Сайт Евгения СычёваEugi Gufo

Каждую весну, в течение десяти последних лет на Подмосковье садится десант сезонных рабочих — выходцев из южных республик. Наш юго-восток отдан узбекам: раньше в апреле, а теперь и в конце марта первые «ласточки» появляются у запертых дач: посиневшие от холода и такие несчастные, что и дачникам приходится «открывать сезон» на месяц-полтора раньше. Хотя большинство из нас после телефонного звонка от бригадира о том, что «ребята приехали», просто оставляет им ключи от тех помещений, в которых они и живут потом до ноября. Оставляет без всяких опасений, даже с облегчением, потому что пребывание такой бригады на участке — гарантия от дачных воров. Потом остаток весны, лето и большую часть осени ребята живут аккуратно, вежливо, уходят работать рано, приходят поздно, работают много, до изнеможения — это видно, мало спят, мало едят, иногда вообще голодают. Особенно часто такое случалось в девяностые, когда в наших деревнях энергично строились какие-то уроды, которые после окончания сезона денег узбекам просто не платили. Потом эти уроды или перестреляли друг друга или засели надолго — кто в колониях, кто во властных структурах. Последние годы строятся нормальные люди, не роскошно, трудно, но деньги за работу платят, как договаривались. И может быть, именно потому, что платят реальные и немалые деньги, наладился и жестко самоорганизовался и труд гастарбайтеров. Режим работ, территории, проценты от общих сумм, какие-то свои внутренние законы, своя этика — всё это создало жесткий каркас сезонного трудового лагеря, в котором каждый находится или на определенном ему месте или нигде. В это «нигде» поначалу попадали многие; теперь наученные чужим опытом, держатся за свое место зубами, пока руки заняты. Случается, что только зубами и держатся. Они ведь семь месяцев работают в прямом смысле на износ: немолодой и нездоровый не выдерживает больше пяти-шести сезонов. Но если у него нет выбора и пятеро детей, то он все равно приезжает, измученный уже в мае, а в июле похожий высохшую коричневую мумию, словно выпавшую из какого-то ужастика. Проку от такого работника бригаде нет; он лишний; за него приходится работать другим, чтобы не терять темпа, потому что работы много, но её нельзя упустить. Если наши узбеки в составе восьми человек не сумеют «окучить» хотя бы небольшой участок закрепленной за ними территории, старший бригадир пришлет другую бригаду, а этой придется уезжать. А вызвать сменщика бригада не имеет права: места в ней — закрепляет не бригадир, и не старший бригадир, а кто-то над ними. Таким образом, ослабевший, больной работник — тяжелая обуза, предмет раздражения, но уйти он должен только по своей воле. Для этого его выживают, выдавливают, перестают кормить, называть по имени, его стараются не замечать. Хозяева, нанимающие бригаду, тоже перестают понимать, есть он, этот гастарбайтер Немо или уже уехал: вроде не видно неделю, потом снова мелькнул... А может и не он, а похожий кто-то. Бригадир по имени Довлат, если мы его спрашивали, пожимал плечами с какой-то ухмылочкой, говорившей, видимо, а какая вам разница?! Милые ребята, улыбчивые, уважительные, безотказные, если чего-нибудь попросишь, научились играть свои роли, как истинные профессионалы, с подтекстом, типа, «какая вам, богатеньким москвичам, разница, что там у нас, за кулисами?!»

А за кулисами наш гастарбайтер Немо, наконец, сдался. Лег и больше не смог встать.

Нет, они не были зверями эти ребята: хоть и в последний момент, они опомнились: Довлат, Али, прибежали среди ночи просить помощи, вызвать врача, сделать что-нибудь... К счастью, у нас скорая ещё приезжает просто к человеку. Немо увезли в больницу. Его две недели лечили хорошие московские врачи. Но он умер.

Это было год назад. А в этом году, в первый же день весны позвонил бригадир Довлат, подтвердить приезд тех же восьми человек. Довлат сказал, что восьмым они взяли в бригаду Мурата, что он старший сын того — Довлат так и не назвал имени, но мы поняли — того, Немо.

Видимо, выбора у семьи Немо по-прежнему нет. Догадываюсь, что этому Мурату лет пятнадцать, хотя выдадут его за 18-летнего, и работать заставят, как взрослого мужика. Хотя... Это власть, как зверь, остается зверем, а люди, все-таки меняются!