Сайт Евгения СычёваEugi Gufo

Сергей Бунтман — Добрый день! 12 часов 8 минут, скоро 9, и мы начинаем наше заседание, ну, в большом зале, потому что у нас суд-то какой будет, вообще.

Алексей Кузнецов — Да, очень значимый.

С. Бунтман — Да, суд значимый, в большом... И у нас даже далеко здесь Светлана Ростовцева... здесь... У нас, ну, придётся такой здесь открытый большой суд.

А. Кузнецов — Большой московский процесс.

С. Бунтман — Да, у нас даже пресса присутствует здесь, да. Ну, это действительно, если серьёзно, то у нас 1952 год недоброй памяти и суд над историком Ермуханом Бекмахановым по обвинению в антисоветской пропаганде и буржуазном национализме.

А. Кузнецов — С одной стороны, процесс абсолютно казахский, потому что обвинение именно в казахском буржуазном национализме, с другой стороны — во всех республиках СССР примерно в это время проходят аналогичные процессы, необязательно в области истории, может быть, других общественных наук, но, в конечном итоге, это часть одной большой общесоюзной кампании. Значит, вначале надо сказать несколько таких, вводных слов вот о чём. Дело в том, что советская наука история (историография я бы сказал, да, точнее) проделала вместе с генеральной линией партии определённую эволюцию. А генеральная линия партии колебалась следующим образом: значит, в 1920-е и первой половине 1930-х годов у нас в полном соответствии с провозглашаемыми задачами в науке господствует, ну, как сейчас это, в общем, называют, вульгарно-марксистский подход: школа Михаила Николаевича Покровского, да?

С. Бунтман — Да, и подменяется история фактически обществоведением...

А. Кузнецов — История подменяется обществоведением...

С. Бунтман — Обществоведением, опрокинутым в прошлое, да.

А. Кузнецов — И даже, в общем, откровенно, в школах история не изучается. Изучается это самое обществоведение, и даже в педагогических вузах не готовят учителей истории. Вот, на судьбе нашего сегодняшнего героя... Причём тот редкий случай, когда слово «герой» я произношу без малейшей иронии, потому что Ермухан Бекмаханов — действительно выдающийся казахский историк, действительно один из отцов казахской исторической науки. Так вот, в его судьбе это сказалось, потому что он поступал в середине 1930-х годов вообще в пединститут на общественные дисциплины, а закончил он уже исторический факультет, потому что за это время было принято решение о восстановлении в школьном курсе такого предмета, как история. Известна история, как Сталин лично редактировал учебник, который срочно кинулись писать для школ, и прочее, и прочее, и прочее.

С. Бунтман — Там есть ещё одно общественное событие, которое всем показало, что мы сейчас по-другому будем относиться к прошлому. Это дело о «Богатырях».

А. Кузнецов — Об опере «Богатыри».

С. Бунтман — Об опере «Богатыри» Бородина, и когда Демьян Бедный написал либретто новое...

А. Кузнецов — Совершенно верно. Мы об этом рассказывали....

С. Бунтман — Да. Глумливое. Да-да-да.

А. Кузнецов — ...достаточно подробно, как ему прилетел...

С. Бунтман — И бедный Камерный театр и Александр Яковлевич Таиров чуть-чуть не полетели из-за этого.

А. Кузнецов — Да, а Демьян Бедный из-за этого полетел...

С. Бунтман — Полетел, да.

А. Кузнецов — ...потому что это стало последней каплей. Ему припомнили и "Перерву«[1], и всё остальное, но на самом деле, когда, вот, делали передачу о «Перерве», там нам в том числе и слушатели писали, что окончательный гвоздь в крышку гроба был забит именно его вот этим самым глумливым, совершенно верно, по-другому не скажешь... где он глумился над национальной традицией, да...

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — ...всем тем, что бедный Демьян не мог понять. (Смеется.) «Бедный Демьян», извините, случайно получилось. Каламбур.

С. Бунтман — Да. Бедный Демьян Бедный. Да.

А. Кузнецов — Да. Не мог понять, что случилось-то. Он-то действовал... Канон сменился.

С. Бунтман — Угу.

А. Кузнецов — А он продолжал действовать по-старому. И вот, метаморфозы этого, значит, отношения к истории — они лучше всего заметны, например, на таком понятном примере, как отношение к наполеоновскому вторжению. Да? Вот, по Покровскому что такое вторжение Наполеона в Россию? Это, будь... так сказать, закончись оно победой Наполеона, было бы прогрессивным явлением, потому что Наполеон, со всеми оговорками, наполеоновская Франция представляет собой следующий, более высокий тип общественных отношений. Он представитель буржуазного общества, а тут у нас феодальная...

С. Бунтман — Вообще, вообще другая формация.

А. Кузнецов — Тут другая формация, и известно, что в Пруссии он отменял феодальные порядки, и известно, что в Италии, в северной, он отменял феодальные порядки. И вообще французская революция их рушила — то есть победа французов была бы исторически прогрессивным событием. А вот во второй половине 1930-х годов незаметно, но очень быстро курс меняется. Последовавшая за этим война несколько в восприятии советских людей это смазала и придала этому другую окраску, на самом деле очень выгодную для партийного руководства, — чисто патриотическую, да? Мы вспоминаем имена Суворова и Кутузова не потому, что они строители империи, а потому, что они великие патриоты. Они отстояли... Там, один отстоял Москву, — но, правда, её пришлось немножко сжечь для этого, — другой, ну, так сказать, там, всячески... Боролся с туркой и содействовал славе русского оружия. Но на самом деле поворот-то происходит от идей мировой революции, пролетарского интернационализма и прочего всего к возрождению империи. Мы опять строим империю. Причём строим её в значительной степени в границах старой Российской, и некоторые авторы недавних российских учебников истории уже не стеснялись в методичках, давая рекомендации школьным учителям: нужно объяснять ученикам, что дело, вот, в 1939–1940 годах, да, — речь шла о восстановлении Российской Империи как о патриотическом акте. Вот под это дело не могли не попасть, естественно, историки, привыкшие, как Демьян Бедный, объяснять одним образом, а теперь нужно другим. Вот теперь, собственно, к ситуации в Казахской ССР.

Любая империя обязательно, если она надолго и если это умная империя (грубо говоря, не Испанская XVI века, а Британская XIX века) — умная империя обязательно заботится о том, чтобы помимо административных местных кадров, которые нужны для того, чтобы помогать в управлении банальном, чтобы росла ещё и местная интеллигенция, ориентированная на метрополию. Вот, Ермухан Бекмаханов — это блестящий, честный, искренний, талантливый представитель такой интеллигенции. Он закончил Воронежский пед: русским языком он владеет ничуть не хуже, чем родным казахским, он человек, глубоко проникнувшийся вот этой советской исторической моделью, и действует он в её рамках. Но что подсказывают старые рамки? Национально-освободительная борьба против Российской Империи — это прогрессивное явление или нет? По-старому — да.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — И это хорошо видно на примере, например, одного человека, который весьма, так сказать, активно и нехорошо поучаствует в этой истории. Был такой историк, — сейчас его вряд ли многие помнят, — Сергей Кузьмич Бушуев, с ещё дореволюционным образованием, да, как и Тарле. Человек, который занимался всю жизнь борьбой горцев Северного Кавказа, ну, в частности, Шамилем, разумеется. И вот он в тридцатые годы пишет о прогрессивном деятеле Шамиле, который борется с реакционной Российской Империей, и тут — бенц! — наступают 1940-е годы, и выясняется, что не такой он прогрессивный, этот ваш Шамиль, и даже совсем он не прогрессивный, этот ваш Шамиль, и деньги он брал у Англии, этот ваш Шамиль, и насаждал он реакционные порядки, ваш Шамиль, и прочее, и прочее, и прочее. И Сергею Кузьмичу, как и десяткам, и сотням других приходится переобуваться в воздухе, причём мало того, что им дают новые указания, новую методичку — их ещё и щёлкают за старое. Дескать, сами кайтесь, сами признавайтесь в своих ошибках, сами говорите, что были близоруки и недостаточно последовательны в отстаивании.

А тем временем начинается война, и в эвакуацию в Казахстан приезжает группа достаточно известных советских историков во главе с доктором исторических наук Анной Михайловной Панкратовой. Вот если сейчас немножко полистать наши картинки — к сожалению, из этой студии я сам не могу ими управлять — но мой коллега и однофамилец Сергей Кузнецов нам сейчас найдёт женские портреты, это и будет Анна Михайловна Панкратова. Вот она, совершенно верно. Значит, приезжает в Казахскую ССР в эвакуацию, и рождается совершенно естественная идея, которая бродила ещё до войны, что надо для казахских вузов, для идеологических работников, для прочих нуждающихся, для особо интересующихся написать сквозной курс истории казахского народа. Но, естественно, в традициях того времени он называется «История Казахской ССР» с древнейших времён, там, до тысяча девятьсот какого-то года, да.


С. Бунтман — Ну да, да.

А. Кузнецов — История СССР периода феодализма у нас...

С. Бунтман — Да, у нас первобытно-общинный строй на территории СССР.

А. Кузнецов — ...это у нас в своё время вызывало бурную радость. И вот садится коллектив казахских товарищей, а Ермухан Бекмаханов — один из наиболее активных этнических казахов, но при этом советских историков — естественно, его включают в этот коллектив. Он кандидат наук, один из первых в Казахстане по этой дисциплине. И начинается написание это курса и выпускается первый том, опять же — у нас есть картинка. Сейчас нам её покажут, вот первый том «Истории Казахской ССР с древнейших времен до наших дней». Причём именно до наших дней, а не до определённого года — потому что планировалось, что растянется эта работа на несколько лет и поэтому до какого года — было это всё...


С. Бунтман — Да, и будут наши дни и продолжаться, и продолжаться, и продолжаться, да.

А. Кузнецов — ...и продолжаться, и продолжаться. Совершенно верно. Естественно, что писали второпях, естественно, что писал большой коллектив и никакая редакторская работа в таких случаях, ну, не может все, так сказать, косяки убрать. Кроме того, были моменты, разумеется, что абсолютно нормально для любой науки, были моменты спорные, дискуссионные. А тут вроде курс такой, что его формат не предполагает изложение точек зрения. Да? Это Библия! Ну, или комментарий к Библии, да, точнее. Тут должно быть определённо.

С. Бунтман — А образец — это «Краткий курс истории ВКПб».

А. Кузнецов — Конечно. Но поскольку здесь нужно внести национальный элемент, которого в «Кратком курсе» не было — вот как его внести? Это, так сказать, творческая часть задания к изложению, да? Изложение с элементами сочинения. Вот эти элементы сочинения, конечно, — ужасно рискованное дело, и все прекрасно понимали, что ходят по лезвию. И Панкратова, разумеется, это понимала как человек, хорошо знающий, что такое историческая дискуссия в 1930-е годы.

И вот выходит эта книга, и в середине 1944 года, точнее с мая по июль, по её поводу в Москве состоялась академическая дискуссия на чрезвычайно высоком уровне. Достаточно сказать, что председательствующим на заседаниях является никто иной, как товарищ Щербаков — главный пропагандист Советского Союза на тот момент. А в некоторых отдельных заседаниях поучаствуют два таких светила исторической академической мысли, как товарищи Маленков и Жданов. То есть уровень выше только один — если бы товарищ Сталин вдруг сошёл с небес и высказался бы как-нибудь определённо по поводу истории казахского народа.

С. Бунтман — Ну да, как потом будет с языкознанием — он выскажется, да.

А. Кузнецов — Но пока ещё момент не настал. У товарища Сталина десять фронтов, десять сталинских ударов впереди, он немножко отвлёкся на другие дела. Но вот эти товарищи, которые тоже, казалось бы, должны быть заняты, — вот у них нашлось время, чтобы поучаствовать в дискуссии и высказаться. При этом там участвует целый сонм действительно серьёзных, ну, по, по советским меркам, историков. Там Милица Васильевна Нечкина встречается, там Дружинин, там Греков, — то есть там, в общем, практически весь синклит из тех, кто занимается либо русским средневековьем, либо национально-освободительными движениями, либо ещё таким чем-нибудь.

И развернулась действительно дискуссия. То есть действительно высказываются разные точки зрения по таким ключевым вопросам, как оценка Орды. Вот Орда — это реакционная сила или прогрессивная сила, или какая сила?

С. Бунтман — Но решить это тогда было обязательно, потому что иначе, просто так, — это будет буржуазный объективизм.

А. Кузнецов — Но я хочу сказать, что даже в наши времена, в благословенные двухтысячные, выяснилось, что решить это нужно обязательно. Знаменитое выступление Путина[2] по поводу того, что у нас куча учебников истории, приведшее учителей в ступор... Как выяснилось, она, откуда она происходила-то? Выяснилось, что, оказывается, в Татарстане издали для местного употребления учебник истории Татарстана, где поход на Казань 1550 года рассматривался не совсем так, как привыкли его рассматривать в Москве: как крупная победа сил добра, да?

По поводу товарища Абая. Как оценить творчество товарища Абая? Товарищ Абай — прогрессивный поэт или не очень прогрессивный? Или совсем не прогрессивный? И вот таких моментов набралось достаточно много. И одним из таких моментов становится крупное, наверное, самое, насколько я понимаю, крупное в XIX веке, национально-освободительное восстание народов Казахстана. В основном Средний жуз[3], но примыкали и отдельные кланы Большого и Малого жузов. Я напомню, что казахское общество — оно делится на три больших союза племенных. Малый жуз — это граница с Россией в районе Оренбурга, Средний жуз — это туда, ближе к Иркутску, туда, к Забайкалью, а Большой жуз — это граница с Китаем, это юг нынешнего Казахстана. Вот районы их кочевья. А каждый жуз состоит из десятков родов, да, таких племен, кланов — как угодно их можно назвать.

Так вот, восстание Кенесары Касымова, который был внуком хана Среднего жуза, сыном хана Среднего жуза, братом хана Среднего жуза, — вот он возглавил восстание против российских войск, которое было поддержано ещё и киргизскими союзниками российских войск, у которых свои виды были на эти кочевья и территории. Восстание это продолжалось десять лет, с 1837 по 1847 год. В конечном итоге Касымов был захвачен киргизами, убит ими, голова выдана российскому, значит, оренбургскому генерал-губернатору — не помню кто это был, преемник Перовского, вот... Горчаков, по-моему, или кто-то из этих...[4]

С. Бунтман — Не знаю...

А. Кузнецов — Тоже уже не помню.

С. Бунтман — Это надо у Курникова спросить — он всех наизусть знает.

А. Кузнецов — Это точно, да. И некоторых даже лично. И вот ещё в 1930-е годы оценка этого восстания была бы достаточно понятной, как и в случае с Шамилем — это прогрессивная борьба, национально-освободительная...

С. Бунтман — Против тюрьмы народов...

А. Кузнецов — Против тюрьмы народов, против реакционной империи. Но на дворе-то уже, товарищи, 1944 год, — тюрьма народов это уже единая историческая общность, а история, как мы помним...

С. Бунтман — Нет, ещё нет исторической общности людей советского народа.

А. Кузнецов — Нет, в конституции ещё это не написано, но идея-то!

С. Бунтман — Но это подразумевается.

А. Кузнецов — Идея-то уже, так сказать...

С. Бунтман — Сплотила великая Русь, да.

А. Кузнецов — Да, овладевает массами и становится потихонечку материальной силой, как мы сейчас увидим. И получается: что делал товарищ Кенесары Касымов? Он боролся с Россией, не с тюрьмой народов, не с империей — он боролся с Россией. Он насаждал ислам, как и Шамиль, естественно, потому что это мощнейшая объединительная сила. И понятно, почему он это делал, так сказать, — никто из разумных современных людей даже не поставит под вопрос, что так и надо было, да. Он проявлял некоторую жестокость в отдельных случаях, — да, мятежные аулы, которые пытались, так сказать, и вашим и нашим — да, им было не хорошо и не долго. Да, естественно, он укреплял байские порядки — местную феодальную знать. А естественно, — он на неё опирался, — как бы он их там ещё не укреплял? Естественно, он возрождал и восстанавливал, и укреплял шариатские суды, и прочее, и прочее, и прочее. Всё то, что ещё десять лет назад было бы ему поставлено, так сказать, золотыми буквами в биографию в доказательство...

С. Бунтман — Ну да. Приклеена была бы хорошая этикетка...

А. Кузнецов — ...того, что он молодец — теперь он буржуазный, точнее, я бы сказал, феодальный националист, реакционный вождь, реакционного антинародного восстания. Сейчас Серёжа нам найдёт фотографию: сегодня в Нурсултане, в недавнем прошлом Астане, стоит памятник Кенесары Касымову — он считается одним из героев казахского народа. Нет, это он, это тоже не памятник...


С. Бунтман — И это не памятник.

А. Кузнецов — Там такой железный мужик на лошади. Вот он!

С. Бунтман — Вот он, да!

А. Кузнецов — Да, совершенно верно. Значит, и... Ну, нормальный типовой памятник, типовой герой народа, национально-освободительной борьбы. Надо сказать, что наш герой Ермухан Бекмаханов имел неосторожность заниматься именно этим периодом казахской истории вплотную. И вот в этом курсе истории он писал главу, посвящённую двадцатым-сороковым годам XIX века. Затем, сразу после войны, он защитит диссертацию докторскую на эту тему. И станет первым доктором исторических наук — этническим казахом. И выпустит — как это до сих пор принято, если диссертация удачна, особенно докторская — выпустит её слегка переработанной отдельной научной монографией. А тут как раз 1946 год — постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград».

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Региональное начальство прекрасно понимает, что от него ждут чего-то похожего на местном материале — это уже всё хорошо отработано. И начинается новая дискуссия, но только в совершенно иной тональности. Если первая действительно напоминала дискуссию, то здесь попытались сразу обрушить это дело в травлю. Но не получилось, как ни странно.

Значит, в феврале 1948 года в Институте истории Академии Наук СССР в Москве началась дискуссия по книге Бекмаханова, которая называлась «Казахстан в 20–40-е годы XIX века». В ней приняли участие московские историки и отдельные приехавшие представители казахской исторической науки. Выступающие поделились, условно говоря, на три части. Были те, кто книгу воспринял однозначно хорошо. Вот совершенно апологетические выступления, например... Сережа, пролистайте, пожалуйста, фотографии, там будет фотография одного... вот он. Это Исаак Уриелевич Будовниц — довольно крупный в своё время специалист по русскому средневековью, по ересям, по монастырским актам — такой классический, так сказать, советский историк. Вот, он бросился на защиту этой книги совершенно как коршун. Но как бросился — об этом после перерыва.


С. Бунтман — Да, и кто представлял ещё два течения в этой дискуссии — после новостей сразу.


ПЕРЕРЫВ


С. Бунтман — Итак, в деле наметилась вторая, более жёсткая дискуссия, но там в травлю она не смогла превратиться. Вот первую апологетическую часть...

А. Кузнецов — Первая апологетическая...

С. Бунтман — «Первая апологетическая» — это замечательно!

А. Кузнецов — Вторая такая, значит... вот: «В целом как бы труд весомый, заслуживает уважения, но есть отдельные существенные недостатки». Кстати, забегая вперед, хочу сказать, что Бекмаханов впоследствии признает недостатки, и думаю, что это будет...

С. Бунтман — А куда же деваться?

А. Кузнецов — И думаю, что не только в этом дело было. Я думаю, что он действительно понимал, что... ну вот как любая такая работа, которая делается большим коллективом, второпях и по сути на почти непаханом поле — что тут есть что поправить, скажем так, для второго издания, нормально абсолютно. И, кстати говоря, среди тех, кто высказывал такое вот осторожное мнение, были такие светила советской исторической науки, как вот — те, кто нас смотрят, видят: слева — Алексей Иванович Яковлев, а справа, — ни много ни мало, — Евгений Викторович Тарле. Тут, видимо, — очень осторожно об этом говорю и не хочу развивать эту мысль, — тут, видимо, их личное отношение с Панкратовой. Она была человеком очень непростого характера, таким бойцом, который иногда бьётся ради битвы. Как говорил Портос: «Я дерусь, потому что дерусь». И похоже, что там некие личные мотивы привнесены были. Плюс не будем забывать, что и Яковлев, и Тарле в своё время, в первой половине 1930-х, проходили по так называемому академическому делу. Конечно, были напуганы на всю оставшуюся жизнь, никуда от этого не денешься, и, будучи очень умными и опытными людьми, они уже понимали, куда и, самое главное — откуда дует ветер.

Но вот интересно, что ещё один крупнейший представитель академической советской науки, Борис Дмитриевич Греков, который был модератором этой дискуссии, он всё время всех успокаивал: «Товарищи, пожалуйста, товарищи, аккуратнее, товарищи, спокойнее, давайте заниматься дружеской творческой работой, давайте вести академическую дискуссию». Но в основном это пришлось делать потому, что приехавшая специально из Алматы историк Хадича Айдарова и присланные вместе с нею рецензии двух других казахских историков — Шеинбаева и Ахинжанова — это был просто готовый донос с политическими обвинениями: «неправильно понимает, ложно трактует». Сейчас вы услышите эти формулировки, я не хочу их много раз повторять. Просто, так сказать, пока поверьте мне на слово. Дискуссия в Москве, в общем, закончилась, будем говорить, ничем, и было решено её перенести поближе, как говорится, к...


С. Бунтман — Месту действия?

А. Кузнецов — К месту действия. Перенесли в Алмату. И вот здесь вот эти казахские товарищи уже, естественно, выступали очно и лично. И вот здесь самое место их процитировать. Кандидат исторических наук Шеинбаев: «Воспоминания о борьбе Кенесары Касымова с царской Россией служили для казахских буржуазных националистов», — сорок восьмой год, — «призывом к восстановлению ханской власти в Казахстане. Казахские буржуазные националисты сделали его своим духовным отцом. Работа построена на тенденциозном возвеличивании хана Кенесары, на раздувании его подвигов, на его мнимой близости к народу». Другой историк, Толыбеков: «Сами казахи не в состоянии были управлять собственной землёй и собственной территорией, наконец, собственным хозяйством и собственной жизнью», — это не юмор, нет, это он утверждает. — «Они никак не могли быть народными героями, а их восстания — народными движениями».

С. Бунтман — Ну, да.

А. Кузнецов — "Земля у нас большая, порядка только нет«[5].

Вот на это Будовниц и скажет: «Если товарища Шеинбаева я слушал с недоумением, то выступление товарища Толыбекова вызывает чувство глубокого возмущения. Это сплошная апология царской колониальной политики, колониального гнёта царского самодержавного режима». Не разобрался Исаак Уриелевич в, так сказать, изменениях.

С. Бунтман — Не хотел. Я думаю, что не хотел, потому что уже кто надо, те разобрались.

А. Кузнецов — То есть это не ошибка? Это что-то большее?

С. Бунтман — Нет, нет. Не хотел. Всё-таки пока... думал, что надо всё-таки до конца.

А. Кузнецов — Но Исаак Уриелевич пока не интересует, так сказать. Он будет интересовать... Его народ будет интересовать чуть позже[6].

С. Бунтман — На несколько месяцев.

А. Кузнецов — А пока нужен, так сказать, казах-казах. И им становится Ермухан Бекмаханов совершенно естественным образом. Он, видимо, чувствовал, куда дело идёт. Видимо, знал своих коллег и понимал, что эти люди выполняют... Что они не со своего голоса, да, что они делают то, что им сказано. И вот как он закончил своё выступление на этой дискуссии, с позволения сказать: «На пути больших и трудных исканий могли быть промахи и недостатки, тем более что среди моих коллег историков-казахов мне выпала честь первым, набравшись смелости, пробежать марафонский бег по очень сложному и запутанному вопросу. Худо ли, хорошо ли, этот бег мною совершён. Мне думается, что это не последний суд научной общественности над моей книгой». Ну, как в воду глядел...

С. Бунтман — Угу.

А. Кузнецов — И не только научной общественности. Вот эта вот компания... Там немножко могут меняться люди, но всё время, значит, мелькают фамилии Айдарова и Шеинбаев. И появляется в 1950 году, собственно, главный калибр шарахнул: ни много ни мало газета «Правда». И вот что, собственно говоря, здесь сказано: «Наряду с народными национально-освободительными движениями в XIX веке происходили реакционные, феодально-монархические движения Саржана», — это старший брат, — «и Кенесары Касымовых. Советские историки призваны освещать историю национальных движений глубоко и правдиво».

С. Бунтман — Угу.

А. Кузнецов — «Это значит подходить к историческим фактам с марксистско-ленинских позиций». Фальсификация истории в пользу национальных интересов России вспоминается, да?

С. Бунтман — Ну да, да, да.

А. Кузнецов — «К сожалению, ещё не все научно-исследовательские работы отвечают этим требованиям. В частности, серьёзными методологическими ошибками, которые ведут к извращению исторических фактов, страдают некоторые книги по истории Казахстана». Дальше приводится, там, несколько книг. «Неверная оценка движению Кенесары дана во втором издании „Истории Казахской ССР“, вышедшей в 1949 году под редакцией О. Омарова и А. Панкратовой. Движение Кенесары здесь признаётся прогрессивным по тем политическим требованиям, которые выставлял Кенесары. Между тем политические требования Кенесары сводились к возрождению средневековой ханской власти, к отторжению Казахстана от России».

С. Бунтман — Это да, это... Вот это неизменное, и это самый главный весомый...

А. Кузнецов — А дальше даётся марксистская оценка. Помнишь фильм «Девять дней одного года»?

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — «А сейчас Цетельман подводит марксисткую базу», — в приёмном покое больницы-то сидят Лавров со Смоктуновским.

С. Бунтман — Ну, да.

А. Кузнецов — «Эти и другие ошибки Бекмаханова привели его к идеализации реакционного движения, к извращению исторических фактов, к явным противоречиям. Взявшись за освещение одного из важных периодов в истории Казахстана, Бекмаханов не разобрался в нём, не понял сущности феодально-монархического национализма и, неправильно используя архивные и литературные данные, фальсифицировал историю». Вот сейчас адвокаты жалуются, что судьи прям берут у прокуроров флешки с обвинительным заключением и оттуда кусками, методом «copy/paste» составляют приговор.

С. Бунтман — Ну да.

А. Кузнецов — Но дело в том, что прокуроры 1952 года ведь работали точно так же. Только не с флешки они брали, а вот из таких статей в газете «Правда», подписанных несколькими заявителями, скажем так. Ну, а дальше надо решать, что делать с человеком-то. Человек как научная единица уничтожен, но он ещё ходит, движется, питается. Надо как-то решать вопрос, товарищи. Значит, Бекмаханова выгнали из университета, где он был одним из его создателей, одним, и, собственно, единственным создателем кафедры истории Казахстана и так далее, исключили из партии. Ну, это понятно. После чего, видимо, вопрос согласовывали, потому что некоторое время ему дали попреподавать историю в одной из сельских школ. Причём ещё милостиво поступили: недалеко от Алматы. Потом отправили...

С. Бунтман — В редких случаях этим ограничивались.

А. Кузнецов — Потом отправили в Джамбульскую область...

С. Бунтман — Так.

А. Кузнецов — А вот там уже арестовали в сентябре 1952 года, доставили в Алмату, посадили в тюрьму, и два месяца продолжалось следствие. 3 ноября 1952 года старшим следователем Министерства госбезопасности Казахской ССР старшим лейтенантом госбезопасности (то есть майором на обычные деньги) Буниным составлено обвинительное заключение по следственному делу номер 699 по обвинению Бекмаханова Ермухана по статье 58-10 УК РСФСР. У независимого Казахстана даже УК был РСФСР. В обвинительном заключении говорится: «Установлено, что Бекмаханов Е., будучи враждебно настроенным по отношению к существующему в СССР политическому строю и используя своё положение научного работника в области истории, в течение 1942–1951 годов проводил антисоветскую работу. Он пропагандировал буржуазно-националистическую идеологию, восхвалял феодально-байский строй, реакционных султанов...»

С. Бунтман — Ай...

А. Кузнецов — Нет бы восхвалял прогрессивных султанов, эх! «...стремившихся к восстановлению среднеазиатских феодальных порядков в Казахстане», — гениальная фраза, да? Реакционные султаны, стремящиеся к восстановлению среднеазиатских феодальных... Картина Налбандяна, да, почему-то, вот, мне видится...

С. Бунтман — Да, именно Налбандяна. Он бы сумел...

А. Кузнецов — Реакционные султаны стремятся к восстановлению феодально-байских порядков в Казахстане. «...в своей „научной“ работе „Вопрос о прогрессивном значении присоединения Казахстана к России“ истолковывал с буржуазно-националистических позиций, использовал произведения реакционных поэтов и материалы ярых врагов советского народа алаш-ордынцев». Алаш-ордынцы — это 1920-е годы — такая умеренно патриотическая группа политическая в Казахстане. «Наряду с этим Бекмаханов среди своих знакомых проводил антисоветскую агитацию», — вот эта фраза нужна для того, чтобы 58-10 дать[7].

С. Бунтман — 58-10, да.

А. Кузнецов — Конечно, да. Через 58-4[8].

С. Бунтман — Нужен круг, да, где можно проводить агитацию, да.

А. Кузнецов — Хотя почему-то решили, вот, партию не создавать. То ли торопились... Осень 1952 года. У меня такое ощущение, что уже чуялось, что лучше, вот, делать то, что вот сейчас требуется...

С. Бунтман — Нет, ну, это... это другой конвейер, и там вообще...

А. Кузнецов — Это другой конвейер, другой масштаб, другое время, нужно... Из Москвы непонятно какие ветры дуют...

С. Бунтман — Да и так уже есть «дело врачей», уже да...

А. Кузнецов — XIX съезд только что прошёл. Очень ведь непросто современникам было разобраться, что всё это означает: «Сталин просится в отставку», да? Так сказать, вот это вот всё «просим, просим, нет, не отпускаем», да? Очень непонятно, что там у них в Москве происходит.

С. Бунтман — И потом ещё слишком большая республика, ещё ко всему.

А. Кузнецов — В общем, двадцать пять и пять по рогам, как это тогда называлось. К счастью и, конечно, большое спасибо Панкратовой, Бекмаханов недолго пробыл в лагерях: в общей сложности менее двух лет. Хотя и 2 года сталинских лагерей, понятно, — не курорт. Был освобождён практически сразу же в 1954 году. Это действительно она, Анна Михайловна — вот здесь её качество бойца, конечно, заслуживает самой высокой лестной оценки. Она его вытащила из лагерей. Серёж, поставьте, пожалуйста, последнюю фотографию, где он преподаватель... вот, ага. Некоторое время ему дали попреподавать в провинциальном учебном заведении. В Уральском педе, по-моему. Затем в конце 1950-х вернули в столицу Казахстана, в Алма-Ату, на кафедру, которую, собственно говоря, он будет возглавлять. Он проживёт не очень долгую жизнь после этого. Думаю, что её значительно сократили все вот эти вот перипетии. Но тем не менее до конца своей жизни руководил аспирантами, вёл научную работу, читал лекции...


С. Бунтман — Когда он умер?

А. Кузнецов — Он умер во второй половине 1960-х годов. В 1966–1967 годах, вот как-то вот так[9]. Притом что он 1915 года рождения — прямо скажем, что жизнь он прожил, к сожалению, не долгую.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Вот. Остались дети, осталась жена. Сейчас его именем названы в нескольких городах улицы, есть памятник. В этом смысле справедливость восстановлена. И то, что сегодня наши слушатели выбрали эту тему, и мы сделали эту передачу, — это тоже всё в конечном итоге не просто про развлечения, но и про восстановление справедливости. Но вот эта история о том — и эта история очень важна для нашего времени, к сожалению, опять — эта история о том, что любая империя, любое авторитарное или тоталитарное государство не может спокойно относиться к нормальной исторической дискуссии: «История должна быть одна. Нечего переписывать историю. История должна быть такой, какой мы её написали. Переписывать её можем только мы, в зависимости от меняющегося момента. Любые люди, которые не бегут на полшага впереди нашего паровоза, этим паровозом будут, соответственно, рано или поздно, так или иначе настигнуты».

С. Бунтман — Воспоминания о будущем.

А. Кузнецов — Воспоминания о будущем. И ещё раз повторяю: похожие процессы (во всех смыслах слова «процесс») проходили во всех союзных республиках. Где-то это касалось истории непосредственно, где-то это касалось не совсем истории, а чего-то близкородственного. Но в любом случае, в общем контексте конца 1940-х — начала 1950-х, наведения порядка в головах... не скажу в умах — к уму это никакого отношения не имеет — именно в головах. Подметание, проветривание, влажная уборка, к сожалению, нередко. Вот — это вот всё части одной большой цепи.

С. Бунтман — Ну да, ну и там боком некоторым социалистические страны тоже задевало это.

А. Кузнецов — Конечно, конечно. Они же тоже республики, просто чуть более внешние.

С. Бунтман — Да. Чуть более внешние, чуть более дальние бараки этого социалистического лагеря.

Неудачники голосования предлагаются вам на следующий год.

А. Кузнецов — Ну это традиция, в конце года — неудачники этого года.

С. Бунтман — Мы в конце года выбираем утешительные призы. Но там все хорошие. Одно вот это казахское голосование показало, что там масса всего интересного. Дело иностранки Юлии Барон, обвиняемой в сокрытии тела ребёнка, умершего во время родов, Российская Империя, 1868 год.

А. Кузнецов — Именно в сокрытии, в убийстве её не обвиняли. Ребёнок действительно умер, ребёнок умер сам как бы.

С. Бунтман — Номер два. Судебный процесс: королева против Хиклина по обвинению в непристойности в печати — а тот же год ведь, только Великобритания, 1868-й.

А. Кузнецов — Это прецедент, который 100 лет будет действовать, и мы его не раз поминали во всяких там «Улиссах», например.

С. Бунтман — Ну да.

А. Кузнецов — Вот само дело тоже очень интересное.

С. Бунтман — Очень интересное. Слушай, а здесь не появляется какой-то тенденции, заговора? Два процесса, вроде бы совершенно разные. Может быть, есть между ними связь?

А. Кузнецов — В один год?

С. Бунтман — Да-да-да.

А. Кузнецов — А там дальше тоже ещё одна пара будет, тоже в один год.

С. Бунтман — Ах вот, да: суд над Александрой Максименко по обвинению, — слушайте внимательно, — в отравлении мужа, Российская Империя, 1890 год.

А. Кузнецов — Это одно из самых знаменитых дел Плевако.

С. Бунтман — Суд над Мишелем Эро и Габриэлем Бомпар по обвинению в убийстве судебного исполнителя. Дело Гуфе, Франция, обратите внимание, 1890 год.

А. Кузнецов — И это одно из самых знаменитых дел Третьей республики. Газеты там целыми месяцами ни о чём другом писать не могли.

С. Бунтман — Суд над Леоном Гасконом и Григориа Контрерасом, обвиняемыми в убийстве пастуха Гримальдаса, это Испания, 1913 год.

А. Кузнецов — Всё было бы ничего, но покойный пастух, как это уже бывало в наших процессах, через несколько лет явился живёхонький-здоровёхонький. Это придало процессу некоторую остроту.

С. Бунтман — Изюминку, я бы сказал.

А. Кузнецов — Тем более что он уже закончился осуждением.

С. Бунтман — Ну да. Но, друзья мои, голосуйте. И, вот, вместе с Никитой Василенко я внимательно буду за вами, буду следить из отпуска. Вот. Будет в следующее воскресенье. Всё, всего всем доброго.

А. Кузнецов — Мы ждём всех вас в «Родительском собрании», в «Книжном казино».

С. Бунтман — Что там в «Родительском»?

А. Кузнецов — В «Родительском собрании» у нас журналист Юлия Дудкина будет рассказывать о тернистом пути молодого человека в журналистику. Такое введение в специальность. И, в частности, мы будем её мучить вопросом, стоит ли молодому человеку или девушке сегодня идти в эту профессию.

С. Бунтман — Да. Только вы решите в начале передачи, что такое журналистика.

А. Кузнецов — Да. Разумеется. Конечно.

С. Бунтман — Она отличается от...

А. Кузнецов — Плюсы, минусы, подводные камни.

С. Бунтман — Ну да. Хорошо. Прекрасно. Спасибо. Оставляем вас со следующими передачами.