Сайт Евгения СычёваEugi Gufo

На новый 1998-й год наш дом получил подарок — наконец заработал второй лифт. Мы не пользовались им около года, потому что в нем жил Виктор. Великие потрясения эпохи по-разному воздействуют на людей. У одного вышибает зубы, у другого мозги превращаются в болтушку, у третьего ломается хребет. Виктор был из тех, кто в камнепаде перемен попытался оседлать какой-то несущийся на него валун, и вперед, не разбирая дороги, вышибая мозги и зубы, ломая хребты другим. Виктор прожил в нашем доме все свои 48 лет: закончил школу, институт, работал, женился, развелся. Многие сочувствовали его бывшей жене. Виктор был несимпатичный человек, нелюбезный, как говорили о нем наши интеллигентные бабушки-соседки. И когда Виктор продал свою квартиру и куда-то вложил деньги, бабушки дружно позлопыхали: вот мол, этот хмырь не пропадет, сейчас их время. Когда через полтора года Виктор неожиданно вернулся грязный, больной и без копейки, они снова позлопыхали, но не долго. Уж очень он был противен, вонюч, озлоблен. На него не хотелось смотреть, а тем более говорить о нем или думать. Да думать-то, собственно, было и не о чем, все было ясно. Государство, которому Виктор был приучен доверять, вытерло об него ноги, сам же он не удосужился ознакомиться с простыми законами и элементарными правилами игры прежде, чем ввергнуть свою жизнь в эту игровую стихию. Деваться Виктору было некуда. Потеряв все, он, как больное животное, притащился к своей старой норе, хотя та была уже занята. Прошли весна, лето, осень, наступило тяжелое время — зима. Организм Виктора боролся с холодом, его тело даже как будто обросло шерстью, и спал он, свернувшись по-звериному. По утрам он выходил на охоту на голубей, а когда те в последний момент выскальзывали из его рук, он рычал. Его дико боялись кошки, они все ушли из нашего дома. Его остервенело облаивали наши домашние собаки и после встречи с ним дома еще долго тряслись от злости. Но люди Виктора перестали замечать. Таково удивительное свойство человеческого зрения — смотреть и не видеть. Возвращаясь домой, невольно скользнешь взглядом по грязной фигуре, сидящей у мусоропровода, и точно кто щеткой проведет по обратной стороне твоего зрения, смыв картинку, быстро, чтобы не пропустить внутрь. Нос, правда, приходилось зажимать. Так или иначе, но ту зиму Виктор пережил. Может быть, потому, что поселился в лифте. За это обиталище ему пришлось выдержать бой с милицией и еще с какими-то службами, но он вышел победителем. Отчасти и потому, что никто из нас не написал заявления по поводу неудобств. Наш кооперативный дом молчаливо сдал Виктору жилплощадь в лифте. Это было единственное, на что мы тогда оказались способны. Виктор поначалу даже обзавелся кое-каким хозяйством, но техник-смотритель периодически все это выбрасывал из кабины, и после очередной такой чистки Виктор больше своим бытом не занимался. Он начал болеть. Скорая приезжала пару раз, но потом по адресу «лифт» врачи приезжать отказались. Виктор хрипел, он умирал. 31 декабря моя соседка понесла ему борщ и вернулась вся в этом борще — он вышиб у нее кастрюльку и обругал, а потом попросил холодного молока. И она понесла молоко. А поздним утором 1 января лифт был уже свободен. Целую неделю его мыли, дезинфицировали, но еще полгода в нашем подъезде жил тот кислый запах, который чувствовали только мы, приходившие к нам гости ничего не ощущали. В дом возвратились кошки. Пожалуй, дольше всех проявляли беспокойство наши собаки. В лифте они иногда начинали принюхиваться и мелко-мелко дрожать, только теперь от страха. Они все еще чуяли дух Виктора.

Со дня его смерти прошло 10 лет. Накануне нового 2008-го года в нашем подъезде снова поселился бомж. Он живет уже неделю. Имени его мы не знаем. Он спит на матрасе, убирает за собой, иногда приводит подругу и всегда вежливо здоровается. Кошки его не боятся, собаки не облаивают, жильцы иногда носят ему еду, а моя соседка отнесла два флакона с остатками туалетной воды мужа. Наступила эпоха стабильности.