Хай живе Україна! Хуй войне!
RSS статей сайта
Слушать «Маленькие трагедии»
Гламурная
Дата эфира: 13 июня 2009.
Ведущая: Елена Съянова.
Когда в больницу привезли на «скорой» эту пациентку, следом за нею, буквально вломились проблемы. Первая опередила само тело, которое оказалось некуда класть. Место в отделении было, но этой пациентке требовалось сразу два места, то есть две кровати пришлось сдвинуть, чтобы её разместить. В переполненной больнице два места на одну душу стало первой проблемой и первым нарушением, за которым загромыхала тяжелая ржавая цепь нарушений режима, больничных правил, этики, морали.
Пациентка имела при себе кучу денег и банковскую карточку, однако оказалась нетранспортабельной, то есть, везти её куда-нибудь в частную клинику, например, было опасно. Конечно, можно было увести, но в этой муниципальной больнице работали врачи, а не медики, работали по принципу — не навреди. Принцип, правда, должен был распространяться и на остальных пациентов, и тут возникла вторая проблема.
В первый же день, в часы посещения, медсестра, разносившая таблетки, увидела, что на толстой пациентке лежит молодой парень и прямо у всех на глазах делает свое дело. Две полуслепые старушки, соседки по палате привычно ни на что не реагировали, две другие уже выскочили из палаты вместе с пришедшими к ним родными; одна жалась к стенке и отворачивалась. Парня из палаты, конечно, выкинули, с пациенткой провели беседу, после которой, однако, всё пошло не так, как можно было ожидать.
Толстую пациентку перевели в двухместную палату, молодые качки продолжили свои посещения; несколько пациенток из любопытства заглядывавших в ту палату рассказывали всякие небылицы: будто бы на полу стоят цветы в трехлитровых банках, а толстая пациентка лежит накрытая покрывалом с блестками. Все возмущались, недоумевали, но никто не настрочил жалобы, потому что больничное сарафанное радио разнесло информацию: толстая пациентка перевела на счет больницы такую сумму, на которую стремительно заканчивается ремонт на третьем этаже и закуплены десять новых телевизоров.
А ещё всем было противно, и все жалели главного врача, ожидавшего неприятностей из-за этой пациентки, которую стали называть «гламурная». Её вдруг вспомнили. Лет двенадцать назад «гламурную» чуть ли не каждый день выставляли по разным телевизионным каналам, как образец раскованности и свободного полета вне условностей и запретов, в которых, как в тисках, трепыхается рядовой убогий человечишка. То ли дело она — большая, блестящая, роскошная, ежедневно вываливающая на экран свой центнер образцового гламура в обрамлении из парочки бодибилдинговых альфонсов. Потом «гламурная» исчезла. С экрана пару раз прозвучал призыв занять опустевшую нишу, но такого центнера больше не нашлось: в нишу напихалась было всякая мелочь, померцала и подохла.
На исходе второй недели пребывания «гламурной» в больнице визиты качков прекратились. Из палаты вынесли несколько пакетов мусора, две охапки вялых цветов, навоняли дезинфекцией. Все вроде бы вошло в привычную колею; только покрывало по-прежнему сверкало в дверную щель, если кто-то туда заглядывал: говорили, что «гламурная» вцепилась в него и не отдала.
С третьей недели стал приходить батюшка. Каждый день, в один и тот же час заходил в палату, плотно притворял дверь. Последний раз батюшка пришел с мужчиной. Просидели часа два. Всё уже знали: это сын. Больше ни сын, ни священник в больнице не появились.
В субботу вечером, когда молоденькая медсестра ставила капельницу, гламурная" бросила в неё скомканную купюрку: так она поступала, когда просила внимания к себе.
«Деточка.., плиз..,— услышала медсестра голос похожий на хриплый свист. «Гламурная» показывала пальцем на большой пакет у стены.
"Укольчик? — спросила медсестра.
«Нет, достань., помоги ... платье... прошу...плиз...
Девочка, приезжая из Самары, это не доигравшее в Барби провинциальное дитя, с любопытством заглянула в пакет и медленно вытащила роскошное платье со стразами, сверкающее, огромное..., но тут же опомнилась и нахмурила бровки: «Нет, бабушка, это нельзя, не положено».
А утром другая медсестра зашла, чтобы сделать укол и остолбенела. В палате посреди хаоса сбитых простыней неподвижно возлежало большое тихое тело в платье со стразами, в бусах, браслетах, в парике и с синими маникюром, который нанесла смерть.
С того утра о «гламурной» больше не говорили. Злорадствовали, жалели — всё молча. А несколько пациенток были замечены причесавшимися и подкрасившими губы.
Пациентка имела при себе кучу денег и банковскую карточку, однако оказалась нетранспортабельной, то есть, везти её куда-нибудь в частную клинику, например, было опасно. Конечно, можно было увести, но в этой муниципальной больнице работали врачи, а не медики, работали по принципу — не навреди. Принцип, правда, должен был распространяться и на остальных пациентов, и тут возникла вторая проблема.
В первый же день, в часы посещения, медсестра, разносившая таблетки, увидела, что на толстой пациентке лежит молодой парень и прямо у всех на глазах делает свое дело. Две полуслепые старушки, соседки по палате привычно ни на что не реагировали, две другие уже выскочили из палаты вместе с пришедшими к ним родными; одна жалась к стенке и отворачивалась. Парня из палаты, конечно, выкинули, с пациенткой провели беседу, после которой, однако, всё пошло не так, как можно было ожидать.
Толстую пациентку перевели в двухместную палату, молодые качки продолжили свои посещения; несколько пациенток из любопытства заглядывавших в ту палату рассказывали всякие небылицы: будто бы на полу стоят цветы в трехлитровых банках, а толстая пациентка лежит накрытая покрывалом с блестками. Все возмущались, недоумевали, но никто не настрочил жалобы, потому что больничное сарафанное радио разнесло информацию: толстая пациентка перевела на счет больницы такую сумму, на которую стремительно заканчивается ремонт на третьем этаже и закуплены десять новых телевизоров.
А ещё всем было противно, и все жалели главного врача, ожидавшего неприятностей из-за этой пациентки, которую стали называть «гламурная». Её вдруг вспомнили. Лет двенадцать назад «гламурную» чуть ли не каждый день выставляли по разным телевизионным каналам, как образец раскованности и свободного полета вне условностей и запретов, в которых, как в тисках, трепыхается рядовой убогий человечишка. То ли дело она — большая, блестящая, роскошная, ежедневно вываливающая на экран свой центнер образцового гламура в обрамлении из парочки бодибилдинговых альфонсов. Потом «гламурная» исчезла. С экрана пару раз прозвучал призыв занять опустевшую нишу, но такого центнера больше не нашлось: в нишу напихалась было всякая мелочь, померцала и подохла.
На исходе второй недели пребывания «гламурной» в больнице визиты качков прекратились. Из палаты вынесли несколько пакетов мусора, две охапки вялых цветов, навоняли дезинфекцией. Все вроде бы вошло в привычную колею; только покрывало по-прежнему сверкало в дверную щель, если кто-то туда заглядывал: говорили, что «гламурная» вцепилась в него и не отдала.
С третьей недели стал приходить батюшка. Каждый день, в один и тот же час заходил в палату, плотно притворял дверь. Последний раз батюшка пришел с мужчиной. Просидели часа два. Всё уже знали: это сын. Больше ни сын, ни священник в больнице не появились.
В субботу вечером, когда молоденькая медсестра ставила капельницу, гламурная" бросила в неё скомканную купюрку: так она поступала, когда просила внимания к себе.
«Деточка.., плиз..,— услышала медсестра голос похожий на хриплый свист. «Гламурная» показывала пальцем на большой пакет у стены.
"Укольчик? — спросила медсестра.
«Нет, достань., помоги ... платье... прошу...плиз...
Девочка, приезжая из Самары, это не доигравшее в Барби провинциальное дитя, с любопытством заглянула в пакет и медленно вытащила роскошное платье со стразами, сверкающее, огромное..., но тут же опомнилась и нахмурила бровки: «Нет, бабушка, это нельзя, не положено».
А утром другая медсестра зашла, чтобы сделать укол и остолбенела. В палате посреди хаоса сбитых простыней неподвижно возлежало большое тихое тело в платье со стразами, в бусах, браслетах, в парике и с синими маникюром, который нанесла смерть.
С того утра о «гламурной» больше не говорили. Злорадствовали, жалели — всё молча. А несколько пациенток были замечены причесавшимися и подкрасившими губы.
