Хай живе Україна! Хуй войне!
RSS статей сайта
Слушать «Маленькие трагедии»
За столом диктатора (Альбрехт Хаусхофер)
Дата эфира: 4 октября 2008.
Ведущая: Елена Съянова.
... «Когда я слышу, слово „культура“, мне хочется нажать на курок моего браунинга!».
... «У нас больше нет литературы ... То, что сейчас пишут читать нельзя. Это шагистика. И скульптуры нет — одни торсы. Если музыка ещё жива, так это оттого, что в неё труднее вторгнуться с «гляйхшалтунг».
Если бы написавший девять романов и четыре тетради стихов Геббельс или почитатель Тициана Геринг знали, что первую цитату из скучной пьесы Йоста станут попеременно вкладывать им в уста, они бы возмутились и не поверили. Если я назову автора второго высказывания, не поверит читатель — Гитлер.
Сочинители романов, ценители живописи, ироничные критики ... Они играли свои роли в узком кругу посвященных, где Геббельс мог, смущаясь, декламировать свои сонеты, а Гитлер, не менее смущаясь, позволить исполнить увертюру к опере «Лоэнгрин» собственного сочинения. В этот «круг» допускались и те, кто занимался искусством профессионально, и, как ни парадоксально это звучит, именно этот круг был для многих из них единственным относительно свободным пространством посреди мутных волн «гляйхшалтунг», затопивших немецкое искусство.
«Мутные воды гляйхшалтунг — доктрины о всеобщем подчинении национал-социалистической идеологии — это выражение принадлежат Альбрехту Хаусхоферу, сыну знаменитого геополитика и другу Рудольфа Гесса. Альбрехт долгое время исполнял роль эмиссара Гесса в контактах с Британией. Он был также драматургом и поэтом.
После июльского покушения на Гитлера Альбрехта арестовали по подозрению в «сочувствии к заговорщикам». Это «сочувствие» так и не смогли доказать. Все поручения, которые выполнял Альбрехт Хаусхофер, были санкционированы лично фюрером или его заместителем. Заговорщики сделали попытку использовать связи Альбрехта в Британии, возможно, они даже вели с ним какие-то беседы на этот счет, однако, если судить по протоколам допросов, то Хаусхофер младший на деле оказался чист перед Гитлером.
Эти допросы выглядят странно. Например:
Следователь зачитывает отрывок из найденного при обыске черновика письма Хаусхофера — вот такой текст:
«Колесо Истории катится неприметно для глаз, и нам кажется, что ещё ничего не потеряно и впереди долгий путь, как вдруг, подняв глаза, мы обнаруживаем, что заехали туда, куда не желали бы попасть и в страшном сне. И мы начинаем проклинать того, кто правил колесницей, лицемерно забывая, что вожжи ему вручили сами»...
— Объясните, говорит следователь, кого вы имели в виду под тем, кто «правил колесницей».
А что вы имеете в виду под «колесницей» в свою очередь спрашивает Альбрехт.
Немецкое государство! — резко бросает следователь.
А кто правит немецким государством?
Фюрер и партия! Вы ведь это имели в виду?
А разве фюрер и партия уже не правят?
Правят, но вы-то имели в виду, что не желали бы видеть это и в страшном сне!
Вы и эти стены — какой ещё сон может быть страшнее?! — отвечает Альбрехт.
Несколько таких вязких и по сути пустых допросов, и Хаусхофера, тем не менее, отправляют в страшную тюрьму Моабит, где он сидит по соседству с Эрнстом Тельманом.
В тюрьме Хаусхофер написал свои знаменитые «Маобитские сонеты». Исписанные листки удавалось некоторое время тайно передавать на волю, отцу. Кроме стихов, Альбрехт вел дневник, в котором иногда предавался воспоминаниям, Например, он описал сцену осени 1938 года — первую читку своей только что законченной пьесы о римском диктаторе по имени Сулла. Его слушателями были тогда Гитлер и Гесс. Обоим пьеса понравилась; Гесс предложил название долго не искать, а назвать просто «Сулла».
Имя самого страшного диктатора в истории человечества говорит само за себя«, пояснил он.
Самым страшным в истории уж конечно буду я, весело возразил на это Гитлер.
И все трое смеялись.
В 1945 году, вместе с последним листком сонетов, чудом выпорхнула на волю и предсмертная записка Альбрехта:
«Если сейчас я со слезами в строчках поклянусь миру, что никогда не прислуживал при столе диктатора, это будет правдой. Я не прислуживал и не кормился от этого стола, но я садился за него, если меня звали. Моя беда в тех редких минутах, когда я чувствовал себя за ним счастливым. Моя вина в том, что я позволял себе забываться».
Альбрехта Хаусхофера расстреляли в апреле 45-ого.
Счет за счастье, полученное при столе диктатора, порядочный человек всегда оплачивает кровью.
... «У нас больше нет литературы ... То, что сейчас пишут читать нельзя. Это шагистика. И скульптуры нет — одни торсы. Если музыка ещё жива, так это оттого, что в неё труднее вторгнуться с «гляйхшалтунг».
Если бы написавший девять романов и четыре тетради стихов Геббельс или почитатель Тициана Геринг знали, что первую цитату из скучной пьесы Йоста станут попеременно вкладывать им в уста, они бы возмутились и не поверили. Если я назову автора второго высказывания, не поверит читатель — Гитлер.
Сочинители романов, ценители живописи, ироничные критики ... Они играли свои роли в узком кругу посвященных, где Геббельс мог, смущаясь, декламировать свои сонеты, а Гитлер, не менее смущаясь, позволить исполнить увертюру к опере «Лоэнгрин» собственного сочинения. В этот «круг» допускались и те, кто занимался искусством профессионально, и, как ни парадоксально это звучит, именно этот круг был для многих из них единственным относительно свободным пространством посреди мутных волн «гляйхшалтунг», затопивших немецкое искусство.
«Мутные воды гляйхшалтунг — доктрины о всеобщем подчинении национал-социалистической идеологии — это выражение принадлежат Альбрехту Хаусхоферу, сыну знаменитого геополитика и другу Рудольфа Гесса. Альбрехт долгое время исполнял роль эмиссара Гесса в контактах с Британией. Он был также драматургом и поэтом.
После июльского покушения на Гитлера Альбрехта арестовали по подозрению в «сочувствии к заговорщикам». Это «сочувствие» так и не смогли доказать. Все поручения, которые выполнял Альбрехт Хаусхофер, были санкционированы лично фюрером или его заместителем. Заговорщики сделали попытку использовать связи Альбрехта в Британии, возможно, они даже вели с ним какие-то беседы на этот счет, однако, если судить по протоколам допросов, то Хаусхофер младший на деле оказался чист перед Гитлером.
Эти допросы выглядят странно. Например:
Следователь зачитывает отрывок из найденного при обыске черновика письма Хаусхофера — вот такой текст:
«Колесо Истории катится неприметно для глаз, и нам кажется, что ещё ничего не потеряно и впереди долгий путь, как вдруг, подняв глаза, мы обнаруживаем, что заехали туда, куда не желали бы попасть и в страшном сне. И мы начинаем проклинать того, кто правил колесницей, лицемерно забывая, что вожжи ему вручили сами»...
— Объясните, говорит следователь, кого вы имели в виду под тем, кто «правил колесницей».
А что вы имеете в виду под «колесницей» в свою очередь спрашивает Альбрехт.
Немецкое государство! — резко бросает следователь.
А кто правит немецким государством?
Фюрер и партия! Вы ведь это имели в виду?
А разве фюрер и партия уже не правят?
Правят, но вы-то имели в виду, что не желали бы видеть это и в страшном сне!
Вы и эти стены — какой ещё сон может быть страшнее?! — отвечает Альбрехт.
Несколько таких вязких и по сути пустых допросов, и Хаусхофера, тем не менее, отправляют в страшную тюрьму Моабит, где он сидит по соседству с Эрнстом Тельманом.
В тюрьме Хаусхофер написал свои знаменитые «Маобитские сонеты». Исписанные листки удавалось некоторое время тайно передавать на волю, отцу. Кроме стихов, Альбрехт вел дневник, в котором иногда предавался воспоминаниям, Например, он описал сцену осени 1938 года — первую читку своей только что законченной пьесы о римском диктаторе по имени Сулла. Его слушателями были тогда Гитлер и Гесс. Обоим пьеса понравилась; Гесс предложил название долго не искать, а назвать просто «Сулла».
Имя самого страшного диктатора в истории человечества говорит само за себя«, пояснил он.
Самым страшным в истории уж конечно буду я, весело возразил на это Гитлер.
И все трое смеялись.
В 1945 году, вместе с последним листком сонетов, чудом выпорхнула на волю и предсмертная записка Альбрехта:
«Если сейчас я со слезами в строчках поклянусь миру, что никогда не прислуживал при столе диктатора, это будет правдой. Я не прислуживал и не кормился от этого стола, но я садился за него, если меня звали. Моя беда в тех редких минутах, когда я чувствовал себя за ним счастливым. Моя вина в том, что я позволял себе забываться».
Альбрехта Хаусхофера расстреляли в апреле 45-ого.
Счет за счастье, полученное при столе диктатора, порядочный человек всегда оплачивает кровью.
