзистенциальной ситуацией.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Вот именно в ней человек предстает таким, каким он...

С. Бунтман — Да и следствие для него уже было...

А. Кузнецов — ... является.

С. Бунтман — ... очень важным. Но давайте все по порядку. Лунин прожил достаточно длинную жизнь.

А. Кузнецов — Ну для того времени да.

С. Бунтман — Для того времени и он прожил длинную жизнь до, собственно, событий 25-го года, в которых он не участвовал.

А. Кузнецов — Он один из старшего поколения декабристов в обоих смыслах слова. В том смысле, что он принадлежал к этому движению практически с самого его начала. Ну, вот так принято считать, что первые декабристская организация — это 1816 год, это «Союз спасения». Другое дело, что сейчас еще говорят о некоторых преддекабристских организациях, там об «Ордене русских рыцарей» и так далее.

С. Бунтман — Ну, это... Ну, да.

А. Кузнецов — Вот. Но вот такая, действительно, с программой, которая потом, значительной своей частью, войдет в программу этого, если можно так его назвать, движения декабристов — это, конечно, «Союз спасения», 16-й год. И вот Лунин один из его организаторов. То есть он там был с самого начала, и он выйдет фактически, то есть то, что раньше в комсомоле называлось «выбыл», да?

С. Бунтман — По возрасту, да.

А. Кузнецов — Причем, он не по возрасту, он по служебной ситуации, вот он именно выбыл из рядов, утратил связь с организацией в 22-ом году. То есть он пройдет «Союз спасения», «Союз благоденствия». Затем, значит, прекращение «Союза благоденствия», разделение организации на Северное и Южное общества, он принадлежал к Северному. И затем он, в 22-ом году, уедет к новому месту службы в Варшаву, поскольку, он был назначен одним из адъютантов...

С. Бунтман — Но до этого его довольно долго не будет в 10-х годах. Ну, начнем сначала, что Лунин человек, который воевал с юного возраста, с 5-го года.

А. Кузнецов:
С 5-го года, да.

С. Бунтман — Он воюет с 5-го года. Он кавалергард сначала в лейб-гвардии егерском, но он там это совсем юнкерские портупеи, юнкерские у него звания, а в кавалергардском полку он становится... Он юнкер кавалергардского полка и, в общем, он красивый белый мундир под Аустерлицем. Это его еще ко всему. Сразу скажем, что из Лунина, может быть, выросли два ключевых и противоположных персонажа.

А. Кузнецов — В чем-то противоположных, а в чем-то похожих.

С. Бунтман — Да, персонажа Толстого, это и князь Андрей, и это Долохов.

А. Кузнецов — Ну, да. И, причем, если параллели с Долоховым они просто абсолютно такие прочитывающиеся. Да? Есть известное воспоминание, что вот в Петербургский такой «кутильный» период его жизни молодого совсем офицера у Лунина очень любили собираться его друзья, но не любили оставаться на ночь. А почему? А потому что он держал у себя дома 2-х медведей. Причем, в достаточно свободных условиях их содержал, то есть, в принципе, так сказать, можно было ночью с мишкой встретиться у Лунина, если заночевать. Вот, то есть это, с Долоховым-то понятно, а вот с князем Андреем, помимо вот того эпизода, о котором Вы сказали... Вот, что роднит князя Андрея и Долохова? Двух, казалось бы, по образу жизни, по образу мышления, по многим вещам двух совершенно разных людей. Потрясающее чувство собственного достоинства и при этом постоянная, как мне кажется, неуверенность в том, что остальные его уважают, я имею ввиду, это чувство собственного достоинства.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Потому что очень многие выходки Долохова, и очень многие, ну, не выходки, но, скажем так, поступки не очень, может быть внятные современному человеку князя Андрея, вот именно от этой постоянной неуверенности.

С. Бунтман — Почему ведь князь Андрей так холодно и высокомерно разговаривает со всеми. Долохов лезет на рожон...

А. Кузнецов — При том, что указано у Толстого, что он умел быть с друзьями очень вежливым, милым, обаятельным.

С. Бунтман — Да. Он холодный. Он высокомерный. Он все время... Вот эта маленькая фигура князя Андрея, что он постоянно кажется выше всех и от него веет таким холодом. Это от того, что он хочет отдалить от себя тех людей, которые не принадлежат тому... Которым надо стараться что-то доказать для которых. Вот...

А. Кузнецов — Это не снобизм, нет, в современном смысле этого слова. Это какая-то вот такая вот болезненная, как это ни странно прозвучит, особенно в случае Долохова, какая-то застенчивость есть в этом.

С. Бунтман — При этом еще одно, то, что их сводит князя Андрея и Долохова и превращается все это в Лунина — необычайное насмешливое хладнокровие собственно в момент опасности. Собственно в момент. Там могут быть размышления какие, как у князя Андрея вот, что это будет, вот этот момент. Но вот в тот самый момент он делает то, что считает нужным и абсолютно хладнокровно он это делает.

А. Кузнецов — Кстати говоря, возвращаясь к его письмам, это же очень видно в его письмах. В письмах, когда он рассуждает, пытается анализировать декабристское движение, уже задним числом идет рефлексия, там он совсем не так уверен в себе, как на следствии. Ведь на следствии он, об этом пишут все его биографы, на следствии это был один из наиболее, вот именно по своему поведению, таких вот достойных людей. Другое дело, что нам не надо с позиции нынешнего времени оценивать там поступки декабристов. На следствии они во многом объясняются мотивами, которые нам сегодня могут быть непонятны, но то, что Лунин — один из очень немногих, который, в принципе, никого не называл.

С. Бунтман — Он называл только тех, когда было известно, что...

А. Кузнецов — Вот когда он...

С. Бунтман — ... они уже сказали...

А. Кузнецов — Совершенно верно. Но, я имею в виду, сначала он категорически, пока он не понимал вообще, что известно следствию, а что неизвестно. А потом, когда из вопросов следователя начал вырисовываться круг людей, да, про которых можно говорить совершенно, для них уже безбоязненно, да. И все это с холодной, вежливой, но холодной усмешкой, при этом ни капли не скрывая, что да, он принадлежал к тайным обществам, да он разделял их цели. И когда заговорят о... Такая, пожалуй, одна из самых деликатных тем, которые следователям предстояло выяснить: вопрос об обреченном отряде.

С. Бунтман — Обреченный отряд. В 16-ом году Лунин среди тех, вот то, что у Пушкина отразилось в 10-ой главе: «дерзко предлагал свои решительные меры и вдохновенно бормотал».

А. Кузнецов — «И вдохновенно бормотал».

С. Бунтман — Это очень важно, кстати, «и вдохновенно бормотал», потому что Лунин начал со своим вот, у него очень был такой конструктивный ум, и он предлагал... Ну, а как это сделать? Ему надоели все эти разговоры, судя по всему. Ну, делается так: высылается отряд в масках.

А. Кузнецов — Да.

С. Бунтман — Ездят без охраны. Если вы уж хотите сделать, то, пожалуйста, и то... При том это в рассказах. Так ли он говорил, не так ли он говорил. И всегда этому ну, господа, если уж браться за дело, то вы беритесь как-то профессионально, а не беретесь, то не беритесь вообще.

А. Кузнецов — Кстати говоря, вот это охлаждение, отход постепенный от декабризма в именно в 22-ом году, мне кажется, видимо, был связан и с тем, что к 22-му году он окончательно уверился в том, что ничего кроме болтовни здесь не будет. Ведь те планы, которые потом возникнут у Северного и Южного общества, и планы, которые, ну уже, по крайней мере, можно было обсуждать как некие предприятия, они ведь появятся позже. Лунина уже не будет. Когда вот в 25-ом году действительно начнут какие-то контуры некоего плана, некоего заговора связанного с поездкой Александра по южным губерниям вырисовываться, вот тогда Лунина уже не будет. А что такое 22-ой год? Отшумел «Союз благоденствия». А что такое «Союз благоденствия»? Замечательные, чудесные, я без всякой иронии говорю, благие пожелания: вот давайте, через своих знакомых, через своих родственников убеждать правительство в том, что ему необходимо быть таким-то и таким-то, давайте вот воздействовать психологически. Ну, это не Лунин, это не его совершенно.

С. Бунтман — Это, с одной стороны, это не Лунин, а с другой стороны, когда Лунин напишет, уже будучи в Сибири, он напишет две своих, может быть, ключевых работы. Это «Розыск исторический» о русском государстве, его строении, и это «Обзор о донесении».

А. Кузнецов — Да, но это через 10 лет, это же он в середине...

С. Бунтман — Через 10 лет. Он все время будет об этом думать, то о чем далеко не все думали потом. Вот потом он будет думать. И что такое это движение, зачем оно нужно. Причем Лунин напишет сестре, что «Я не участвовал в мятежах приличествующих толпе и в заговорах, которые достойны только рабов». Он не участвовал в этом, но он абсолютно уверен, что могло и должно было быть по-другому. И в Сибири он продолжает писать. И письма сестре, которые он пишет, вот те самые «Письма из Сибири», он всегда знает, что у него будет еще один читатель, как... По меньшей мере.

А. Кузнецов — По меньшей мере.

С. Бунтман — Что будет жандарм. Что будет хотя бы один жандарм. И он нарочно все это объясняет еще и жандарму, то, что он хочет сказать.

А. Кузнецов — И шутит, вот видно, где он шутит с сестрой, а видно где он шутит со своим жандармом там, цензором, как угодно его назовите, вообще письма Лунина, надо читать, как минимум прочитав Эйдельмана.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Станет гораздо больше понятно.

С. Бунтман — Да, конечно, станет гораздо понятнее, потому что Эйдельман, конечно, писал вдохновенную книжку еще. И сам Натан Яковлевич в своих публичных выступлениях, он говорил, что для него Лунин был интереснее всех, пожалуй. Интереснее всех и значительнее многих, о ком он писал именно в декабристском движении. Еще детали. Лунин довольно долго был во Франции. Лунин, который интересовался ну, как многие он был масон какое-то время, но Лунин, который интересовался не просто католицизмом, но он очень интересовался таким жестким человеком, как Жозеф де Местр.

А. Кузнецов — Ну, вот нас как раз Фархат спрашивает, что побудило Лунина принять католичество? Многое. С самого начала, ведь его одним из наиболее таких, запомнившихся с детства воспитателей был католик.

С. Бунтман — Да. Но не у всех католиков. Как писал другой русский католик Иван Гагарин, он... Он писал так, что он смотрел на историю и смотрел на Европу, и чтобы не происходило в Европе вот, начиная там с первого тысячелетия, все происходит вокруг католической церкви. И даже отделение от нее, противоборство католической церкви, реформация, и это стержень такой, он даже написал и разделил для себя. «Но это не делает меня католиком», сказал он. И, как писал Иван Гагарин, что читая и початая, и понимая значение Аль Корана, как он говорит, не делает меня магометанином, говорил он. И здесь нужно еще следующее, он... Конечно, это невероятная культура, которую он воспринимал, это стержень культуры. Так же как и Чаадаев еще. Совершенно вот такие вот два незнакомые друг другу полюса.

А. Кузнецов — Да. И дело в том, что многих интеллектуалов российских этого времени тянуло к западному варианту христианства, именно потому, что они по целому ряду причин не принимали домашнего православного варианта.

С. Бунтман — Они не принимали его не то, что догматически или что-то...

А. Кузнецов — Нет, нет. Дело не о...

С. Бунтман — ... и ни от кого исходит...

А. Кузнецов — О роли этого института в жизни общества, о том, какую он выполнял функцию у Чаадаева, которого только что упомянули, об этом практически половина первого философического письма о том, какое влияние вот этот выбор восточного варианта оказал на Русь.

С. Бунтман — Даже еще они-то жили во времени синодальной церкви, очень жестко иерархически организованной и подчиняющейся государству во многом.

А. Кузнецов — Да, да. Ну, может быть, к делу, в смысле, к делу в смысле...

С. Бунтман — Кратко скажем, что Лунин был, Лунин служил в это время в Царстве Польском, спасибо Дмитрию, он действительно, он служил в Царстве Польском, у него был там невероятный, бурнейший роман и несчастный, естественно, как полагается такому человеку...

А. Кузнецов — Давайте, раз уж Дмитрий спросил, как он относился к Польше и к полякам — высокомерно. Но это было практически общим трендом вот в этом, в его лунинском круге, он даже, кстати говоря, в Акатуе, где его единственными, по сути, товарищами, с которыми он мог разговаривать будут ссыльные поляки, ну, потому что остальные это просто ну, уголовники, каторжники, самые такие вот обычные, не политические, а будет несколько поляков, которые загремели туда...

С. Бунтман — Сложно он относился.

А. Кузнецов — Сложно. Но вот даже он сочувственно, он пишет о них, можно процитировать там... В перерыве могу найти, у меня есть эти цитаты. Он о них сочувственно пишет, тем более что действительно среди них там есть очень яркие личности. Но все равно вот проскальзывает какая-то нотка. Он пишет: я и не ожидал... Я не цитирую, я по памяти. Я ожидал обнаружить в Царстве Польском столько талантов, говорит он о своих товарищах по каторге, то есть имея ввиду, что да, что они замечательные люди, но вот это вот «я не ожидал в Царстве Польском обнаружить...»

С. Бунтман — Нам еще... Это очень такой сложный момент, потому что он почти, вот в самом конце, наверное, все-таки, такого периода русско-польского, до 31-го года, до восстания, он же был адъютантом Константина Павловича.

А. Кузнецов — Конечно, в Лазенках под Варшавой, да.

С. Бунтман — И он и был в этом кругу, и это очень сложно. Почитайте старые записные книжки Петра Андреевича Вяземского. И вот как раз вот этот и русские общества в Польше, и поляки — это такие взаимоотношения где, с болью пишет Петр Андреевич Вяземский, конечно он, насколько во многом недостойно выглядели наши тогда в Польше.

А. Кузнецов — Да. Я и говорю, это действительно было таким общим достаточно поветрием. Опять-таки прочитайте вот то, что касается декабристского движения о взаимоотношениях Южного общества и «Общества соединенных славян», где было много поляков, ну, например Горбачевский, тот же знаменитый и замечательный польский патриот. Вот у многих декабристов к полякам было изначально настороженное отношение. Вроде как, да у нас много общего в наших целях, но вот поляки, разве можно с ними иметь дело, люди легкомысленные и так далее.

С. Бунтман — И он оказывается вот в Царстве Польском, и уже понятно, уже идут письма. Письма и выдать, и отдать, и вот там не было достаточно веских... Почитайте это подробно, если хотите. Не было достаточно веских причин его арестовывать сразу.

А. Кузнецов — И второго свидетеля не могли найти. Там долгая история. В общем, его же взяли последним уже в апреле 26-го года. После Лунина аресты практически прекратились.

С. Бунтман — Константин Павлович не хотел его отдавать.

А. Кузнецов — Вот тоже поразительная вещь. Да? Ведь у Константина Павловича еще до того, как Лунин стал его адъютантом, с Луниным случались стычки, и отношения были ну, мягко говоря, сложные. С Константином Павловичем вообще мало у кого были отношения.

С. Бунтман — У многих гвардейцев. Эти вызовы на дуэли, эти...

А. Кузнецов — Конечно.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — И вообще, эта манера Константина Павловича при всех матерно обругать какого-нибудь офицера там и так далее.

С. Бунтман — Ну, у него были многие отцовские черты такие не лучшие.

А. Кузнецов — Очень многие. Вот я уже как-то цитировал два года назад, в цикле 12-го года у Николая Александровича Троицкого, к сожалению, уже покойного, в книге о 12-ом годе есть такая фраза, что Константин Павлович не только курносой физиономией, но и мышлением больше всего из братьев напоминал Павла I.

С. Бунтман — Абсолютно.

А. Кузнецов — Константин был человеком мерзким во многих отношениях. Я неслучайно это говорю, он был замешан в целом ряде дел, которые по-другому, ну, вот с изнасилованием немки, так сказать, и так далее, где, ну, по-другому просто трудно его аттестовать. Но, вместе с тем, как и у Павла, сумасброда, у него были и свои представления о чести.

С. Бунтман — Рыцарские представления.

А. Кузнецов — Рыцарские представления, когда ему приходит уже наконец недвусмысленное предписание подполковника Лунина направить известно куда ведь, что он делает...

С. Бунтман — На охоту его отправляет.

А. Кузнецов — Он дает Лунину понять, что он уже не может больше его прикрывать, он его отправляет на охоту и спрашивает, не дать ли ему взаймы. То есть он просто ему говорит: «Беги! Деньги нужны? Вот, я тебе дам».

С. Бунтман — И Лунин, к ужасу Константина Павловича, он возвращается, охота на границе прямо.

А. Кузнецов — Да, да.

С. Бунтман — Он возвращается еще, и можно себе представить, что сказал или подумал Константин Павлович по этому поводу.

А. Кузнецов — Ну, да.

С. Бунтман — По поводу Лунина.

А. Кузнецов — Вот. А дальше следствие. И дальше, во-первых, потому что Лунин, пожалуй, самый неуступчивый, несговорчивый, ну, один из самых, по крайней мере, да. А, во-вторых, потому что всплывет эта история с обреченным отрядом, и здесь надо упомянуть не самую, в очередной раз не самую благовидную роль Павла Ивановича Пестеля, который ее подробно на следствии расскажет, в том числе, видимо, и те нюансы, которые не были следователям известны. Это все можно прочитать в книге Оксаны Киянской в серии «ЖЗЛ», которую я не устаю рекомендовать, на мой взгляд, о Пестеле вообще это одна из лучших книг, которые в новейшей истории были о декабристах написаны. Вот. И Лунин был отнесен к первому разряду.

С. Бунтман — Но у Пестеля задача была не то, что он просто хотел всех затащить, а Пестель хотел всех затащить. Потому что он хотел показать, что в этом участвуют все.

А. Кузнецов — Ну, да.

С. Бунтман — И что это было очень серьезно, очень решительно, и движения надо бояться.

А. Кузнецов — Да. Вот. И Лунин был осужден по 2-му сначала разряду, то есть к бессрочной каторге. А потом, когда 1-й разряд сделали вне разрядов, что называется, вот 2-ой разряд стал первым — это бессрочная каторга. Затем, дальше потихонечку начинаются, ну, смягчения. Николай, видимо, действительно несколько обалдел, осознав не столько даже масштаб явления, сколько насколько оно затронуло вот самые-самые сливки, самую-самую элиту. Потому, что так или иначе, прямо или косвенно, какое-то отношение что-то знали, что-то не знали около тысячи человек из таких семей, что, в общем, там... Да? Список самых блестящих фамилий Российской империи. И постепенно начинается некоторое отступление. Поэтому бессрочную каторгу заменяют срочной. Срок сокращается. Режим сокращается, особенно по отношению к тем, кто ведет себя, ну, тихо, скажем так. А Лунин на каторге ведет себя, в общем, тихо. Никаких выходок его, вот таких вот привычных эскапад нет, поэтому его в 30-е годы переводят с каторги на поселение. На поселение его переводят в Иркутскую область, и там он имеет возможность заниматься одним из своих любимых дел — охотой. Там у него целая свора собак возникнет. Он, так сказать, будет их потом вспоминать уже в Акатуе. Об этом, наверное, успеем сказать, и прочее. Живи и радуйся, казалось бы, да? По сравнению со многими кто остался в Петровском заводе его судьба сейчас не худшая. Он там крестьян... крестьянских детей французскому языку пытается учить. Ну, насколько возможно в той ситуации что-то устроить вот себе такого да, он себе это устроил. И вот ну не может Лунин...

С. Бунтман — Нет, не может, он думает, пишет, он думает, пишет, он думает, пишет, говорит об этом и говорит достаточно откровенно. Ну, через 5 минут мы продолжим историю и, собственно, подведем ее к Акатую и к смерти Лунина.

*****

С. Бунтман — Мы продолжаем. Мы говорим о жизни и о гибели, смерти, я так осторожно говорю, декабриста Михаила Лунина. Ну вот, он на поселении. Он на поселении, он замечательно с семьей Волконских он общается.

А. Кузнецов — Да. Он переписывается со своей сестрой. По убеждению собственно большинства исследователей, именно это и стало причиной изменения его судьбы опять в худшую сторону, его ссыльно-поселеннеческой судьбы, потому что в 41-ом году он был направлен в гораздо более гиблое место. И, во-вторых, опять в гиблый каторжный режим. Хотя ему уже за 50, мягко говоря, не мальчик, да, он был отправлен на печально, впоследствии знаменитую акатуйскую каторгу, я так сказал, потому что она сравнительно незадолго до этого, собственно, была образована. И поэтому в европейской части страны слово «Акатуй» еще никаких особенных ассоциаций не вызывало.

С. Бунтман — Это потом стали вздрагивать при одном только этом слове.

А. Кузнецов — Да, потому что потом там посидят в большом количестве участники польского восстания 63-го года, потом пойдут народники туда в большом достаточно количестве, а потом она вообще станет на рубеже веков одной из главных политических именно каторг. Что это такое? Значит, это Забайкалье, это практически граница с Китаем, от Читы больше 500 верст. Это... вот я никогда, к сожалению, не был в Забайкальском крае, очень хочу там побывать, но я специально поговорил с несколькими моими товарищами, один даже служил в Забайкалье в свое время в советской еще армии срочную службу. С одной стороны, очень красиво. Озера, сопки вот эти покрытые лиственницей и так далее. С другой стороны очень тяжелый климат. Вот все вспоминают и у Лунина есть это в письмах — сырость. Вот не смотря ни на что, летом не прогревается, зимой плюс к суровым морозам еще вот эта вечная акатуйская сырость.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Долина, в которой даже в солнечный день мог стоять такой туман, что о солнце можно было только догадываться. Вот эта узкая длинная долина. У Эйдельмана она хорошо описана, он ее посетил. Он посетил все эти места, подробно описал, как он туда добирался через сто с лишним лет после этого, это тоже было непросто. Да? И это рудник. Причем добывают там свинец и серебро. И то, и то чрезвычайно тяжелая физически еще и очень-очень вредная для здоровья работа. Поэтому в Акатуй не ссылали вот прямо сразу в Акатуй в то время, о котором мы говорим, то есть в 40-е годы. Человека обычно ссылали на каторгу, а вот когда он еще и на каторге что-то делал, вот тогда, в порядке штрафной уже каторжанину меры его отправляли туда вот на Нерчинские рудники. У Эйдельмана подробно описано, что за люди, прям с биографией некоторых из них сидели там вместе с Луниным в то же самое время. Это убийцы. Это люди, которые вот, один человек, скажем попал на каторгу, видимо, из-за, в общем, мелочи я не очень понимаю даже как он оказался на каторге, но из описаний Натана Яковлевича это не понятно. Он на каторгу попал вообще за перепродажу краденой шубы, но вот там на каторге он чего-то там учинил, набуйствал и вот это, вот за это уже оказался на Акатуе. На Акатуе очень часто оказывались, пройдя через тяжелейшие телесные наказания. Тем же полякам вот, участникам восстания 31-го года, которые за попытку... Подготовку побега, за попытку побега, за попытку распропагандировать солдат охраны, рабочих заводов и так далее их ссылали на Акатуй, там до тысячи шпицрутенов. То есть вообще, некоторые люди умирали от такой дозы. А вот у некоторых после такой порки еще отправляли в Акатуй. Многие обитатели акатуйской тюрьмы... При Лунине там, видимо, содержалось несколько десятков человек, даже меньше ста. Некоторые обиталели акатуйской ссыльнокаторжной тюрьмы находились постоянно в колодках и прикованными цепями к стенам камеры. Лунин там устроился по акатуйским меркам опять-таки неплохо. Когда его там друзья спрашивали, что ему еще прислать, он говорил, да вы слушайте, у меня уже даже в каморке моей, у него была отдельная комнатка, в каморке уж повернуться некуда, так у меня тут, да? Преувеличивал, конечно, но надо сказать, что дотошный Эйдельман цитирует казенные бумаги о... Дело в том, что после смерти каторжника, если не было очевидных наследников или если наследство было, ну, собственно, наследства не было таким серьезным, чтобы его отправлять наследникам, положено было устроить аукцион, вещи должны были быть проданы с аукциона. И вот Эйдельман приводит там кто из офицеров купил 3 килограмма шоколада. Ему Волконские посылали, как они пишут «для груди», ну, понятно, что не от чахотки, да он, видимо, ей и не страдал, а, видимо, просто для укрепления организма, то, что называется. Там его штаны, его рубахи. Один из офицеров приобрел портрет неизвестной дамы. Ну, скорее всего, это была сестра Лунина. И зачем офицер мог за несколько там десятков копеек приобрести портрет дамы, казалось бы, да? Женского общества нет благородного, тем более, вот офицеру, я думаю хотя бы просто из эстетических соображений в этой берлоге его офицерской на этом Акатуе вот портрет благородной женщины. Офицер, который купил, скорее всего, не знал, кто это. Ну вот, тем не менее, как бы, так сказать, о материке, что называется, напоминает. И вот, чем Лунин там занимается? Охотиться он там не может уже. Более того, ему сумели Волконские купить и передать ружье, причем, видимо, очень дорогое. Но его отобрали при обыске, когда он прибыл на Акатуй, отобрали несколько... два пистолета, которые у него были с собой. Это ему ничего не разрешалось. Он писал записки. Эти записки до нас не дошли. Вот они пропали и непонятно, что с ними стало, но они были, судя по всему, потому что еще в 43-м году, то есть за 2 года до своей смерти Лунин пишет Волконским, что вот он увлекся Гомером, что его очень увлекает идея того, что в жизни можно, вот в земной жизни можно встретить божество, то есть вот то, на чем построен гомеровский эпос и так далее. Вот он, зная, насколько это был дотошный, скрупулезный человек, кстати говоря, родись он в другую эпоху, я предполагаю, что вполне возможно Михаил Сергеевич был бы незаурядным ученым, с его складом ума.

С. Бунтман — Да, ученым...

А. Кузнецов — Аналитическим, естественным...

С. Бунтман — Но мы еще не знаем, каков он был, мы только знаем его стиль, замечательный стиль его розысков, его письма...

А. Кузнецов — Да, но это же исторические труды, по сути.

С. Бунтман — Но там еще французский роман не сохранился, который он в Париже написал.

А. Кузнецов — Это... Вот мы переходим теперь, собственно, к делу, наконец. Натан Яковлевич Эйдельман считал, что это одно из косвенных соображений в пользу того, что можно предположить, что Лунин был убит. Вот то, что пропали эти бумаги. Вообще, я встретил в... чуть ли не в «Википедии», по-моему, в статье о Лунине говорится, вот версию убийства Лунина поддерживали советские исследователи...

С. Бунтман — Окунь.

А. Кузнецов — ... Сергей Борисович Окунь и Натан Яковлевич Эйдельман. Вы знаете, я... У меня нет книжки Окуня, она старше чем ЖЗЛовский «Лунин». Она 62-го года была издана «Лениздатом». Я ни у себя, ни у кого из моих знакомых... У меня ее не было никогда, у знакомых поискал ни у кого... У Окуня другие труды как-то более известны, видимо, она не очень получилась яркой, я так понимаю, ну а потом, естественно, Эйдельман затмил. Я поэтому не могу сказать, какие аргументы приводил Окунь. Эйдельман не был уверен, он не делал вывод о том, что Лунин был убит. Перечитайте эйдельмановского «Лунина». Я это советую вне зависимости от дела, не ради дела, конечно, а ради Лунина. Он только высказал несколько соображений в пользу того, что это нельзя сбрасывать со счетов, и он привел свидетельства того, что так считали многие люди, имевшие отношение к акатуйской каторге. Самое прямое свидетельство — это во второй половине 60-х годов, в самом конце 60-х годов, в Варшаве выходит книга, которую написал некий Владислав Чаплицкий, который был в свое время на несколько лет отправлен на каторгу, как участник восстания 63-го года. Там он разговаривал с ссыльными поляками, сидевшими еще за 30-е годы, за то предыдущее восстание. Он собирал, записывал их рассказы, потом ему пришлось их уничтожить, потому что, ну, понятно, его бы не выпустили с этими бумагами, а затем он, вернувшись в Варшаву, восстановил по памяти эти записи и уже за границей их издал. Я процитирую, что пишет Чаплицкий, значит, он считает, что Лунин был убит по приказу из Петербурга, непосредственно от царя, и конкретным исполнителем был офицер по фамилии Григорьев, вместе со несколькими им отобранными каторжниками. Эту версию потом в драматургическом варианте Радзинский приведет в «Лунине или смерти Жака».

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Тоже, кстати говоря, прочитайте.

С. Бунтман — Был очень хороший спектакль.

А. Кузнецов — Ну, я не видел, к сожалению, спектакля, а пьеса хорошая.

С. Бунтман — Хорошая пьеса.

А. Кузнецов — Хорошая пьеса. Так вот что пишет Чаплицкий: «Однажды ночью, часа за два до утра в акатуевских стенах началось большое и какое-то зловещее движение. Ни с того, ни с сего всех без различия заключенных, кроме семерых обыкновенных преступников, — то есть уголовников имеется ввиду не политических. Да?

С. Бунтман — Такой галлицизм «обыкновенный преступник».

А. Кузнецов — Да, да. То есть настоящие преступники. Да? Уголовники такие матерые. «А также вся воинская команда, вопреки принятым обычаям отправлена на работу. Это делалось быстро, и было приказано соблюдать тишину, так что, помимо желания, всех проняла дрожь, все предчувствовали что-то страшное, что-то жестокое. Когда вывели всех, Григорьев во главе семерых бандитов тихо подходит к двери Лунина, быстро открывает, быстро врывается в комнату узника. Лунин лежал уже в постели, но на столике у постели горела свеча, Лунин еще что-то читал. Григорьев первым бросился на Лунина, схватил его за горло, бросились разбойники, схватив за руки и ноги, надвинули подушку на лицо и, сдавив горло руками, начали душить. На крик Лунина и шум борьбы из другой комнаты выскочил его капеллан, — почитайте у Родзинского, он очень интересно там обыгрывает с этим капелланом, — вывести которого, очевидно, забыли». У Родзинского совершенно другая версия на счет капеллана, не буду портить удовольствия от чтения слушателям. «Пораженный он стоял в дверях, увидев Григорьева с разбойниками, душащими Лунина, объятый ужасом в отчаянии заламывал руки. Один из разбойников, заметивший капеллана взглядом спросил Григорьева, может, капеллан ненужный свидетель должен стать его жертвой. Григорьев, душа одной рукой Лунина, другой подозвал к себе спрашивающего разбойника, подал ему знак, чтоб тот заменил его в душении. Разбойник подскочил к Лунину, с легкостью отодвинул Григорьева, привычное ремесло такого рода, в мгновение ока довершил убийство. Григорьев же, отпустив горло Лунина, кланяясь со всей изысканностью, подошел к капеллану, извиняясь перед ним так, как будто дело шло о какой-нибудь мелочи, недоразумении между приятелями, протягивает к капеллану руки, говорит ему без смущения: «Извините, извините, это Вас не касается. Это по приказанию нашего милостивого государя. Извините, — повторил он и прибавил. — На счет Вас, по крайней мере, нет никакого распоряжения». Что сказать про эту историю. Ну, во-первых, еще Сергей Борисович Окунь, это свидетельство Эйдельмана, установил, что такой человек был. Это был один из офицеров акатуйской каторги. Именно он доставил в 41-ом году Лунина в Акатуй.

С. Бунтман — Какой человек? Григорьев?

А. Кузнецов — Григорьев. Подпоручик Григорьев. Был такой человек. Что касается вот этих вот воспоминаний Чаплицкого, значит, давайте посчитаем. Проходит 20 лет с момента гибели Лунина. Через 20 лет это рассказывают Чаплицкому. Проходит еще несколько лет... Он это записывает, проходит еще несколько лет он вынужден сжечь бумаги. Потом он некоторое время путешествует в Европу. Потом он там восстанавливает записи. Потом он их публикует. Значит, я не хочу сказать, что ну, конечно, какие-то детали могли быть перепутаны, но, в принципе, конечно, если... Но это показания, что называется, не просто с чужих слов, то, что на английском языке «hearsay», да, это дважды с чужих слов. Мифы тюремные — это вообще совершенно безбрежный кладезь всяких вот историй, и акатуйская каторга, конечно, не исключение. То есть это основание заподозрить, но не основание утверждать, тем более что были слухи и другие. Были слухи, что Лунина не удушили, а нарочно отравили угарным газом, что вот он, значит, заснул, а истопник, который тоже был, естественно, из каторжников специально по приказу раньше времени закрыл заслонку в печке. Маленькая комнатенка, ну, и понятно, что в этой ситуации Лунин не проснулся. Была версия, ее тоже будут передавать декабристы, когда они вернутся, значит, вернутся с каторги, ну, вот, например, Михаил Бестужев будет рассказывать Семевскому, одни говорят, что его убили, а что другие говорят, что он умер от угара. То есть была версия и случайной смерти от угара.

С. Бунтман — Ну а где здесь везде, вот где во всем этом апоплексический удар?

А. Кузнецов — Апоплексический удар — это официальная версия, которая подтверждена документами. Дотошный Эйдельман разрыл в местном архиве следственные дела по поводу смертей... Дело в том, что смерть каждого арестанта на каторге должна была закончиться таким внутренним, как минимум внутренним, следствием о причинах смерти, и даже если она была, на первый взгляд, вполне очевидной, по этому поводу, так сказать, составлялось дело. Под № 39 такое дело о смерти государственного преступника Лунина. Натан Яковлевич нашел в деле около 40 листов — это порядка 20 документов. Значит, произведено несколько допросов. Допрошен человек, который показал... каторжник, который показал, что он выполнял, так сказать, обязанности какой-то там местной прислуги. Он зашел к Лунину утром, его окликнул. Затопить печь, по-моему, он должен был. Значит, окликнул. Тот лежал, накрывшись, не ответил ему. Тогда он пошел, значит, к другому каторжнику. Тот пришел, потрогал Лунина, предположил, что он умер. Они позвали конвойного солдата. Конвойный солдат вызвал офицера. Нет допроса, нет протокола допроса конвойного солдата. Караульного, извините. Я оговорился. Не конвойного, конечно, а караульного. Эйдельман тоже считает это достаточно подозрительным, что вот как бы одну из... две первые ступеньки допросили, четвертую допросили, а третью нет. Может, и допросили. А, может, не допросили. Может, с этим солдатом что-то к тому времени случилось. Прошло несколько дней, пока это все следствие шло. Трудно сказать. Подозрительно, но нельзя сказать, что прям вот очень, очень подозрительно. Значит, сначала лекарский ученик осмотрел, который был там прямо на Акатуе. Лекарский ученик, видимо, совершенно фантастический, потому что, ну, по крайней мере, в протоколе допроса, значит, уже через несколько часов после того, как заподозрили, что Лунин мертв, он пришел. Значит, я ему перебинтовал... Это я по памяти, я сейчас, не цитирую. Я ему перебинтовал конечность, начал пускать кровь, но кровь не шла, и вот так я определил, что он умер. Я не знаю, что это за лекарский ученик, который другим способом не мог определить, что пациент скорее мертв, но вот, тем не менее, это все в бумагах есть. А через два дня вместе с начальством... Начальство приехало. Вместе с начальством прибыл, уже полно... не скажу ценный, но весный лекарь Орлов, который через... Примерно двое суток прошло. Он произвел вскрытие, составил протокол. Вот дальше я цитирую: «Государственный преступник Михаил Лунин, росту двух аршин и осьми с половиной вершков, — довольно высокий рост для того времени, — от роду 62 года, — на самом деле он ему прибавил 4 года, — телосложения довольно слабого, волосы на голове русые со значительной проседью, лицо продолговатое, нос большой острый. Причина смерти: 4 унции густой крови на основании или нижней части черепа, что, вероятно, произошло вследствие разрыва кровеносных сосудов мозга». Дальше идет описание внутренних органов и заключение: «Из всего выше изложенного я полагаю, что смерть государственному преступнику Михаилу Лунину последовала вследствие чрезвычайного, в огромном количестве излияния и накопа крови на основании черепа, действующей на общее чувствилище, — это я проверил, это принятая медицинская лексика того времени, это не признак безграмотности, — на общее чувствилище и становую жилу, и почти мгновенно прекратившего их отправление, что означает кровяно-нервный удар „Apoplexia sanguinica nervosa“ по латыни». Вот собственно заключение врача, другого заключения нет.

С. Бунтман — Ну, наверное, он умер, конечно, в смысле...

А. Кузнецов — Что касается мотивов. То, без чего нельзя. Значит, ну, давайте обелим Николая Павловича Романова.

С. Бунтман — Я думаю, что вряд ли.

А. Кузнецов — Во-первых, не царское дело. Но даже дело не в этом. Я совершенно не поклонник Николая Палкина, другое дело, что он сложнее, чем его прозвище было, безусловно, ну, это был человек мне не симпатичный. Но, конечно, это не его стиль.

С. Бунтман — Абсолютно.

А. Кузнецов — Отдать приказ где-то там на Акатуе, тайно удавить... Нет. Я совершенно это исключаю по таким шатким, но психологическим основаниям. Вот гораздо более похоже на реальную, ну в том смысле, что могшую быть, — извините мой русский язык — возможную, такая версия: наличие такого узника, как Лунин акатуйскому начальству мешало. Что делать мешало? Воровать мешало. Там вообще дивные вещи до приезда Лунина творились. Тот же Эйдельман упоминает о том, что один из прежних приставов сколотил шайку их подведомственных ему уголовников, направлял на большую дорогу грабить с тем, чтобы они делились награбленным.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Да. Вот. Наличие Лунина, который состоит в переписке да еще на иностранных языках, мешало воровать, мешало помыкать заключенными как абсолютно бессловесной скотиной, рабами и так далее. И вот представить себе, что эта веселая компания... А что за люди на Акатуе служили? Ведь русская каторга прекрасна была тем, что туда помимо сброда человеческого, в смысле каторжников, попадал и сброд служебный в смысле тех, кто их охранял.

С. Бунтман — Это свойство далекой каторги.

А. Кузнецов — Любой, не только российской.

С. Бунтман — В Кайенне...

А. Кузнецов — В Кайенне, конечно.

С. Бунтман — ... кто там служил...

А. Кузнецов — Кто там служил? Ужас полный, да. Через сто лет будущая честь и доблесть иностранного легиона там служила, что абсолютно жуткие люди. Вот. И представить себе, что убрать вот этот вот источник вполне возможных неприятностей.

С. Бунтман — И самим каторжникам он мешал. И он... Ну, кому нужен гордый человек? Гордый, сильный, пожилой, жесткий, жилистый.

А. Кузнецов — Да, вот о жилистости: Лунин продолжал поддерживать себя в форме и писал Волконским тоже, что он, в 43-м году, он... Значит, они беспокоились о его здоровье, оно действительно ухудшалось после этого путешествия 41-го года. «Здоровье мое благополучно, спасибо вам большое, я уже одной рукой отрываю от пола 9 пудов». Почти 150 килограмм он одной рукой отрывал от пола. Да, то есть это был действительно человек несгибаемый в физическом и в нравственном плане. Он, безусловно, мешал. Он, конечно, раздражал и офицеров, и каторжных. Конечно, вот мы с Вами сейчас пускаемся в нюансы, да нет, это не высокомерие — это такая детская незащищенность, а они его воспринимали как сноба, они, так сказать, не сомневались, что он их презирает и считает шлаком человеческим. Поэтому одному офицеру пришло в голову, он пообещал каторжникам чего-то там: кому-то послабление, кому-то табаку, кому-то водки стакан, еще что-то. А они, со словами «Рады стараться, Ваше Благородие»...

С. Бунтман — Мне больше всего вот такая ареальность или легендарная реальность вот этого убийства говорит — 7 человек. 7 человек.

А. Кузнецов — 7 человек, не считая офицера. 7 человек уголовников, каторжников.

С. Бунтман — 7 человек только каторжников, тоже я бы не сказал, что там были какие-то вот достаточно дистрофичные люди.

А. Кузнецов — Ну, думаю, что дистрофичные к этому времени умерли.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Те, которые там выжили это были люди ого-го какие, конечно.

С. Бунтман — Да. 7 человек. Ну, и Лунин сестре писал, когда он писал и о разбойниках с большой дороги, и писал о своем слуге... У него есть забавный, и Натан Яковлевич это цитировал в своих выступлениях, в изданиях «Лунина». И вот он говорит, что в тюрьме быть мне до самого конца и судьба Алкивиада, наверное, меня ждет, которого убили наемные разбойники.

А. Кузнецов — А когда собеседник ему начал говорить, да нет, да нет, да что Вы. Лунин с горячностью, помните: да нет, нет, ждет. То есть для него это была очень важная и ценная мысль.

С. Бунтман — Да, да.

А. Кузнецов — Ну что, мы анонсируем?

С. Бунтман — Да. Ну вот.

А. Кузнецов — Обещали.

С. Бунтман — Гибель Лунина. Ну, во всяком случае, я бы очень хотел, чтобы вы заинтересовались этим человеком и те, кто не знает, и чтобы почитали и великолепную книгу Натана Яковлевича Эйдельмана, и им же составленную, с соавторами книгу «Писем из Сибири». Ободряет. Очень-очень.

А у нас будет новая серия. Начинается 31 декабря... Января. С 31 января мы... У нас процессы будут. Знаменитые следствия и процессы.

А. Кузнецов — Судебные.

С. Бунтман — Судебные следствия, судебные дела от Сократа до наших дней.

А. Кузнецов — Да, и Вы знаете, вот я хочу сразу сказать, что меня вдохновляет совершенно прекрасный пример передач Александра Починка, он...

С. Бунтман — Да. С Ольгой Журавлевой, которые они делали.

А. Кузнецов — Да, да, которые они с Ольгой Журавлевой делали, которые частично опубликованы на бумаге в «Дилетанте», и на сайте «Дилетанта» можно посмотреть. И вот там Александр Починок он не только рассказывал о каких-то, ну, в общем, большинству людей малоинтересных делах, он разворачивал картину. Вот мы постараемся картину судопроизводства развернуть.

С. Бунтман — Постараемся. Встречаемся 31-го числа. У нас есть еще две передачи «Не так», обычные наши достаточно, а потом с 31-го пойдет серия.

А. Кузнецов — Всего доброго! До встречи!

С. Бунтман — Всего хорошего!