Сайт Евгения СычёваEugi Gufo

В самом конце царствования императрицы Анны Иоанновны разыгралась при российском дворе странная, грязная, кровавая драма. Оголтелое веселье, обжорство, шутовство, весь удалой разгул царской чиновной челяди стремительно завершился в пытошных камерах, на дыбе, на эшафоте.

Весной 1740 года фаворит императрицы Анны Бирон впервые сильно повздорил со своим выдвиженцем кабинет-министром императрицы Артемием Волынским. Предмет спора был денежный: платить Польше за постой русской армии на её территории или не платить. Бирон считал, что заплатить нужно, просто неприлично не заплатить. Волынский был согласен, что неприлично, да — чем?! От казны-то один пшик остался, к сотворению коего конфиденты его герцогской Светлости руки и приложили. На такое обвинение Бирон рявкнул Волынскому, что тот, мол, со своими конфидентами и сам хорош казну объедать... Этаким манером друг дружку облаяв, могли бы два красавца и разойтись, как уж прежде бывало. Но Волынского, что называется, дернуло за язык, и он прилюдно обвинил Бирона, что тот служит Польше в ущерб матушке императрице.

«Который из вас больше украл, сама разберу! в сердцах бросила Анна.

Императрица болела; ей хотелось покоя. Одно дело, ежели шуты друг дружке в песи вцепятся — забава! Другое, когда два столпа, власть её подпирающие, лбами сошлись.

Бирон, зная Анну, поспешил её заверить, что конфликт уже улажен, а сам решил действовать. Метил он, по большому-то счету, не в открытую всем напастям фигуру Волынского, а в укромного, смертного врага своего — треклятого Остермана. Авось, кривая и выведет!

„Дело Волынского“ можно считать от 12 апреля 1740 года, когда в Тайную канцелярию свезли его дворецкого по ложному обвинению в краже. Тот под пыткой много наболтал, из чего и было составлено аж 14 пунктов обвинения господина его. Создалась комиссия из 7 русских, дабы теперь уже не одного Волынского, а всю его «новую русскую партию» судить, и не за воровство и мздоимство, а за дела уже политические. И хотя, большое воровство — оно всегда дело политическое, но ни заговора, ни какого реального дела комиссия не нашла. Недовольство было, желание что-то улучшить, подправить, почистить бироновы конюшни...

Через четверть века, прочитав «Дело Волынского», императрица Екатерина Вторая оставит такую надпись: «Сыну моему и всем моим потомкам советую и постановляю читать сие Волынского дело от начала и до конца, дабы они видели и себя остерегли от такого беззаконного примера в производстве дел».

Дыба в ту весну 1740 года работала без продыху. Корчились и визжали на ней первые вельможи российские: Новосильцев, Черкасский, Хрущов... Валялся в ногах, скулил о пощаде и сам Волынский. Всплыли и его собственные жестокости: например одного купца за то, что тот взятки не дал, Артемий свет Петрович приказал обвязать всего кусками сырого мяса и голодных собак спустить. Собаки, понятное дело, вместе с тем мясом и купца живьем по кускам разнесли.

Гнусно и грязно всё это делалось: слуги клеветали на господ, сыновья на отцов...

Среди этого маленького придворного потрясения вклинилась и большая трагедия — с дыбы на эшафот прямая уведет Петра Еропкина — автора Генерального плана застройки Петербурга.

Существует симпатичная легенда о том, что перед казнью Волынскому отрезали язык, чтоб на эшафоте не заговорил публично о всяких российских несуразностях. Интересно, к кому бы он стал обращаться? К послам, из которых, если кто по-русски и понимал, то к эшафоту близко бы уж точно не полез, дабы сии откровения до слуха дошли. К народу? Совсем смешно! Стал бы обращаться вельможа к тому народу, в который около года назад приказывал из пушки со своей яхты палить, потехи ради?! Много, много грехов подлинных, а не вымышленных на дыбе и под кнутом, водилось за Артемием Петровичем.

Не верна и другая легенда. Якобы в ночь перед казнью, с 26 на 27 июня 1740 года начальник «Канцелярии тайных разыскных дел» генерал Ушаков жестоко мучил приговоренных исключительно из-за собственных садистских наклонностей. Нет, мучил он, скорее, по старинной традиции — вытрясти из смертников напоследок что-нибудь ещё. Пытошный опыт тысячелетний. И так бывало: под пытками всё врет человек, а перед смертью вдруг правду и скажет.

Жестоко мучили перед казнью Артемия Петровича, но саму казнь Анна смягчила: Волынскому вместо «посажения на кол» — четвертование; Еропкину вместо четвертования — отрубание головы...Соймонову и вовсе жизнь сохранила — выслала в Сибирь. И на том спасибо.

Много ещё чего успеет сделать для России Федор Иванович Соймонов, навигатор, гидрограф, изобретатель, сибирский губернатор, сумевший оставить по себе и в те жестокие времена добрую память.