Хай живе Україна! Хуй войне!
RSS статей сайта
Слушать «Маленькие трагедии»
Кукла
Дата эфира: 4 апреля 2009.
Ведущая: Елена Съянова.
Мимо этой женщины, стоящей недалеко от входа в метро, каждый день проходили люди. Возможно, проходили и вы, не имея ни малейшего повода остановиться, поскольку она всего лишь продавала куклу. Ростом с Барби, но со славянским личиком и детской фигуркой, с закрывающимися глазами, симпатичную, а к ней — кукольную одежку: платья, костюмы, шляпки. Всё сшитое своими руками: аккуратно, со вкусом. Но одежка эта была неяркой, без блесток, без модных аксессуаров; молодые матери современных девочек, скользнув взглядами, спешили мимо, и женщина стояла и стояла на своем месте, под солнцем, потом под дождем и снегом, опустив глаза и, видимо, потеряв надежду всё это продать.
Кому-то из нас в тот день повезло. Я искала подарок для дочки своей подруги и, озверев от поисков элементарного плюшевого мишки или зайца натурального окраса или хоть чего-нибудь экологически некитайского, так обрадовалась, увидев знакомый силуэт с коробкой! Фарфоровая куколка, её милая одежда, сшитая по моде семидесятых — детства, восьмидесятых — молодости матери именинницы — это было то, что надо! Я купила куклу, мы перекинулись парой фраз, улыбнулись друг другу, женщина только чуть задержала коробку в руках перед тем, как положить в мой пакет.
Дома, рассмотрев, всё как следует, я сначала подумала, что купила чудесный подарок. Кукольных вещей оказалось гораздо больше, чем на первый взгляд: трусики и футболки, бриджи и шорты, джинсы, юбки, байковая пижамка, две школьных формы, платья..., особенно платья — домашние, летние, нарядные, платье для выпускного бала, подвенечное... Немного странно было, конечно, примерять его на куклу-подростка. И вообще.., чем внимательней я рассматривала эту кукольную одежку, тем менее кукольной она мне казалась. На белой блузке, например, был приколот «октябрятский» значок, настоящий; на рукаве коричневого школьного платья — две красных нашивки; на черном школьном фартуке — комсомольский значок, поцарапанный, повидавший на своем веку. Отдельно были сложены и сколоты пионерский галстук, светлая газовая косынка, платок в горошек, панамка, две шапки — лыжная и с помпоном. И совсем отдельно — фата. Во всем этом наборе не доставало украшений — каких-нибудь бусиков, брошки. И обуви. Но на задней стенке коробки всё это оказалось в нарисованном виде: украшения, домашние тапочки, чешки и кеды, коньки и лыжи, и конечно, туфли — несколько пар, причем было строго указано, к какому платью — какие. Не было только белых, к подвенечному. Без белых туфель невесту не оденешь. И у меня мелькнула мысль — а может быть, так и задумано, что невесту не нужно одевать?! Ещё я тогда подумала: а что же нужно? Эта пожилая женщина так долго и упорно стремившаяся продать — в принципе за гроши — любовно сделанные, тщательно и как будто говоряще подобранные вещи — чего она хотела? Чего ждала? На что надеялась?
Я поискала среди вещичек какую-нибудь деталь, которая могла бы дать ясный и простой ответ. Нашлись какие-то мелочи: подвернутые до локтей рукава у пижамы, скрученный в трубочку носовой платок в кармане домашнего халата... Но о чем они?
Я разложила одежку так, как мне показалось правильным, а потом, стараясь быть очень аккуратной, долго одевала фарфоровую девочку во все её пижамки, халатики, лыжные шапочки, нарядные платья ... Что же получалось? А получалось — ровное, как роман Вальтера Скотта, детство, скомканное отрочество, ослепительные клочья юности, которые невозможно сложить — всё, как у всех нас. Но только мы потом шагнули дальше — в дурную, счастливую молодость, перемахнули зрелость и занесли ногу над старостью, а она — та — почему-то нет. Почему? Болезнь? Несчастный случай, с телом или с душой? ... Да сколько угодно историй выдаст воображение, только дай ему волю! Но не нужно. Не воображение, а память и опыт подсказали мне странную на первый взгляд аналогию — Сикстинская мадонна. Я смотрела на неё дважды: в детстве с разочарованием от простоты сюжета, тускловатых, повторяющихся тонов. Позже — со слезами от бессилия и вины перед этою девочкой, доверчиво несущей миру свое дитя.
И глядя на фарфоровую куклу и её вещички, я подумала, что не нужно ничего расшифровывать в этом своеобразном послании о чужой погибшей жизни. Вообще, ничего не нужно, кроме того, чего хотела мать — просто подарить куклу и её маленький мир живой, веселой и счастливой девчонке.
Юные или старые — все матери делают это — отдают своё Самое чужому, беспощадному, но бессмертному миру, чтобы и оно присоединилось к бессмертию.
Кому-то из нас в тот день повезло. Я искала подарок для дочки своей подруги и, озверев от поисков элементарного плюшевого мишки или зайца натурального окраса или хоть чего-нибудь экологически некитайского, так обрадовалась, увидев знакомый силуэт с коробкой! Фарфоровая куколка, её милая одежда, сшитая по моде семидесятых — детства, восьмидесятых — молодости матери именинницы — это было то, что надо! Я купила куклу, мы перекинулись парой фраз, улыбнулись друг другу, женщина только чуть задержала коробку в руках перед тем, как положить в мой пакет.
Дома, рассмотрев, всё как следует, я сначала подумала, что купила чудесный подарок. Кукольных вещей оказалось гораздо больше, чем на первый взгляд: трусики и футболки, бриджи и шорты, джинсы, юбки, байковая пижамка, две школьных формы, платья..., особенно платья — домашние, летние, нарядные, платье для выпускного бала, подвенечное... Немного странно было, конечно, примерять его на куклу-подростка. И вообще.., чем внимательней я рассматривала эту кукольную одежку, тем менее кукольной она мне казалась. На белой блузке, например, был приколот «октябрятский» значок, настоящий; на рукаве коричневого школьного платья — две красных нашивки; на черном школьном фартуке — комсомольский значок, поцарапанный, повидавший на своем веку. Отдельно были сложены и сколоты пионерский галстук, светлая газовая косынка, платок в горошек, панамка, две шапки — лыжная и с помпоном. И совсем отдельно — фата. Во всем этом наборе не доставало украшений — каких-нибудь бусиков, брошки. И обуви. Но на задней стенке коробки всё это оказалось в нарисованном виде: украшения, домашние тапочки, чешки и кеды, коньки и лыжи, и конечно, туфли — несколько пар, причем было строго указано, к какому платью — какие. Не было только белых, к подвенечному. Без белых туфель невесту не оденешь. И у меня мелькнула мысль — а может быть, так и задумано, что невесту не нужно одевать?! Ещё я тогда подумала: а что же нужно? Эта пожилая женщина так долго и упорно стремившаяся продать — в принципе за гроши — любовно сделанные, тщательно и как будто говоряще подобранные вещи — чего она хотела? Чего ждала? На что надеялась?
Я поискала среди вещичек какую-нибудь деталь, которая могла бы дать ясный и простой ответ. Нашлись какие-то мелочи: подвернутые до локтей рукава у пижамы, скрученный в трубочку носовой платок в кармане домашнего халата... Но о чем они?
Я разложила одежку так, как мне показалось правильным, а потом, стараясь быть очень аккуратной, долго одевала фарфоровую девочку во все её пижамки, халатики, лыжные шапочки, нарядные платья ... Что же получалось? А получалось — ровное, как роман Вальтера Скотта, детство, скомканное отрочество, ослепительные клочья юности, которые невозможно сложить — всё, как у всех нас. Но только мы потом шагнули дальше — в дурную, счастливую молодость, перемахнули зрелость и занесли ногу над старостью, а она — та — почему-то нет. Почему? Болезнь? Несчастный случай, с телом или с душой? ... Да сколько угодно историй выдаст воображение, только дай ему волю! Но не нужно. Не воображение, а память и опыт подсказали мне странную на первый взгляд аналогию — Сикстинская мадонна. Я смотрела на неё дважды: в детстве с разочарованием от простоты сюжета, тускловатых, повторяющихся тонов. Позже — со слезами от бессилия и вины перед этою девочкой, доверчиво несущей миру свое дитя.
И глядя на фарфоровую куклу и её вещички, я подумала, что не нужно ничего расшифровывать в этом своеобразном послании о чужой погибшей жизни. Вообще, ничего не нужно, кроме того, чего хотела мать — просто подарить куклу и её маленький мир живой, веселой и счастливой девчонке.
Юные или старые — все матери делают это — отдают своё Самое чужому, беспощадному, но бессмертному миру, чтобы и оно присоединилось к бессмертию.
