Сайт Евгения СычёваEugi Gufo

Сергей Бунтман — Добрый день! Ну, не знаю, как вы тут разбирались, хорошо ли вы себя вели в прошлое воскресенье, вот когда тем более убийства были у нас. Да? Алексей Кузнецов, Сергей Бунтман ...

Алексей Кузнецов — Да какие! Да. Добрый день!

С. Бунтман — Да, убийства. Я не знаю, вот всё ли здесь... Порядок был ли. Но во всяком случае мы сейчас... Алексей Кузнецов, Сергей Бунтман, Марина Лелякова. И теперь уже вот специально приготовленный здесь по поводу дела Дрейфуса у нас в суд над Золя. Это тот, который вот обвинял.

А. Кузнецов — Я в очередной раз заподозрил, что наша программа обладает каким-то влиянием на ход современной истории...

С. Бунтман — Естественно. Естественно.

А. Кузнецов — ... в том смысле, в котором Ключевский говорил о том, что история — это фонарь в будущее, который светит нам из прошлого.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Уже в понедельник, в общем, состоялось в этот раз такое достаточно однозначное решение в пользу суда над Золя, напоминаю, обвиненного в неуважении к суду, ну, в частности к военному суду. И буквально через пару-тройку дней после этого знаменитое заявление председателя Мосгорсуда Егоровой о недопустимости критики судей в эфире...

С. Бунтман — Да!

А. Кузнецов — ... «Эха Москвы».

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — То есть такая получилась абсолютно актуализация.

С. Бунтман — Но надо сказать, что Егорова в... вот сейчас в 2019 году Егорова была гораздо...

А. Кузнецов — Гораздо. Чем 125 лет назад.

С. Бунтман — Да. Сдержаннее. Сдержаннее...

А. Кузнецов — Безусловно. 120.

С. Бунтман — Да. Сдержаннее. Так что здесь мы отметили. Мы это отметили с Алексеем Алексеевичем.

А. Кузнецов — Я предупредил в прошлый раз, что мы не будем повторно рассматривать дело Дрейфуса. У нас была передача.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Хотя, конечно, 2-3 ключевых момента мы напомним просто для того, чтобы, ну, так сказать, не вынуждать нашу аудиторию, так сказать, напрягаться и вспоминать. Значит, давайте вспомним, что вообще вот конец ХIХ века — уже, в общем, ощущается такое отдалённое погромыхивание надвигающейся глобальной войны. Об этом многие, многие люди пишут.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — И две вот вещи наблюдаются практически во всех будущих воюющих державах. Это определенный рост шпиономании. Вот это ощущение, что, так сказать... Понимаете, разведка, на которую раньше никогда не смотрели, на какой-то особый институт... Ну, там — да? — гусары при армии и казаки, если они есть, вот, так сказать, разведка в таком полевом плане. Да? А здесь вот быстрое, стремительное развитие того, что мы сейчас называем агентурной разведкой.

С. Бунтман — Верно.

А. Кузнецов — И сразу — да? — вот это вот ощущение, что всепроникающие, значит, вот такие вот козни. И второе — это, конечно, с 80-х годов в большинстве европейских стран заметный всплеск антисемитизма.

С. Бунтман — Ну, конечно. Ну, здесь называется «Книги для чтения». Читайте «Пражское кладбище» Умберто Эко. Конечно. Всё история, история составления протоколов сионских мудрецов, когда сначала иезуиты превратились в масонов. Масоны, не переставая быть масонами, превратились в еврейский заговор. Вот. И всё это... Да, всемирное правительство. Всё это пошло, поехало очень серьёзно.

А. Кузнецов — И вот эти две линии, они как бы переплетаются. Да? То есть вот этот страх перед неведомыми вражескими агентами и страх перед тем, что через полвека назовут «Пятой колонной» внутри страны, которая сидит и ждёт, чтобы встретить, значит, врага с цветами. Вот этот рост антисемитизма, он виден и по судебным процессам тоже. И мы целый ряд уже, так сказать, делали: и дело Дрейфуса, и тисаэсларское дело, и наши отечественные. Но помимо этого погромы. Помимо этого совершенная истерика в прессе, так сказать, антисемитская. Всё это, к сожалению, признаки этого времени. И это проявится...

С. Бунтман — Одно с другим связано, потому что...

А. Кузнецов — Безусловно.

С. Бунтман — ... во Франции необычайно реваншистское всё настроение...

А. Кузнецов — Конечно. После... После франко-прусской войны.

С. Бунтман — ... 71-го года. Да, да. Конечно, все это...

А. Кузнецов — И это сыграет определенную роль, значит, в деле Дрейфуса, я имею в виду. Осень 94-го года. У французского командования, у французского генерального штаба возникают обоснованные подозрения о том, что некая секретная информация уплывает к потенциальному противнику. И дальше обнаруживается... Значит, одна уборщица, работавшая в германском посольстве в Париже, которая естественно была завербована специальными службами, обнаруживает в мусорной корзинке, оставшийся... Мусор остался от деятельности германского военного атташе Макса фон Шварцкоппена. Обнаруживает измятый, надорванный листок, который потом назовут «бордеро». Это сопроводительный список описания документов, которые, судя по этому списку, предлагались германскому военному атташе. Секретных документов. И начинаются поиски предателя. И, значит, один из офицеров французского генерального штаба категорически утверждает, что этот почерк принадлежит капитану Альфреду Дрейфусу.

С. Бунтман — Дрейфусу. Да.

А. Кузнецов — И вот здесь в этой личности сходится буквально всё. Значит, во-первых, Дрейфус — эльзасец, полуфранцуз, полунемец. Эльзас в 71-м году отходит Германии. Хотя Дрейфус воспитывался во Франции, но он ездит, кстати говоря, к родственникам в Эльзас. И это дополнительно всё усугубляет. 2) Дрейфус — еврей. 3) Дрейфус — человек, достаточно нелюдимый. А в военной среде, где очень ценится дух такого вот товарищества полкового, компанейсткость и так далее, это вызывает дополнительную неприязнь. Ну, и наконец 4) это то, что он, выражаясь современным нашим языком, он «пиджак». Он не кадровый офицер. Он из интеллигенции. Он окончил École Polytechnique. И естественно...

С. Бунтман — Он военный инженер.

А. Кузнецов — Он военный инженер. Но вот у его сослуживцев, чьи предки там по 300–400 лет были военными — да? — и, так сказать, которые с гордостью говорят: «Мой пра-пра-пра... там сражался вместе, значит, строил крепости вместе с Лобаном, сражался вместе там, — я не знаю, — с...»

С. Бунтман — С Тюренном.

А. Кузнецов — Тюренном. Да. И чуть ли не Дюгекленом. Естественно, что в этой ситуации он... Он для них чужой. Вот он со всех сторон чужой. Этнически чужой. Социально чужой. Служебно чужой. И личностно чужой. Ну, и, в общем, довольно быстро, там буквально в течение пары месяцев проводится следствие. Значит, экспертиза почерковедческая даёт заключение, что это почерк Дрейфуса. И закрытым судом, никаких присяжных, никакой, так сказать, состязательной процедуры Дрейфуса признают виновным, приговаривают к каторге. Значит, Чёртов остров, французская Гвиана нынешняя. И в принципе, скорее всего, как один из биографов Дрейфуса написал, сгинул бы Дрейфус на этом самом Чёртовом острове, если бы у него не оказался очень преданный, очень энергичный брат Матье Дрейфус, который начинает бороться за... за него, и который постепенно вытягивает различные неувязки в этом деле. Плюс, значит, некоторые офицеры, ну, что называется, ему в этом помогают. И в конечном итоге, собственно говорят, дело Дрейфуса вот в том, что в широком смысле, который мы сегодня вкладываем, вот весь этот скандал в... далеко выплеслувшийся за пределы только французского общества, обсуждавшийся горячо и в Америке, и в России, и так далее, вот весь этот скандал, он начинается позже. Дело Дрейфуса — это уже борьба за пересмотр, это борьба за признание того, что была допущена судебная ошибка. И в этой борьбе французское военное министерство занимает совершенно категорическую позицию неприятия ничего. И даже когда предъявляются, в общем, достаточно веские... значит, доказательства в пользу того, что автором этого бордеро, скорее всего, является совершенно конкретный человек — майор французской армии, потомок венгерских аристократов Фердинанд Вальсен Эстерхази или Эстергази, как угодно, военное министерство категорически отказывается даже принимать во внимание эту версию. Проводится, правда, некая имитация судебного разбирательства, но Эстерхази оправдан. Всё. Никаких, так сказать... И при этом делаются заявления такого вот общего порядка: «Мы не позволим порочит нашу армию. Мы не позволим бросать тень на честного офицера. Дрейфус виновен. И это больше не подлежит обсуждению».

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Значит, Отечество в опасности! Враг не спит. Что вы хотите? Вы хотите вымазать армию в грязи? Вы хотите, чтобы, так сказать, солдаты не доверяли офицерам, когда офицеры поведут их в бой. Это будет бойня, потому что солдат должен... Вот весь набор патриотической чуши, причём в гораздо более экспрессивных выражениях, чем даже мы сегодня подобные вещи наблюдаем, вот он для... для этой вот компании, скажем так, очень характерен. И, конечно, мощнейшим усилением вот этого общественного... этой общественной борьбы становится знаменитое выступление Золя, знаменитое «J’accuse» — «Я обвиняю». Кстати говорят, что заголовок самой статьи, появившийся в газете «L’Aurore», принадлежал не Золя, что заголовок предложил издатель газеты, знаменитый в последствии Жорж Клемансо. На тот момент ещё, можно сказать, начинающий молодой политик. И вот... Я не буду естественно зачитывать всё... всю эту статью. Желающие без труда найдут её текст на любом языке в интернете. Ну, вот то, что существенно для суда над Золя: «Могли ли мы надеяться, что военный трибунал обжалует решение, вынесенное ранее другим трибуналом?
Я не говорю даже о составе судей на процессе. Не обуславливает ли покорность дисциплине, которая буквально в крови военных людей, надежду на справедливый приговор? Говоря „дисциплина“, мы подразумеваем „повиновение“. Раз уж даже военный министр, очень значимое лицо, публично объявил о необратимости приговора, возможно ли, чтобы военный суд мог отменить его? Даже с точки зрения военной иерархии это совершенно невозможно. Своим выступлением генерал Бийо, — военный министр, недавно назначенный. Дело Дрейфуса начиналось при другом министре, — внушил судьям, что они должны выносить разговор без долгих рассуждений, как солдаты, идущие в сражение. Их предвзятого мнение, которого все они придерживались, было таковым: „Дрейфус был осужден за измену военным судом, следовательно, он виновен, и мы, военные судьи, не можем оправдать его; вместе с тем, мы знаем, что признать Эстерхази виновным значит оправдать Дрейфуса“. И ничто не могло изменить ход рассуждений судей.
Они вынесли несправедливый приговор, который теперь отягощает действие любых военных судов, и который, отныне, ставит под сомнение любые их решения. Допустим, в первый раз судьи оказались некомпетентными, но во второй раз преступный умысел судей очевиден». Это вот он пишет над этим квази-процессом... об этом квази-процессе над Эстерхази, когда тот был оправдан, он пишет. Да?

С. Бунтман — Да, да, да. 2-й...

А. Кузнецов — Да?

С. Бунтман — 2-й процесс. Да.

А. Кузнецов — И вот дальше в следующем абзаце будут содержаться слова, в кот... в произнесении, в написании которых Эмиля Золя собственно и обвинят: «Я обвиняю, наконец, военный суд первого созыва в том, что он нарушил закон, осудив обвиняемого на основании утаенной улики», — речь идет о том, что собственно последним гвоздем в гроб, фигурально выражаясь, Дрейфуса стали документы, как потом станет понятно, фальсифицированные. Это пока еще неизвестно. Но эти документы были представлены суду в обход законной процедуры. То есть они, что называется, были доставлены в совещательную комнату. Это нарушение принципиальное. Это не просто какая-то там мелкая процедурная придирка. Пришли к судьям и сказали: «А вот смотрите, что у нас еще есть». На суде эти документы не предъявлялись. Дальше. Опять Золя: «... и военный суд второго созыва в том, что он по приказу сверху покрыл оное беззаконие, — вот та фраза, к которой в 1-ю очередь при... прицепятся, — и умышленно оправдал заведомо виновного человека, нарушив, в свою очередь, правовые установления. Выдвигая перечисленные обвинения, я отлично понимаю, что мне грозит применение статей 30 и 31 Уложения о печати от 29 июля 1881 года, — это своеобразные французские законы о fake news и, так сказать, о неуважении к власти, — предусматривающего судебное преследование за распространение лжи и клеветы. Я сознательно отдаю себя в руки правосудия. Что же касается людей, против коих направлены мои обвинения, я не знаком с ними, никогда их не видел и не питаю лично к ним никакого недоброго чувства либо ненависти. Для меня они всего лишь обобщенные понятия, воплощения общественного зла. И шаг, который я предпринял, поместив в газете это письмо, есть просто крайняя мера, долженствующая ускорить торжество истины и правосудия. Правды — вот все, чего я жажду страстно ради человечества, столько страдавшего и заслужившего право на счастье. Негодующие строки моего послания — вопль души моей. Пусть же дерзнут вызвать меня в суд присяжных, и пусть разбирательство состоится при широко открытых дверях! Я жду». То есть как мы видим, Золя подсказывает своим противникам, как они должны действовать. Он требует. Он добивается... Он не скрывает этого, что он требует суда, лишь бы это был открытый, гласный, состязательный процесс с участием присяжных.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — И надо сказать что военный министр Бийо не хотел заглатывать этот крючок. Он, будучи человеком достаточно, ну, таким склонным к осторожности, понимал, что этот процесс может оказаться совсем не тем, чего хотелось бы военному министерству. И он, судя по всему, был склонен сделать вид, что он не заметил этого обращения и этих обвинений. Но дело в том, что и Золя и Клемансо, они всё сделали для того, чтобы это обвинение невозможно было не заметить. Когда специально отпечатанный номер поступил в продажу, то за несколько часов было продано — внимание! — 300 тысяч экземпляров.

С. Бунтман — Это безумная...

А. Кузнецов — Это абсолютно фантастическая цифра. При этом надо учитывать, что очень повысило продажи то, что некоторые патриотические личности, лавочники, например, в складчину покупали у мальчишки целый тюк и тут же публично этот тюк сжигали. То есть они все экземпляры, проданные, были прочитаны. Некоторые превратились в такие символические костры и факелы. Но, конечно, очень многие экземпляры были прочитаны.

С. Бунтман — Передавались.

А. Кузнецов — Передавались. И те люди, которые не читали, безусловно не имели ни малейшего шанса не услышать от читавших хотя бы основные тезисы. Жуткая совершенно начинается вакханалия. Вакханалия антисемитизма, ну, собственно применительно к Дрейфусу. О Золя никто практически из правой прессы не пишет без упоминания о его итальянских корнях.

С. Бунтман — Дзола.

А. Кузнецов — Дзола. Совершенно верно. Его отец — итальянец на половину. Мать его — чистокровная француженка. То есть он только на четверть итальянец, но это никого не волнует. Все... Все говорят о том, что ему недорога Франция.

С. Бунтман — Ну, естественно.

А. Кузнецов — Все говорят о том, что он, так сказать, космополит безродный, хотя эти выражения конкретно не употребляются. Вот что пишет, например, по поводу предстоящего суда, значит, один из королей тогдашней консернативной... консервативной журналистики, некто Дрюмон: «Ходят слухи, что для воздействия на судей готовятся манифестации в защиту сторонников предателя, которые будут происходить на улицах и даже в помещении суда. Манифестации эти организуются на еврейские деньги, награбленные за двадцать лет безнаказанного обирательства французов... А сегодня эти же агенты, эти же закоренелые преступники измышляют всяческие махинации, чтобы нарушить общественное спокойствие и повлиять на совесть судей. Жители Парижа, честные патриоты не потерпят подобных провокаций. Они сами выполнят функции полиции». Ну, в общем, призыв к погрому.

С. Бунтман — Конечно.

А. Кузнецов — Да. Который был услышан, так сказать. Аудитория у Дрюмона ыбла достаточно представительная. И подготовка к этому судебному процессу происходит в атмосфере фантастического совершенно раскола во французском обществе. Нам сегодня, к сожалению, нетрудно понять, как это было с учетом... Мы с вами, так сказать, в очередную крымскую годовщину эту передачу проводим. Все это...

С. Бунтман — Ах! Ведь да, вообще-то...

А. Кузнецов — Да. Безусловно. Все это хорошо понятно. Раскол проходил по семьям. Женщины прогоняли своих мужчин за то, что они там придерживались, так сказать, не той позиции. Кстати говоря, я нашел в одном материале того времени упоминание, я не знаю, насколько оно достоверно, надо проверять, конечно, но вроде бы отцы-иезуиты, значит, рекомендовали верным католичкам, чьи мужья, значит, дрейфусары, на них всячески воздействовать.

С. Бунтман — Ну, не надо приплетать иезуитов как всегда, потому что...

А. Кузнецов — Ну, это не я.

С. Бунтман — ... они уже и так приплетены.

А. Кузнецов — Да.

С. Бунтман — Ко всему.

А. Кузнецов — Это не я. Это... Это они сами. Одним словом, обстановочка, что называется, хоть ножом режь. Дальше, собственно говоря, февраль 98-го года, 7 февраля начинается этот довольно длительный процесс. Он будет продолжаться почти до конца февраля. Выбрали присяжных-заседателей, от которых будет очень многое зависеть. Это оказались совершенно обычные вот такие, что называется, типичные парижане в составе жюри: 2 торговца, 2 лавочника, 2 рабочих, 2 рантье, подрядчик, кожевенник, чиновник и содержатель небольшого трактирчика. Вот такая вот публика, — да? — представляющий собой своеобразный такой срез рабочих и мелкобуржуазных, как мы всегда говорили раньше, слоёв французского общества. И начинается суд. Под судом два человека, потому что кроме Золя обвинение предъявлено ещё к человеку, который был вот на этом самом выпуске газеты «Аврора» выпускающим редактором. Его фамилия Перрен. Значит, Золя, поскольку он главный обвиняющий, защищает целая бригада адвокатов во главе с уже известным, а впоследствии он станет сверхизвестным во многом благодаря этому процессу и ещё 1-му третьему процессу Дрейфуса — это Фернан Гюстав Гастон Лабори. Мы в нашей передаче об этом человеке говорили уже дважды. Во-первых, разумеется, в деле Дрейфуса, потому что он будет его адвокатом, начиная с 3-го процесса. А кроме того Лабори, уже знаменитее его адвоката во Франции не найти было к тому моменту, в 14-м году вот этот знаменитый процесс Генриетты Кайо, который закончился оправданием за пару недель до начала Первой мировой войны, вот он тоже был ее адвокатом.

С. Бунтман — Процесс Золя. К нему мы непосредственно уже обратимся после новостей и рекламы.

**********

С. Бунтман — Мы продолжаем. Алексей Кузнецов, Сергей Бунтман, Марина Лелякова. И, дорогие друзья, мы здесь... Вот в чате у нас спрашивают... Мы сейчас дело Золя, и вот мы говорили о том, как это разделило общество да и не только во Франции естественно. И вот доктор Нокс нам пишет, что Чехов яростно защищал Дрейфуса, поссорился со многими друзьями и близкими и с Сувориным даже, который был его покровителем.

А. Кузнецов — Ну, насчёт того, что Чехов поссорился со многими друзьями и близкими, мне кажется, это перебор. С... В близком кругу общения Антона Павловича было не так уж много анти-дрейфусаров. А вот на счёт ссоры с Сувориным — это абсолютная правда. Ну, другое дело, что, конечно, было бы неправильно говорить, что Чехов и Суворин разошлись только из-за этого.

С. Бунтман — Нет.

А. Кузнецов — Это довольно, ну, такая неожиданная дружба, надо сказать. И действительно дружба. Они действительно были близкими друзьями, несмотря ни на разницу в возрасте, ни тем более на разницу во взглядах. Но тем не менее Чехов очень уважал этого человека. Да и Суворин, в общем, менялся на протяжении своей долгой жизни. Ну, вот дело Дрейфуса стало той соломинкой, которая переломила хребет верблюду, потому что газета «Новое время», которую тогда лично энергично ещё Суворин редактировал, она заняла абсолютно совершенно такую вот позицию травли Дрейфуса и всего, что с Дрейфусом было связано. Значит, две позиции столкнулись в суде. Обвинение мечтало свести весь процесс к обвинению Золя и редактора Перрена в том, что они допустили оскорбление суда. Вот давайте не будем рассматривать, в связи с чем. Давайте не будем вообще поминать дело Дрейфуса особенно. Да?

С. Бунтман — Да. И суть того суда...

А. Кузнецов — Да, да, да. Неважно.

С. Бунтман — ... тех судов.

А. Кузнецов — Неважно. Золя позволил себе написать, что суд по приказу сверху покрыл беззаконие. Пожалуйста, мсье Золя, пожалуйста, мсье Перрен, ваши доказательства, что был приказ сверху. Есть доказательство? Есть доказательство? Кто видел? Да? Естественно, что Лабори и его команда стремились к противоположному. Они стремились, как можно шире...

С. Бунтман — По сути. Да. Еще...

А. Кузнецов — ... по сути. И собственно основная их позиция правовая заключалась в том, что нет, у нас нет доказательств, вот мы не можем вам сейчас выложить, ну, современным там языком выражаясь прослушку — да? — телефонную, из который бы следовало, что поступил хотя бы устный приказ военным судьям принять то или иное решение...

С. Бунтман — Ну, записочку принести. Да.

А. Кузнецов — ... записочку принести. Да. Нет у нас, конечно. Но функция писателя, функция человек, так сказать, чей авторитет в обществе достаточно высок, и чьё имя хорошо известно, заключается в том, чтобы привлекать общественное мнение к явно творящемуся непорядку. Да? Вот есть ощущение, что по меньшей мере дело Дрейфуса недорасследовано. Золя обратился к этому теми средствами, которые были в его распоряжении. Он выступил как писатель. Это его социальная функция, если можно так выразиться, будоражить, так сказать, общественную совесть. И поэтому нельзя к нему подходить вот с этой формальный меркой, где ваши доказательства, нет доказательств, значит, соответственно статьи 30-я и 31-я. И надо сказать, что хотя суд обвиняли и справедливо обвиняли несомненно, председатель суда Делегорг был человеком несомненно предубежденным. Это очень хорошо видно по тому, как он затыкал адвокатов и наоборот создавал комфортные условия для прокурора, но тем не менее даже он, в общем, позволил процессу перейти к обсуждению сути тех обвинений, которые предъявил Золя: виновность Эстерхази, предубеждение военных судей, позиция военного министерства и армии в целом. И огромное количество свидетелей пройдет перед судом. Очень интересно... В том числе военные, высокопоставленные, и действующий военный министр, и предыдущий военный министр, и начальник генерального штаба, и многие... и несколько десятков офицеров этого генерального штаба, все, кто имел хоть какое-то отношение к делу Дрейфуса. Очень интересно были заняты позиции. Некоторые просто не пришли. Кто-то добыл справку от врачей как в... Помните эпизод в «Тот самый Мюнхгаузен», когда... когда дело поворачивается нехорошим образом, адвокат тут же достает из-за обшлага справку: «Я болен», падает, так сказать, на руки, его уносят. Да? Вот один из военных, собственно говоря, прямо в зале суда почувствовал себя плохо, предъявил справку, был освобожден от дачи показаний. Кто-то просто не явился в суд, там предъявив какие-то, так сказать, оправдательные документы по этому поводу. А те, кто явился, либо выступали с очень хлесткими по форме, но абсолютно бессодержательными заявлениями из серии: «Пошли вы на фиг! Честь армии, так сказать, превыше всего, и она всё превозмогает», либо как майор Эстерхази... Вот это один из самых таких колоритных эпизодов этого процесса, которые описывают все, кто так или иначе подробно об этом суде пишет. Он гордо молчал. Ему было задано в общей сложности более ста вопросов, они группировались. Иногда в одном вопросе их было 2-3. Поэтому адвокат ставил вопрос 60 раз. И каждый раз ответом было презрительное молчание. После 60-го вопроса и 60-го игнорирования вопроса Эстерхази сел, значит, в... пошёл садиться на свое место, его встретила овация офицеров. Ну, а когда заседание закончилось, то восторженные жандармы... А у французских жандармов всегда был этот комплекс некоторой неполноценности, они себя чувствовали как бы не... не до офицерами, не до военными. Да? Они его вынесли на руках из, так сказать, зала заседания. То есть... Ну, для того, чтобы не быть голословным, отрывок из статьи, которая написана прямо по горячим следам. Это 1898 год. Русский журнал, толстый журнал с названием «Мир Божий». Вопреки нашей сегодняшней возможно реакции на это словосочетание, это журнал ничуть не консервативный. Это журнал, который... в котором... с которым сотрудничали многие передовые люди того времени. Этот журнал издавал замечательный журналист и ещё более замечательный педагог Виктор Петрович Острогорский. В этот журнал писал Мамин-Сибиряк. В этот журнал писал Милюков, мало кому известно ещё и так далее, и так далее. То есть это журнал либерального направления.
«На сторонѣ Золя было только сочувствіе лучшихъ людей Франціи, ученыхъ, литераторовъ и политическихъ дѣятелей, пользующихся безукоризненною репутаціей, но на противоположной сторонѣ была власть, опирающаяся на весь свой авторитетъ, и толпа, загипнотизированная словами: «Честь арміи», «Безопасность Отечества» и т. п. Разнуздывались самыя дикія страсти, и толпа съ криками «Vive l’armée!» бросалась разорять лавки и магазины и бить прохожихъ — однимъ словомъ, разыгрывались возмутительныя сцены насилій, напоминающихъ средніе вѣка и недостойныхъ ни цивилизованной націй, ни конца XIÎ вѣка, гордящагося своимъ прогрессомъ.
По мѣрѣ того какъ, благодаря искусству талантливаго защитника Золя, адвоката Лабори, на судѣ раскрывались злоупотребленія и правонарушенія, допущенныя въ дѣлѣ Дрейфуса, озлобленіе властей, защищающихъ неприкосновенность «chose jugée», — как я понимаю, это то, по поводу чего заранее вынесено решение.

С. Бунтман — Да. Да, да.

А. Кузнецов — Некое предубеждение.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — «... все возрастало и въ странномъ поведеніи предсѣдателя, нѣкоторыхъ свидѣтелей и прокурора и даже въ упорномъ молчаніи присяжныхъ, не обращающихся къ суду ни съ какими вопросами для разъясненій сути дѣла, можно было заранѣе усмотрѣть исходъ процесса. Но самымъ характернымъ фактамъ въ этомъ отношеніи явилось обращеніе генерала Буадефра, начальника Главнаго штаба, къ присяжнымъ. Онъ такъ-таки напрямикъ заявилъ имъ, что весь Генеральный штабъ и все военное Министерство выйдутъ въ отставку, если только они осмѣлятся вынести Золя оправдательный приговоръ и этимъ докажутъ что они оправдываютъ его сомнѣнія въ непогрѣшимости военныхъ судей, осудившихъ Дрейфуса». Вот видите, на присяжных оказывалось, конечно, беспрецедентное давление. К вопросу о беспристрастности председателя суда после такого заявления действующего начальника генерального штаба, он должен был остановить процесс и долго разъяснять присяжным, что они совершенно не обязаны считаться с этим заявлением, что они не должны принимать его во внимание, что они должны думать исключительно о вынесении православного вердикта. В общем, так должен был так поступить...

С. Бунтман — Там было очень... очень много праведного патриотического гнева.

А. Кузнецов — Да.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Да, да. И надо сказать, что, видимо, значительная часть публики тоже была, что называется, этим наэлектризована. Золя выступал 22 февраля, 3-я неделя процесса уже идёт к этому времени. Золя выступал очень взволнованно. Вообще, видимо, ему, человеку, внешне довольно сдержанному, это всё давалось очень нелегко. Вот как описывал его на процессе один из журналистов, который вполне ему симпатизировал. Это, так сказать, не... не из того лагеря. Это из этого. «Он покусывает набалдашник трости, проводит рукой по шее, энергично перебирает пальцами, словно пианист перед концертом, протирает пенсне, притопывает левой ногой, поправляет воротничок, смотрит вверх, подкручивает усы, хлопает себя по колену, качает головой, раздувает ноздри, поворачивается то вправо, то влево — и все это одновременно и непрерывно. Скажут: мелочи. Согласен. Но любопытно знать эти мелочи, показывающие, какое неистовое возбуждение испытывает этот человек». И Золя выступает очень эмоционально не только по манере, но и по содержанию. В его выступлении нет как таковой защитительной речи. Это именно пафос писателя и, ну, своеобразной общественной совести, который говорит о том, что моя задача — привлечь внимание к творящейся несправедливости. Если я это сделал, я считаю мою задачу выполненной. Ну, а если вы сочтете меня виновным, и так далее, и так далее. Виновным его сочли и приговорили, как пишет тот же журнал... Вот я процитирую начало этой статьи из «Мира Божьего»: «Какъ извѣстно уже читателямъ изъ галетъ, къ Золя примѣнена высшая мѣра наказанія...» — вот современный читатель естественно...

С. Бунтман — Сразу охнет.

А. Кузнецов — ... не вздрогнуть. Да?

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Я несколько месяцев назад разбирался с одной поразившей меня современной статьей, где разбирается одно дело, по которому выступал Плевако, защищая потерпевшую, точнее, представляя интересы потерпевшей. И потом я встречаю фразу, значит, «суд согласился с доводами адвоката, обвиняемый был расстрелян». Я вздрагиваю, потому что я прекрасно понимаю, что быть этого не может никогда и начинаю искать откуда, и нахожу...

С. Бунтман — Высшая мера наказания.

А. Кузнецов — «Высшая мера наказания», — написала тогдашняя журналистка, именно очень хорошо известный судебный репортер Козлинина. И для тогдашнего читателя как вот для читателя «Мира Божьего» было совершенно очевидно, что имеется в виду верхний предел санкции.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Максимум, что ему могут назначить...

С. Бунтман — По этим статьям. Да.

А. Кузнецов — По этой статье. Да, совершенно верно.

С. Бунтман — Да. Да.

А. Кузнецов — А простодушный современный журналист, для которого «высшая мера наказания»...

С. Бунтман — Это вышка.

А. Кузнецов — ... это вышка. Да.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Он решил, что там этого самого действительно мерзавца, которого судили, но не заработавшего, скажем так, отсутствовавший тогда в гражданском суде расстрел, значит, вот что его расстреляли. 1 год заключения и 3 тысячи франков штрафа. Ну, а что касается Перрена, там четыре месяца тюрьмы и тысяча франков, по-моему, если ошибаюсь, тысяча франков штрафа. Значит, тут же адвокат Лабори составляет кассационную жалобу. Она будет потом рассмотрена. Но при этом не будет приостановлено исполнение приговора. И Золя от греха подальше... В тюрьму садиться он не хотел и не собирался. Золя от греха подальше просто-напросто бежит.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Он перебирается в Англию. Совершенно верно. И там более года будет находиться, отсиживаться, что называется. Тем временем в деле Дрейфуса будут происходить всякие драматические перемены. И состоится признание одного из офицеров генерального штаба, который по сути изготовил фальшивые документы, вот те, которые будут представлены первому суду, майор Анри, он потом покончит с собой в тюрьме, арестованной за этот подлог. Эстерхази поступит достаточно оригинально. Он...

С. Бунтман — Заговорит.

А. Кузнецов — Да. Он тоже удерет в Англию. Ну, это вечное...

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — ... в Европе пристанище всяких политических диссидентов и приравненных к ним лиц. И вдруг заговорит и признается. Но дело в том, что, понимаете, он, видимо, человек был вообще психологически не очень стабильный...

С. Бунтман — Еще он довольно экзотический...

А. Кузнецов — Он очень экзотический человек. Дело в том, что он предатель. Да. Но он не вот это вот, что называется, за деньги. Будут оглашены его письма, из которых будет следовать, что он глубоко презирает французский генералитет. Будучи майора французской армии, он настолько считает своих сослуживцев тупыми дебилами. И вот он своей даме сердца будет подробно писать: вот они все...

С. Бунтман — Ну, это всё республика.

А. Кузнецов — 3-я.

С. Бунтман — А он...

А. Кузнецов — 3-я. А он аристократ.

С. Бунтман — А он...

А. Кузнецов — Конечно.

С. Бунтман — ... аристократ. И это все... Да.

А. Кузнецов — И он в конце концов напишет что-то вроде, ну, вот я напоследок им предложу. Да? Вот я не помню сейчас точного выражения, но некоего троляля я им устрою. Вот похоже, что то, что он передал секретные документы... Тоже, кстати говоря, очень экстравагантному военному атташе. Ну, достаточно упомянуть, что германский военный атташе состоял в интимной связи с итальянским военным атташе. С политической точки зрения в то время это ещё вполне, потому что Италия ещё, так сказать, союзник Германии. Потом они разойдутся...

С. Бунтман — Я воздержусь на счет...

А. Кузнецов — ... в ХХ веке. Да. Но я имею в виду, что для военного атташе это, в общем, конечно, не совсем стандартный способ заполнения досуга. Так вот, вот эта вот компания экстравагантных людей... Судя по всему, Эстерхази именно вот ему хочется свинью подложить. Вот не... не заработать на этом, — да? — так сказать, там не получить свои 30 серебряников... Кстати говоря, вопрос о том предполагались хоть какие-то серебряники, он так и остался открытым. Вполне возможно, что и нет. Это именно вот такой вот... шалость такая. Шалость. Вот Эстерхази соответственно тоже, так сказать, об этом заговорил. Характерно, что это не привело к немедленному оправданию Дрейфуса. Там нашли компромиссный вариант, потому что армия по-прежнему стояла стеной. Как раз Кавеньяк становится военным министром. Всё, не ни тени сомнения. В результате Дрейфуса помилуют и только через несколько лет наконец освободят от всех...

С. Бунтман — Да. И при этом ещё вот я хотел спросить, вот здесь что такое обвинение как неуважение к суду, голословное обвинение суда в его подкупности, в его управляемости, ведь оно даже если выносится решение противоположное тому, что этот суд вынес когда-то, оно всё равно...

А. Кузнецов — Нет, не отменяет.

С. Бунтман — ... не отменяет...

А. Кузнецов — Золя не амнистирован.

С. Бунтман — Вот не отменяется, потому что...

А. Кузнецов — Нет.

С. Бунтман — ... здесь: нет, это просто тогда так решили, потому что здесь такие улики...

А. Кузнецов — Нет, о суде так говорить нельзя.

С. Бунтман — ...сякие улики. Да. А вот то, что он позвоночный, как бы сейчас сказали...

А. Кузнецов — Понимаете, формально суд прав, присудив Золя наказание. Формально Золя нарушил закон.

С. Бунтман — Ну, да.

А. Кузнецов — Да. Формально он нарушил закон. А так это был безусловно подвиг... Подвиг или, ну, скажем так, акт большого гражданского общества.

С. Бунтман — ... можно ли сказать, что это оказало влияние все-таки на дальнейшее...

А. Кузнецов — Да.

С. Бунтман — ... рассмотрение дела Дрейфуса...

А. Кузнецов — Да, конечно.

С. Бунтман — ... самого? Да.

А. Кузнецов — Это оказало влияние на рассмотрение дела Дрейфуса. Это оказало влияние на позицию, личную позицию многих людей, которые колебались, но потом приняли сторону дрейфусаров. Это, конечно, одна из немногих статьей, которые прозвучали, ну, вот на ряду с потом, так сказать, ещё целым рядом в связи уже с Первой мировой войной, — да? — с речью Милюкова, например. Глупость. Что это? Глупость или измена? Это вот одно из тех публичных выступлений, которые, конечно, меняют ход истории.

С. Бунтман — Да. Ну, что же? Мы рассмотрели это дело. Вот вы знаете, всё-таки ещё раз я рекомендую читать «Пражское кладбище». Эта обстановка, эта ситуация там очень точно вся изложена. Не надо графа Игнатьева «50 лет в строю» на счёт французского генштаба военного времени. Вы знаете, граф Игнатьев был изрядный болтун. Вот просто болтун и сплетник, и конъюнктурщик ещё ко всему очень большой. Так что не надо. А мы же не покидаем военную службу, не уходим в отставку и здесь рассматриваем дела военные ХIХ века. Суд над сержантами Бори, Помье, Губеном и Pay, «сержанты из Ла-Рошели», и их сообщниками по обвинению в создании тайной революционной организации, Франция, 1822 год.

А. Кузнецов — Карбонарии, связь с Италией.

С. Бунтман — Да, карбонарии, связь с Италией. И это реставрация. Напомним, что это временно реставрации Бурбонов. Суд над генералом Риего-и-Нуньесом, руководителем республиканцев в Испанской гражданской войне 20-23 годов, по обвинению в государственной измене, Испания, 823-й. Я здесь, ну, не буду давить на суд на ваш, но вот это...

А. Кузнецов — Мятеж Риеги знаменитый.

С. Бунтман — Конечно. И...

А. Кузнецов — К декабристом имел самое непосредственное отношение.

С. Бунтман — Да. Как они смотрели внимательно все тайные общества у нас в России над этим. За этим. Суд над Нильсом Шульцем, одним из руководителей Канадского антиколониального восстания, Британская Канада, 1838-й.

А. Кузнецов — Об этом вряд ли многие знают, но ведь это по сути маленькая гражданская война была в Канаде.

С. Бунтман — Да. Суд над Тантия Топи, одним из руководителей восстания сипаев...

А. Кузнецов — Ну, это как раз хорошо...

С. Бунтман — Британская Индия...

А. Кузнецов — ... известно.

С. Бунтман — 859. Да. Паровой дом...

А. Кузнецов — Да, да, да.

С. Бунтман — Да. Суд над капитаном Генри Вирцем, комендантом лагеря для военнопленных, по обвинению в многочисленных военных преступлениях, США, 865-й. Сразу после гражданской войны.

А. Кузнецов — В «Дилетанте» года три назад был большой материал об этом концлагере.

С. Бунтман — Да. И это есть... про это и фильмы если. Это очень интересное дело. Так что выбирайте. Здесь есть из чего. Всего всем доброго!

А. Кузнецов — Всего доброго!

С. Бунтман — А мы уходим.