Сайт Евгения СычёваEugi Gufo

Сергей Бунтман — Мы начинаем. И наш очередной процесс, к сожалению, для ваших замечаний, комментариев и вопросов, для сотрудников чата, а также смсочников мы записали эту передачу, поскольку Алексей Кузнецов должен был уехать внезапно.

Алексей Кузнецов — Ну, вы можете свои вопросы задавать потом...

С. Бунтман — Да, да.

А. Кузнецов — ... поскольку в комментариях...

С. Бунтман — Есть группа и вообще все. Да.

А. Кузнецов — И в группе можно задавать в «Фейсбуке», можно в комментариях к передаче в «Ютьюбе» и на сайте «Эха». Так что не проблема. Я обещаю, что если у вас вопрос такие будут, я постараюсь на них ответить.

С. Бунтман — Хорошо. Ну, вот у нас литературные были суды. То есть те, которые легли в основу неких литературных произведений. Одно из самых знаменитых «Живой труп», и вот такой пролог к «Живому трупу» мы сейчас рассмотрим.

А. Кузнецов — Мы рассмотрим не только пролог к «Живому трупу», но и кое-что непосредственно связанное с самим «Живым трупом»...

С. Бунтман — Ну, конечно.

А. Кузнецов — ... раз уж у нас литературное произведение. Но сначала, конечно, о деле. 1895 год, Москва, сочельник, канун Рождества, 24 декабря. И чины якиманской полицейской части обнаруживают у проруби на Москва-реке сложанное пальто, потертое, потрёпанное пальтишко, в кармане которого обнаруживаются некоторые документы и письма на имя Николая Самойловича Гимера, там его документы об освобождении от воинской службы, несколько частных писем на его имя и классическая записка с совершенно, так сказать, классическим текстом: «В моей смерти прошу никого не винить». А на следующий день, в Рождество, в полицию является его вдова, как сразу скажем «вдова» в кавычках, является его сова Екатерина... его вдова, извините, Екатерина Павловна Гимер, в девичестве Симон, и заявляет о том, что вот пропал муж. Ей говорят, что вот так, так. Она разрыдалась. Она достала письмо. Из этого письма однозначно следует, что он намерен покончить с собой. Значит, окончательный текст этого письма, а почему окончательный чуть позже мы вам скажем, звучивал следующим образом. Значит, она по городской почте его получила. «Многоуважаемая Екатерина Павловна, последний раз пишу Вам. Жить я больше не могу. Голод и холод меня измучили, помощи от родных нет, сам ничего не могу сделать. Когда получите это письмо, меня не будет в живых, решил утопиться. Дело наше о разводе можете прекратить. Вы теперь и так свободны, а мне туда и дорога; не хочется, а делать нечего. Тело мое, конечно, не найдут, а весной его никто не узнает, так и сгину, значит, с земли. Будьте счастливы. Николай Гимер». И всё бы шло бы своим запланированным чередом, но через 2 дня из Москва-реки достают утопленника, и в пресненскую часть его относят ещё живого. Его достают, он ещё дышал. Но пока несли, значит, принесли, положили на пол, через 10 минут он испустил дух. И в чью-то небольшую, но смышлёную голову пришла идея прикинуть это дело к утомлению 3-го дня. Вызывают вдову на опознание: «Не Ваш ли?» Она падает в обморок, приходит в себя и, значит, спотыкаясь и запинаясь, говорит: «Да, мой».

С. Бунтман — Ну, какого ж 3-го дня, друзья мои?

А. Кузнецов — Сергей Александрович, там вообще подбор...

С. Бунтман — Господа присяжные, ну, что ж такое?

А. Кузнецов — ... подбор единственных совершенно полицейских решений. Единственный вопрос, который у полицейского чина возник, она-то в своём, значит, объяснении говорила, что он бродяжка, что полностью соответствует действительности, а на нём, на утопленнике такое более или менее в сносном ещё состоянии шинелька инженера Министерство путей и сообщений. Но она довольно уверенно говорит: «Ой, он с кем только в последнее время не водился по ночлежкам. Кто-то ему мог подарить. Да потом он сам у меня работал на железной дороге. Может, кого-то встретил из своих старых знакомых, ему, значит, и пожаловали со своего плеча ношеную шинельку». В общем, это совершенно полицию устроило. Единственное, что можно сказать в оправдание, хотя оправдание слабое, ну, это рождественские дни, видимо, полиция была замотана выше крыши всякими праздничными обстоятельствами. Но, значит, во-первых, 24-го обнаружено пальто, а 27-го он всплыл ещё, в общем-то, живой. Но самое замечательное, вот для жителей Москвы и тех гостей столицы, которые хорошо знают географию, значит, прыгнул он с полынью в якиманской части, а всплыл, значит, в пресненской. То есть 6 вёрст выше по течению.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Пресня-то выше по течению Москва-реки, чем Якиманка.

С. Бунтман — Да. Да.

А. Кузнецов — То есть, ну, все не лезет ни в какие ворота все...

С. Бунтман — Нет, нет.

А. Кузнецов — Значит, как выяснилось потом, это, конечно, не было запланировано. Это вот одно из тех совпадений, которые ломают иногда самые блестящие замыслы преступников ли, разведчиков ли, каких-то ещё конспираторов. Дело в том, что, конечно, никакого всплытия тела не планировалось, потому что тело было живо и находилась уже в городе Санкт-Петербурге. И письмо это, как вы уже, наверное, догадались, инсценировка. И эти слова на счёт того, что тело, конечно, не найдут, а весной его никто не узнает, они, конечно, обдуманы. Они, конечно, исходили из того, что весной какое-нибудь уже, ну, то что попозже уже советской милицией называлось циничным словом «подснежник», когда обнаружится какой-нибудь многочисленной весной вытаявшее тело, то оно будет в таком состоянии, что скорее всего, ну, определят там мужское средних лет...

С. Бунтман — Ну, понятно. Да. Ну, вообще странно об этом писать в предсмертном письме, я так считаю.

А. Кузнецов — С письмом дело в том, что, видимо, переработали. Сейчас я об этом чуть позже скажу. Слишком много редактуры. Оно тоже не на пользу литературному произведению даже такому. И, значит, ей выдают это тело на руки как тело ее покойного мужа. Она его благополучно хоронит за оградой, поскольку самоубийство, одного из московских кладбищ, получает так называемый вдовий билет — свидетельство о том, что она вдова, и через 4 недели тихенько, мирненько в Подмосковьи, в подмосковном Щелкове играет свадебку со своим избранником, которого зовут Степан Иванович Чистов. Вот теперь flashback. Да? Вот теперь мы возвращаемся назад. В 1881 году 17-летней ещё, ей оставалось несколько месяцев до 18-летия, 17-летняя девушка Екатерина Павловна Симон выходит замуж за молодого ещё, хотя он постарше ее на несколько лет, Николая Самойловича Гимера. Он из обрусевших немцев. Он служит незначительным конторским служащим в управление одной из железных дорог. Она дочь отставного прапорщика. Родственники, предки ее отца то ли из Франции, то ли из франкоязычной Швейцарии в свое время перебрались в Россию. Судя по всему, отец ее служить начал, но очень быстро, ну, тогда это можно было, очень быстро со службы ушел, но писался везде оставным прапорщиком. В купцы он не вышел, а, может быть, и не хотел выходить, потому что отставной прапорщик, скорее всего, дворянин. И в результате у него первое время... Детство у нее было вполне благополучно. Первое время у отца деньги водились. А потом наступают в делах какие, значит, неурядицы, он всё беднеет, беднеет, беднеет, всё сложнее и сложнее живет семья, а потом в конце концов он умирает. Она и ее старший брат, о котором сегодня будет немало сказано, Фёдор Павлович, они остаются соответственно без попечения. Ну, Федор Павлович уже достаточно взрослый человек, ему лет 20. Он уже студент. А вот она соответственно девушка-бесприданница. Ее матушка Елизавета Антоновна Симон, о которой мы тоже сегодня скажем обязательно, женщина не очень грамотная, но такая хваткая, предприимчивая и достаточно оборотистая, она начинает подыскивать ей пару и находит вот этого самого Николая Самойловича Гимера. Они женятся, и первые года полтора у них всё более или менее благополучно, у них рождается сын, названный по отцу Николаем, Николай Николаевич. О нём тоже, как Вы понимаете, сегодня будет сказано, потому что это всё люди с очень, так сказать, с интересными судьбами. А затем довольно быстро, вскоре после рождения мальчика между супругами наступает охлаждение, и по очень понятной причине: Гимер пьет. То ли он начинает пить, что-то там случается, он начинает пить, то ли, возможно, он и до свадьбы увлекался, взял себя на какое-то время в руки, на первое время пообещал себе, значит, завязать, но не смог и разрезал. Может быть, на радостях, кстати, по поводу рождения сына. Да? Если пьющий человек находился в длительной завязке, то вполне его и радостное событие могло подкосить. В общем, супруги разъезжаются. Супруги разъезжаются. Матушка, я имею в виду матушка Екатерины Павловны, Елизавета Антоновна сводит ее с другим мужчиной, тоже, кстати, из железнодорожных служащих. У них возникает такой гражданский брак, но он тоже попивает. Тоже не получается. В общем, эта самая несчастная, я говорю это без малейшей иронии, несчастная эта молодая Екатерина Павловна, с маленьким ребенком на руках она вынуждена как-то, так сказать, искать, куда пристроиться. Она-то в результате пристраивается. Она отправляет мальчика к дальним родственником. Интересно, почему не к матери, но к дальним родственникам? Ну, видимо, побогаче дальние родственники. А сама... Женщина она была с сильным характером, как мы увидим из дальнейшего. Да собственно уже видим. Она же все это организовала на самом деле. Она идёт на курсы акушерок, заканчивает эти курсы благополучно, и в начале 90-х пристраивается на очень неплохое место. В Богородском уезде, это нынешний Ногинский район, в Щёлкове, в это время стремительно разрастается текстильная фабрика. И поскольку это уже 90-е годы, это довольно серьёзный расцвет рабочего вопроса, и передовые фабриканты в это время уже понимают, что не надо рабочего человека доводить до, так сказать, крайности, и появляются и детские сады при фабриках... Вот я помню, удивительно интересная в свое время была экспозиция. В Музее революции 905-го года был зал, посвященный прохоровской мануфактуре, не в связи с революцией, а вообще в связи с тем, как там рабочие жили и работали. И поразительно было для меня узнать, в общем, что люди, которые думали головой, они не пытались каждую лишнюю копейку из рабочих досуха отжать, они заводили очень многие вот социальные такие вот проекты. И здесь тоже устраивается при фабрике больничка на 20 коек, причём поскольку часть работников фабрики составляют естественно женщины, хотя в то время меньшую часть, все-таки в основном текстильщики ещё пока мужчины, но тем не менее уже много женщин. Поэтому там есть и акушерка штатная. Вот это акушеркой становится соответственно Екатерина Павловна Гимер. И там она встречает человека, которого она полюбит, и он ее абсолютно искренне полюбит, и они проживут, в общем, долгую жизнь вместе в последствии, вот этот самый Степан Иванович Чистов. Он записан по паспорту крестьянином, но он не совсем крестьянин. Его отец... То есть по паспорту-то крестьяне, они сословие крестьянское. Но у его отца маленький мыловаренный заводик. О том, что семья непростая свидетельствует, что его младший брат Алексей Иванович в последствии будет избран депутатом 4-й Государственной Думы по крестьянской курии по Московской губернии.

С. Бунтман — Ох!

А. Кузнецов — И будет довольно видным депутатом, членом нескольких комитетов, будет сопровождать в 17-м году в официальной делегации великого князя Николая Николаевича в Ливадию. Значит, будет выступать, и нашёл я несколько его выступлений в думских протоколах. То есть вот такая вот семья таких вот просвещенных, образованных, оборотистых, видимо, крестьян. И вот это вот Степан Иванович, он работает конторщиком на этой самой текстильные фабрике. Совершенно обычная практика. Предприниматели, особенно из низов, они своих детей посылают, чтобы тебе прошли практику с самых низов и в конторе, и на складе, и там в цехах, чтобы они производство знали. Сразу забегая вперед, скажу, что братья Чистовы фабрику эту унаследуют. То есть они будут такими средней руки предпринимателями. Он ее любит. Он принял ее сына. Он готов на ней жениться, но патриархальные нравы, желательно, конечно законным, браком, а не преступным сожительством. Екатерина Павловна находит своего мужа, находит где-то на Хитровке, где-то в ночлежке. Он уже окончательно...

С. Бунтман — Ну, он уже действительно опустился, да?

А. Кузнецов — ... окончательно спился.

С. Бунтман — Это правда, да?

А. Кузнецов — ... он окончательно опустился. Вот это 1-е и главное его отличие от Феди Протасова. Да?

С. Бунтман — Ну, да. Вот поэтому так. Я не знаю как слушателям, но мне так всё время нужно делать усилие, чтобы его отделить от Феди Протасова.

А. Кузнецов — А Федю Протасова в исполнении Баталова...

С. Бунтман — Ну, да, да.

А. Кузнецов — В исполнении других великих актеров...

С. Бунтман — Да, да.

А. Кузнецов — Да. Николая Симонова там и так далее. Особенно, конечно, Баталов интеллигентный такой Федя Протасов. А это абсолютно спившийся человек, законченный алкоголик. И он на самом деле, он... Окончательно вот у него всё стало плохо, когда умерла его мать. Она его материально поддерживала. Когда умерла мать, он из работы вылетел, потому что, видимо, запил уже совсем сильно. Родственники его пытались поддержать, пытались его спонсировать на условиях, что он пить бросит. Но пить он бросить не мог, и в результате вот он из ночлежки в ночлежку под... значит, подъедаясь какими-то, так сказать, случайными копеечками. Она его находит и предлагает ему, что он выступает инициатором развода, а она соответствует это дело спонсирует. Дело в том, что по тогдашним правилам существовали, во-первых, совершенно определенные поводы для развода, и их было очень немного. Значит, что было поводом для развода? Двоеженство, супружеская измена, неспособность к супружеской жизни вследствие ещё добрачной болезни. То есть вот если человек терял эту способность после какого-то времени супружеской жизни, это не основание для развода. Да. А вот если выяснится в процессе брака, что он, оказывается, изначально там не был способен к супружеской жизни, тут ничего не сделаешь. Ну, и кроме того тяжкий уголовный приговор и длительное безвестное отсутствие. Вот собственно всё. То есть вот иногда пишут: вот там бездетный брак... Нет, это не основание для развода. Браки совершаются на небесах, раз небу угодно, чтобы брак был бездетным, значит, бездетный. Это не основание. Заявление следует подавать в духовную консисторию. Духовная консистория получает заявление от Николая Гимеры, что вот он прелюбодей, что вот он просит развести. Долго, больше года это дело мурыжат, а потом отказывают. Вот лично я, хотя у меня нет формально юридических оснований, абсолютно уверен, что консисторские ждали взятку. Ну, потому, что на самом деле они отказали по тому формальному основанию, что якобы недостаточно свидетельств прелюбодеяний. Интересно, что Московский митрополит, который должен был утвердить это решение, решение не утвердил и написал резолюцию, в которой прямо велел им допросить тех свидетелей, которые указаны в заявлении, но они их не допросили. То есть они волынку тянут. Они даже названных свидетелей прелюбодеяния, они их не допросили. И преосвященный на это обратил внимание и велел доразберитесь до конца. Но Екатерина Гимер не знала о том, что решение не окончательное. Она не знала, что митрополит завернет это дело, и что шанс на развод еще сохраняется. Она опять находит мужа и предлагает ему инсценировать самоубийство. Потом когда ее арестуют, у неё найдут два письма. Вот то, которым она трясла в полиции. Это второе письмо. А вот его первая редакция...

С. Бунтман — Ну-ка, ну-ка.

А. Кузнецов — «Милостивая государыня Екатерина Павловна, пишу Вам последний раз. Я дошел до крайней нищеты. Жить мне положительно невозможно. От родных нет никакого ответа и поддержки. Целые дни нахожусь голодный. Больше выносить не могу. Когда получите это письмо, меня не будет на свете. Дело наше о разводе можете прекратить, теперь Вы совершенно свободны...» Текст почти совпадает, но во втором два уточнения. Второе уточнение про то, что тело не найдут, а по весне не опознают. А 1-е уточнение... Тут он пишет в первом варианте: «дошёл до крайней нищеты», а здесь пожалостнее решили сделать: «голод и холод меня измучили». Да? Вот...

С. Бунтман — Меня дернуло сразу, честно говоря. Нет, 1-й лучше. Это совершенно...

А. Кузнецов — Мелодрама.

С. Бунтман — Это точно. Нет...

А. Кузнецов — Решили добавить мелодрамы...

С. Бунтман — ... 1-й хороший, жесткий искренний текст. Нормально.

А. Кузнецов — И решили, чтобы самому тупому полицейскому стражнику было понятно, что сейчас тело искать не надо. Вот всё сбила... 1-й сбой, 1-й сбой происходит из-за того, что обнаруживается совершенно случайно вот это тело свежеутопленного...

С. Бунтман — А что ж ей не достало — что ли? — ума...

А. Кузнецов — Представляете...

С. Бунтман — ... не опознать?

А. Кузнецов — Представляете, какая, так сказать, вот ей за несколько секунд, пока она в обмороке лежит, надо принять решение либо не признавать, потому что тела быть не должно... Потом она видит, что это не он.

С. Бунтман — ... она же видит это. Да.

А. Кузнецов — А, во-вторых, с другой стороны ускорить. Сейчас пока начнётся... А тут вот оно! Всё! Вдовий билет через несколько дней. Понимаете?

С. Бунтман — А через сколько пропавшего объявляют умершим, если тело не найдено?

А. Кузнецов — Ну, по нынешнему законодательству можно начинать процедуру через полгода, а если человек пропал в обстоятельствах, которые заставляют с большой долей вероятности предположить, что он погиб, то и быстрее. Тогда я не знаю, какие были сроки. Но понятно, что протянулось бы, видимо, несколько месяцев это дело. И вот, видимо, она попалась на этот крючок.

С. Бунтман — ... плюс там еще я думаю, что взятка должна была бы быть.

А. Кузнецов — Ну, может быть. Может быть.

С. Бунтман — Да, да.

А. Кузнецов — Вполне возможно.

С. Бунтман — Чтобы признали.

А. Кузнецов — И... Но это не... Что доконало это дело? Доконала вот что: она-то супруга лично довезла до вокзала, чтобы не давать ему деньги в руки, лично купила ему в кассе билет, посадила его в поезд, дала ему 15 рублей, как было договорено. Было договорено как? 15 рублей единовременно и 5 рублей в месяц пенсиона в дальнейшем. Он уезжает в Петербург. Там у него какие-то дальние родственники на Охте. Он там поселяется. Он там поселяется, значит, и через 3 месяца ему нужен паспорт.

**********

С. Бунтман — Мы продолжаем и сейчас продолжим это дело, которое стало видоизменившись, стало «Живым трупом».

А. Кузнецов — Вот. Ему нужен в Петербурге паспорт. Дело в том, что его родственник, у которого он жил на Охте, настаивал на том, чтобы он прописался в полицейской части. А у него с собой была только метрика, только свидетельство рождения. А паспорта не было. И это по одной версии. По другой вроде бы он опять там загулял, полиция начала к нему проявлять внимание. В общем, одним словом он подает заявление полицмейстеру петербургскому, что он, значит, пока путешествовал из Москвы в Петербург, он потерял паспорт, просьба восстановить. А вот в Питере полиция сработала, Как надо. Запрос в Охтинскую часть приставу, тот его вызывает для очного разговора, как и положено. А тот в тот же день утром получает от жены бывшей уже письмо, что она сочеталась законным браком, что она высылает ему последние 5 рублей, и больше пенсиона не будет. И он то ли от первого, то ли от 2-го, то ли от сочетания он запивает. К приставу он является пьяный и всё ему моментально разболтает. Вот мы в прошлой передачи говорили, что есть железное правило: нельзя иметь дело с уголовниками. Вот второе железное правило: нельзя иметь дело с алкоголиками.

С. Бунтман — Это точно.

А. Кузнецов — А дальше ломится им обоим статья 100... 1 554-я Уложения о наказаниях уголовных и исправительных: «Кто из лиц христианской веры, состоящих в брачном союзе, вступит в новый брак при существовании прежнего, тот подвергается за сие лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ и ссылке на житье в Сибирь...

Если, однако ж, доказано, что лицо, обязанное прежним супружеством, скрыло сие для вступление в новый противозаконный брак, то виновный в сем обмане подвергается лишению всех прав состояния и ссылке в Сибирь на поселение.

Когда ж, для учинения такого обмана виновным представлены какие-либо ложные акты или сделан иной подлог, то он подвергается наказанию и за подлог, и за многобрачие...» То есть на самом деле тяжёлая статья, потому что одно дело — лишение особенных прав. Что такое лишение особенных прав? Это лишение дворянства или иного привилегированного сословного положения, скажем, купеческого или казачьего. То есть обращение в обычное податное сословие. Это лишение права выступать свидетелем. Это лишение права быть опекуном. Это лишение права состоять на государственной службе и записываться в последствии в купеческие гильдии. Неприятно, но пережить можно. Ты по-прежнему человек, хотя и второго сорта. А вот лишение всех прав состояния — это гражданская казнь. Это лишение собственности. Это ты ставишь вне сословий. Расторгаются браки. Прекращаются родительско-детские отношения. То есть это outlaw — то, что называется. Да? Человек, стоящий вне закона. И ссылка-то навечно по 2-й и 3-й части статьи. Рассматривает это... Да, если бы дело рассматривали присяжные, скорее всего был бы оправдательный приговор. Собственно прокурор, который будет поддерживать обвинение, товарищ прокурора Московского окружного суда Коваленский, он в письме Анатолию Федоровичу Кони об этом напишет абсолютно прямо. Он напишет, что разбирайся... Цитирую: «Разбирайся дело с присяжными заседателями, супруги Гимер были бы несомненно оправданы». Но дело в том, что на их беду за 6 лет до этого Александр III в ходе судебных контрреформ целый ряд дел изъял из подсудности суда присяжных и передает в коронный суд, где коронные судьи и так называемые сословные представители. Мы про такой суд уже говорили. И вот они снисходительно отнеслись к супругам Гимер. Снисходительно. Они не стали им, хотя для этого были все основания, давать вторую и третью части. Они их осудили по 1-й части. Но всё-таки. «Лишить подсудимую всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ и сослать на житье в Енисейскую губернию с тем, чтобы по истечении 12 лет со времени прибытия ее в место ссылки предоставить право свободного избрания места жительства в пределах Европейской и Азиатской России, за исключением столиц и столичных губерний, и без восстановления в правах». Но самое страшное — их обоих естественно, что развод отменён, и их обоих отправляют. То есть им ехать туда вдвоём. Они оба подают кассационные жалобы. Значит, она... Вообще они на суде оба валяли дурочку. Она заняла такую позицию, значит, я не знала, что он, значит, вот воспользуется моим предложением. Очень странная линия защиты. А он говорил, а вот смотрите, что получилось. Получилось так, что развод оформлен из-за того, что она чужой труп опознала. Я-то здесь причём? Зачем вы меня соучастником делаете? Я не виновен. В общем, они оба подали кассационные жалобы. И в результате, значит, это дело уходит в уголовный... Да, это дело уходит в Уголовный департамент, Уголовно-кассационный департамент правительствующего Сената. Сенат подтверждает приговор, но 5 сенаторов пишут особое мнение, и среди 5 сенаторов Анатолий Федорович Кони. Вы знаете, вот я, каждый раз сталкиваясь с Кони, удивляюсь этому человеку всё больше и больше. Вот, ну, никто ему эти два, в общем, не очень симпатичных человека, хотя женщине можно посочувствовать, конечно, во многом. И Кони берется за это дело. Он написал особое мнение. Он чист перед своей совестью. Он может спать ложиться совершенно спокойно. Всё по закону. «Участвуя в этом заседании и соглашаясь со строго юридической точки зрения с правильностью взгляда Сената на полную наличность в установленных судебного палатою обстоятельствах существенных признаков преступления двоебрачия, я тем не менее находил, что формальное применение закона к обоим подсудимым, и в особенности к Екатерине Гимер, представляется до крайности жестоким и тяжко поражающим существование последней, и без того глубоко несчастной». И Кони, сенатор Кони начинает ходить по инстанциям. Он пишет Коваленскому, своему знакомому товарищу прокурора. Тот ему пишет: «Да, она... Вот мы ей все сочувствовали. Ну, что делать? Закон». Значит, он пишет профессору Владимирову, своему московскому товарищу: «Навести ее, составь впечатление. Отпиши мне». Владимирский отвечает: «Да. Сегодня у меня была несчастная Гимер, и я чуть не плакал, смотря на нее и слушая ее рассказ. Это больная, замученная, растерзанная женщина. У нее сын пятнадцати лет, гимназист, который прекрасно учится, и его приходится оставить одного и без средств в Москве. Мальчик в настоящее время невыразимо страдает от мальчишек-товарищей», — и так далее. Кони пишет, а он незадолго до этого перестал быть оберпрокурором Кассационно-уголовного департамента. Он пишет своему преемнику Владимиру Случевскому, ещё одному замечательному человеку, такому... Вот о нём Аркадий Векслер, известный петербургский историк...

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — ... и краевед, пишет: «В рядах магистратуры принадлежал к числу тех деятелей, на долю которых выпала задача проведения в жизнь судебной реформы и которые, проникшись глубокой верою в высокое значение основных начал ее, всегда стремились к упрочению их в жизни». Случевский говорит: «Окей. Давайте продадим ходатайство». И Кони идет к человеку, которого он ненавидит, к министру юстиции Николаю Валериановичу Муравьеву. Помните, я говорил...

С. Бунтман — Да, да.

А. Кузнецов —... у Кони была папка, на которой было написано «Мерзавец Муравьев». Да? И вот он к нему идет просить за людей, которые никак к нему не имели никакого отношения. И Муравьев, я уж не знаю из каких соображений, но Муравьев соглашается. И получают именной... надпись рукой Николая II со смягчением приговора. Им обоим отменяют лишение прав состояния и заменяют высылку годом тюрьмы, причём ей придется отсидеть всего 3 месяца, потому что ей зачтут предварительное заключение, в котором она в Бутырской тюрьме работала в медсанчасти. То есть через три месяца она выйдет на волю. А вот теперь о судьбах, значит, героев. В 97-м году близкий друг Толстова, в последствии первый председатель толстовского общества Николай Васильевич Давыдов, который в это время был председателем Московского окружного суда, рассказывает ему об этом деле. И Толстой заинтересовывается. И обычно пишут: ну, вот заинтересовывается сюжетом, готовый сюжет там для всего. Но дело в том, что Толстой прекрасно знает семью Гимер. 82-й год. К нему в «Ясную поляну» приезжает студент с невестою, студент лесотехнического института Фёдор Гимер. У него нет подхода к Толстому. Он селится у одного из крестьян в избе и задруживается с сыном Льва Николаевича Ильей Львовичем. Тот совсем еще подросток. Ему лестно. Его приглашают на свадьбу. Они там играют свадьбу. Он очень про это... И Софья Андреевна, узнав о том, что вот у мальчика взрослый товарищ, говорит: «Ну, как-то нехорошо вообще. Вот в таких случаях с родителей начинают...»

С. Бунтман — Ну, да, знакомят...

А. Кузнецов — А тому того и надо. И он получает приглашение и знакомится с Софьей Андреевной и с Львом Николаевичем, становится довольно частым гостем в доме. Ну, да, и говорит о том, что он хочет стать толстовцем, что он хочет стать крестьянином, что он хочет здесь поселиться. Но затем жена устраивает сцену, травится, ну, притворно естественно травится, и он вынужден уехать. Через год он напишет Толстому покаянное письмо, из которого следует, что он был направлен департаментом полиции в качестве негласного надзирателя. Лев Николаевич как раз в это время был под негласным надзором за очередные, так сказать, связь с сектой там и так далее. Негласный надзор к этому времени был снят, но полицию очень беспокоило очень широкое распространение подпольных ротопринтных изданий различных публицистических сочинений Толстого. Они искали типографию. Они ее искали в Хамовниках в городской усадьбе. И вот искать ее в Ясной Поляне отправили...

С. Бунтман — Отправили...

А. Кузнецов — ... Гимера. А Гимер в свое время, заканчивая Тульская реальное училище ещё перед поступлением в институт, у него был какой-то конфликт с полицией. И, похоже, что его на этом подцепили, на компромате. А он человек слабый, такой романтический в отличие от своей жены, будущей бой-бабы. И она, похоже, его тоже на эту стезю толкает. В общем, он уедет, а на его место приедет матушка. И матушка будет постоянным корреспондентом Толстого, который во всех справочников по Толстому упоминается, Елизавета Антоновна. А Елизавета Антоновна будет с ним советоваться, вот у меня доченька, вот не поможете ли. Лев Николаевич поможет. И Екатерине Павловне он будет периодически подбрасывать работу переписчицы его сочинений. И будет советовать, вот когда второй у неё гражданский брак не получится, то Елизавета Антоновна спрашивала, вот как быть. И Лев Николаевич с присущей ему серьезностью сказал, что надо терпеть. И он теперь себя мучает, что вот он сказал: «Надо терпеть», а вот может не надо было бы. То есть для него эта история не чужая. И в 97-м году он в дневнике от 29 декабря записывает: «Думал о Хаджи Мурате. Вчера же целый день складывалась драма-комедия «Труп». Пока драма комедия. А следующие 2 года он занят «Воскресеньем». Ему не до этого. И проходит 2 года, он заканчивает «Воскресенье». 2 января 900-го года в дневнике Толстой записывает: «Ездил смотреть „Дядю Ваню“ и возмутился. Захотел написать драму „Труп“, набросал конспект». То есть он пишет это в пику Чехову.

С. Бунтман — Чехову. Да.

А. Кузнецов — Чеховской драме, которая ему не понравилась.

С. Бунтман — Да, да.

А. Кузнецов — И вот мой добрый интернет-знакомый, замечательный исследователь Владимир Николаевич Чисников, я его как-то упоминал, он полковник милиции в отставке, живёт на Украине и очень интересуется Толстым, написал очень много интересных статей. Вот я рекомендую, в журнале «Нева» за 13-й год вы найдете в интернете без труда его статью «Федя Протасов — агент охранки?!» Знак вопроса. Вот Владимир Николаевич, он очень аргументировано с ссылкой на документы... Почему я вас, кстати, и отсылаю. Нет времени их здесь зачитывать. Он считает, что сюжет-то взял Лев Николаевич из дела Гимер, но черты Феди Протасова...

С. Бунтман — Федора.

А. Кузнецов — ... придал в значительной степени Федора, потому что Николай Гимер, ну, совсем не похож на Федю Протасова. И он в 900-м году заканчивает, точнее он заканчивает чернедраму, как мы знаем, «Живой труп» в конечном итоге остался, ну, можно сказать не доотделанным, не дозаконченным. И тут к нему в Хамовники стучится юноша. Это Николай Гимер младший. И рассказывает: «Я школьник последнего курса первой Московской гимназии рядом здесь на Пречистенке, ну, точнее на Волхонке. Из-за того, что в газетах пишут о том, что Вы закончили драму, дело опять всколыхнулось. Мама страдает, меня опять травят одноклассники. Пожалуйста, не надо ее публиковать». И Толстой ему обещает, что «пока я жив, — говорит Толстой, — я ее не опубликую и в театр не дам». И действительно пьеса увидит свет в 911-м году, будет иметь колоссальный успех. Ее сразу поставить Александринка. Ее сразу поставить Художественный театр. В двух главных ролях два гения будет. Фёдора Протасов будет играть Москвин, уже гений общепризнанный, а Машу будет играть будущее гений Алиса Коонен. И вообще у пьесы судьба-то, слушайте, ну, Федю играли Всеволод Пудовкин, Николай Симонов, Алексей Баталов, Леонид Марков. Лизу играли Вера Холодная, Блюменталь-Тамарина, Алла Демидова, Ольга Остроумова. Какой великолепный состав! Николай Николаевич Гимер младший — это Николай Николаевич Суханов, Он закончил с серебряной медалью в 901-м первую московскую гимназию, в одном классе, кстати говоря, с нынешним величайшим философом всея Руси Иваном Ильиным. Они одноклассники. Возможно, Ильин его травил, кстати говоря. А может и нет. Не знаю. Вот. И он станет известным экономистом, меньшевиком или, скажем так, социал-демократом меньшевистской ориентации. На его квартире, поскольку жена была ревностная большевичка, произойдёт то самое знаменитое совещание в 17-м году, на котором будет приниматься решение о вооруженном восстании. Он, правда, уйдет на целый день из дома, потому что знал, о чем будет идти вопрос. Но на его квартире... А дальше он становится сотрудником и учеником Чаянова и в 30-м году по чаяновскому делу он первый раз попадает... А его матушка, которая к этому времени уже похоронила своего нежно любимого Степана Ивановича, их раскулачили в 29-м году, отобрали мыловаренный заводик ещё в конце второго десятилетия. Брат, кстати, Алексей Иванович работал на этом уже советским директором. И дальше она, узнав о том, что любимого единственного сына арестовали, она примет яд. Чекисты придут делать обыск, найдут ее отравившейся. Вот такая печальная история.

С. Бунтман — Это потрясающая драма.

А. Кузнецов — Абсолютно. То есть в жизни, оказалось, на мой взгляд, ничуть не менее драматично, чем в «Живом трупе».

С. Бунтман — Просто одна из частей «Живого трупа», вот всей этой грандиозной драмы. Мы с вами, друзья, для следующего раза приготовимся выбирать из журналистских дел. Суд над журналистом и писателем Даниэлем Дефо, небезызвестным, по обвинению в публикации возмутительного сочинения, Англия, 1703 год. Это что за сочинение?

А. Кузнецов — Ну, памфлетик.

С. Бунтман — А, ну, он памфлет...

А. Кузнецов — Мелкий памфлетец. Да. Но если вы выберете, мы вам, конечно, напомним, что Даниэль Дефо был не только журналист, не только писатель, но ещё вообще и незаурядный разведчик.

С. Бунтман — Да, да. Иск губернатора Уильяма Косби к издателю «The New York Weekly Journal» Джону Зенгеру по обвинению в клевете. Это британская колония еще Нью-Йорк, 738-й год.

А. Кузнецов — Вы знаете, это самое главное прецедентное.. 1-е прецедентное дело по свободе слова. Из него вырастет поправка к Конституции.

С. Бунтман — Поправка. Да.

А. Кузнецов — Через 50 лет.

С. Бунтман — Суд над журналисткой и писательницей Олимпией де Гуж, борцом за женское равноправие, по обвинению в подстрекательстве к мятежу, Франция, 1793 год.

А. Кузнецов — Одна из первых борцов за женское равенство. Да.

С. Бунтман — Да. Да. Два суда над издателем газеты «Гражданин» князем Мещерским по обвинению в клевете, Российская империя, 1892 и 906-й годы.

А. Кузнецов — Одна из самых мерзких фигур в российской журналистике предореволюционного периода. Вот два раза зло было наказано, и мы, если вы выберете, расскажем о том, как...

С. Бунтман — Хорошо.

А. Кузнецов — ... и за что.

С. Бунтман — А ещё вот знаменитейший человек Уильям Джойс, лорд Гав-Гав...

А. Кузнецов — Да, да.

С. Бунтман — ... журналист, по обвинению в сотрудничестве с врагом. Великобритания. Он действительно сотрудничал с врагом.

А. Кузнецов — Абсолютно. Не за страх, а за совесть.

С. Бунтман — Это 1945-й год. Спасибо всем! Всего вам доброго! Слушайте нас.

А. Кузнецов — Всего хорошего! До свидания!